Зефирина была одна на всем этаже. Она прошла в туалетную комнату, с наслаждением вдохнув запах мазей и духов своего отца, затем вошла в такой темный коридор, что пришлось двигаться на ощупь; ее направляли только звуки лютни и гобоев. Путаясь в длинной рубашке из тонкого батиста, чей вышитый подол волочился по полу, так что его надо было приподнимать, Зефирина невольно стучала зубами: ночью оружейный зал производил зловещее впечатление.

Храбро подавив охватившую ее дрожь, словно смелая маленькая саламандра, она продолжила свой путь, хотя чувствовала себя все же очень неуютно в этом обширном здании, расположение комнат в котором знала плохо. Чтобы идти в правильном направлении, Зефирина держалась за стену.

Внезапно повеяло ночной сыростью. Зефирина ощутила под пальцами шероховатость громадных портретов своих предков. Это было хорошо. Теперь девочка знала, что находится в портретной галерее; портреты она знала наизусть. Эти картины кисти больших мастеров висели в том же порядке, в каком были развешаны в Турени.

Внезапно Зефирина остановилась и сердце у нее сильно забилось. Ей показалось, что совсем близко слышно чье-то дыхание и чьи-то бесшумные шаги скользят по натертому воском паркету.

Зефирина резко обернулась, но не различила в темноте никакой подозрительной тени.

– Я не боюсь! Я не боюсь! – повторяла Зефирина, дрожа от холода.

Чтобы придать себе больше храбрости, она начала вслух называть имена предков, проходя мимо них:

– Вот Эрнест… Ахилл-Жозеф… Тимолеон… Гонтран… Беранже… Гуго-Бертран, Бланш, Гиацинта… Эврар… Шарль-Базиль…

Зефирина дошла до конца галереи. Ее маленькая ручка коснулась деревянной рамы портрета матери, прекрасной Коризанды, изображенной в полный рост. Сколько раз девочка, которую холили и лелеяли, но которой так не хватало материнской нежности и любви, сколько раз мечтала она о материнской ласке, всматриваясь в этот кроткий и нежный взгляд изумрудных глаз, в которых уже сквозила какая-то грусть, возможно даже какое-то предчувствие быстротечности своей судьбы.

– О, мама! – вздохнула девочка. – Я ваша маленькая дочка. Я хочу, чтобы вы со мной поговорили. Почему вы не разговариваете со мной?

Но загробный голос никогда не отвечал своевольной девочке.

Смех, музыка и пение звучали все громче. Зефирина, наконец, дошла до двойной лестницы, которая обвивала свои изящные завитки вокруг огромной колонны из резного дерева.

Девочка знала, что сможет укрыться за раковинами балюстрады и что, таким образом, с этого возвышения ей откроется прекрасный вид на весь большой пиршественный зал.

Она очень удобно устроилась в своем тайнике, когда рядом раздался чей-то хриплый голос:

– Чем больше человек сходит с ума, тем больше смеется!

Зефирина вскрикнула, но ее возглас тут же пресекся: чья-то затянутая в перчатку рука крепко прижалась к ее губам, заглушая все жалобы. Взбешенная Зефирина, брызгая слюной от ярости, случайно вцепилась в чужой палец. Она с наслаждением вонзила свои острые зубки в плоть напавшего на нее человека, но тот не отпускал ее, наоборот, все крепче сжимал. Затем тот же голос с угрозой произнес:

– Не двигайся, толстая индюшка!

Полузадохнувшейся Зефирине все же удалось повернуть свою кудрявую головку: она увидела уродливое существо, чей вид вызвал у нее ужас.

Гогот карлика с желтым пером раздавался в тишине. Его плоское, как у дохлой рыбы лицо, кривилось гримасами как раз на уровне испуганных глаз Зефирины.

Маленький рост напавшего на нее человека должен был успокоить девочку. Но, странно, именно его короткое, уродливое тело больше всего наводило ужас.

– Смотри-ка, ты вдруг стала более вежливой, мартышка! – отметил карлик с удовлетворением. – Ну ладно, я уже достаточно отомстил тебе за твою наглость. Если пообещаешь быть благоразумной, я дам тебе возможность дышать!

Отвратительный человечек ожидал ответа Зефирины. Все еще вытаращив глаза, она тихонько кивнула головой в знак согласия. Карлик осторожно разжал свои объятия. Несмотря на страх, который внушал враг, Зефирина продолжала держать его палец в крепко сжатых зубах.

– Эй, каждому свой черед! Теперь твоя очередь отпустить мой палец! – скорчил гримасу карлик.

Зефирина решилась разжать зубы. Казалось, не испытывая ни малейшей боли, странный уродец снял свою черную перчатку и победно помахал перед глазами девочки четырехпалой красной ручонкой, вырезанной из сандалового дерева.

– Видишь, дурочка… ты могла на этом переломать все свои зубы! Ну, давай, садись на попку и никаких воплей! Я не спущу с тебя глаз, девчонка!

Сказав это, карлик вновь надел свою черную перчатку и бесцеремонно подтолкнул Зефирину к небольшому золоченому деревянному сундуку. Никто на свете никогда не употреблял таких слов, обращаясь к Зефирине. Устраиваясь на указанном месте, она пришла в себя; ей удалось произнести:

– Кто ты?

– Я – Каролюс, король карликов! Карлик королей! И я не к твоим услугам, краля!

Карлик с издевкой поклонился, коснувшись пола своим длинным желтым пером.

– Сколько же тебе лет? – спросила девочка недоверчиво.

– Тридцать шесть и все зубы есть!

Услышав такой ответ, Зефирина молниеносно обрела присущую ей самоуверенность.

– Ты довольно маленький!

– Ты тоже, тетеря!

– Да, но я-то стану большой! – бросила Зефирина тоном превосходства.

При этих словах странная искра промелькнула в желтоватых глазах карлика.

– Кто знает! – скорчил гримасу человечек, а затем вновь с ухмылкой заговорил:

– Ну, давай, подвинь свои юбки, моя красотка…

Подпрыгнув на кривых ножках, карлик уселся рядом с Зефириной на импровизированном сиденье. Полностью успокоившись, она спросила:

– Как ты сюда вошел?

– С помощью волшебства, сладкая моя! И мой настоящий мизинец говорит мне, что тебе придется привыкнуть к манерам Каролюса.

А теперь заткни пасть и дай мне посмотреть на благородное собрание.

Это было уже слишком. Зефирина тявкнула, как разъяренная шавка:

– Я у себя дома, и не такому дерьмовому человечишке отдавать мне приказы!

Удовлетворенная как своим ответом, в котором использовала любимое словечко Ла Дусера, так и ошеломленной физиономией карлика, она совершенно потеряла интерес к Каролюсу и перенесла все внимание на зал для приемов.

Сто восковых свечей освещали, словно днем, необъятных размеров стол.

Среди полусотни сотрапезников, вокруг которых вился хоровод лакеев в бархатных зеленых ливреях – цвета дома Багателей – Зефирина тотчас узнала сидевшего на почетном месте в слегка распахнутом камзоле своего друга короля Франциска.

Жареные павлины, лебеди и цапли появлялись в зале; их несли поварята на позолоченных серебряных блюдах.

Зефирина, находясь в своем укромном месте, пыталась привлечь внимание Бастьена, которого Пелажи ради такого случая предоставила в распоряжение повара; она кривлялась и гримасничала, но ее товарищ по играм ни на мгновение не поднял головы, слишком поглощенный важностью порученного ему дела.

Зефирина заметила, что король, выказывая благовоспитанность и учтивость человека, умеющего следовать моде, всего лишь по одному разу погружал пальцы в каждое блюдо, чтобы взять кусок и поднести его к губам. С жадностью поедая сочную ножку цапли, Франциск нежно разговаривал со своей соседкой, красивой молодой женщиной с прекрасными каштановыми волосами, в которые были вплетены жемчужные нити. Будучи, как всегда, любопытной, Зефирина спрашивала себя, кто бы это мог быть, так как она не узнавала в этой даме любезную королеву Клод.

Насмешливый голос Каролюса, словно тот угадал ее мысли, раздался у нее над ухом:

– Жила-была торговка печенкой, которая однажды сказала себе: «Клянусь честью, это Франсуаза де Фуа, которая в следующий раз будет кобылой короля»[12] Гы! Гы! Гы!

Придя в восторг от собственной шутки, Каролюс скорчился от смеха.