Донья Гермина подняла Зефирину, чтобы прижать к своей груди, затем удерживая ее на расстоянии вытянутой руки, посмотрела на нее проницательным взглядом.

Зефирина ответила тем же. В течение секунды мачеха и падчерица следили друг за другом, оценивая и примериваясь друг к другу.

В сущности, кроме того вечера, когда Зефирина ее оцарапала, они никогда не встречались с доньей Герминой. Она почти забыла, до какой степени «эта Сан-Сальвадор» красива, ласкова, элегантна, какой у нее низкий и мелодичный голос, удерживающий собеседника в плену его очарования. Зефирина вновь ощутила ее колдовской запах, увидела роскошные волосы цвета воронова крыла, заплетенные в толстые косы и перевитые тонкими нитями мелкого жемчуга.

Что же касается доньи Гермины, если она и была удивлена прелестным личиком той, что подняла на нее глаза, его полусерьезным и шаловливым, задумчивым и волевым выражением, восхитительными глубокими зелеными глазами, столь же изменчивыми, как океан, взгляд которых будет очаровывать и волновать мужчин, – то ничем не выдала своих чувств.

– Дорогая, милая моя Зефирина, вы стали изумительной девушкой!

Донья Гермина поцеловала падчерицу в лоб. Зефирина не смогла сдержать дрожь при прикосновении холодных губ.

Роже де Багатель с умилением наблюдал за этой сценой. Зефирина и в самом деле не ожидала столь горячего приема. В конце концов, обретя благоразумие и желая доставить удовольствие обожаемому отцу, Зефирина была готова отрешиться о злопамятства избалованного ребенка.

– Идите сюда, дорогая, я вам представлю моего Рикардо. Ему так не терпелось с вами познакомиться. Сокровище мое!

Маркиза де Багатель, продолжая держать Зефирину за руку, повлекла ее к тщедушному подростку на вид лет четырнадцати-пятнадцати.

«Сокровище» играло в бильбоке[15] перед высоким камином. Мальчик едва поднял свою черноволосую голову, чтобы поздороваться с Зефириной. Рикардо де Сан-Сальвадор ни в чем не походил на свою прекрасную, достойную резца скульптора, мать. У него были хилые ноги, впалая грудь, гноящиеся глаза на дряблом прыщавом лице.

Тотчас же испытав чувство гадливости к этому мальчишке и потеряв к нему всякий интерес, она подбежала к отцу и положила свою золотистую головку ему на плечо.

– Папа, дорогой!

– Моя Зефи!

На короткое мгновение они заключили друг друга в объятия.

Тут же раздался мелодичный голос маркизы:

– Ваша новая комната готова, моя дорогая!

– Я больше не буду в прежней? – удивилась Зефирина.

– Та комната недостаточно велика и удобна, я приготовила прекрасные апартаменты в южном крыле, думая о вас, моя дорогая малютка.

Это было очень любезно, и возражать было бы неучтиво. Впрочем, Зефирине даже понравились новые владения. Речь шла о трех элегантных комнатах: будуаре, гостиной и примыкавшей к ним туалетной комнате, в которой находились кувшины для воды, тазы и корыта. Маркиза де Багатель была столь предусмотрительна, что не забыла о духах и душистых притираниях.

Зефирина освежила лицо, пока Пелажи укладывала ее вещи в сундуки и короба. Продолжая болтать с нянюшкой, Зефирина переоделась.

Пелажи рассказала ей обо всем, что произошло в течение семи лет, проведенных ею в пансионе. У бедного папаши Коке случился удар. Парализованный и немой, он влачил жалкое существование в маленьком домишке в деревне. Опечаленная Зефирина пообещала навестить старого садовника. Братья-близнецы Ипполит и Сен-форьен взяли себе в жены двух сестер-двойняшек из Амбуаза. Бастьен, родной племянник Пелажи, служил теперь на конюшнях, ухаживая за лошадьми.

Зефирина решила, что завтра же утром побежит обнять его. Пелажи тотчас же вскричала:

– Не забывай, что Бастьен, несмотря на все милости господина маркиза, всего лишь крепостной. Его отец, мой покойный брат, так никогда и не стал вольным. Ты теперь барышня, мое сокровище, и должна помнить о своем положении!

Зефирина, на которую глубокое впечатление произвели весьма современные идеи брата Франсуа, оставила за собой право пренебречь условностями и перевела разговор на мачеху и ее сына Рикардо.

Внезапно заторопившись, Пелажи ничего не ответила, сказав только:

– Колокол скоро зазвонит к ужину. Спускайся тотчас же, госпожа маркиза любит точность. Не серди ее, и все будет хорошо!

Произнеся эту двусмысленную фразу, Пелажи закрыла дверь.

Оставшись в одиночестве, Зефирина проворно расшнуровала свой корсаж и вытащила медальон с изумрудом, больно царапавшим кожу. Какое-то мгновение она задумчиво рассматривала переливающиеся камни при свете свечи. Это украшение ей не принадлежало. Оно, несомненно, было очень дорогое. Уже много раз Зефирина собиралась сказать о нем сначала отцу, потом Пелажи, но присутствие маркизы и недомолвки кормилицы заставили ее отложить это на некоторое время. Внезапно, вертя в кончиках пальцев блестящие камни, Зефирина заметила тоненькую застежку на медальоне. Поддев ногтем, она открыла ее: изумруд оказался полым внутри, как пустой орех. Зефирина нерешительно огляделась вокруг. Кровать под балдахином не показалась ей надежным тайником. Она завернула медальон в одну из своих рубашек, потом проворно залезла на скамеечку из дикой вишни, чтобы забраться в нишу статуи, изображавшей стоящего в полный рост Святого Михаила, поражающего дракона копьем. Зефирина спрятала свой сверток за основание статуи. Она едва успела спрыгнуть, как дверь комнаты отворилась.

– А ты здорово выросла, толстуха!

Это был карлик Каролюс, он вошел в комнату, с достоинством переваливаясь с боку на бок.

– А вот ты и вправду не изменился! Все такой же маленький и не воспитанный! – метко парировала Зефирина.

– Хо-хо! Язычок у тебя по-прежнему хорошо подвешен, рыжая лягушка! – расхохотался Каролюс.

Он бесцеремонно прыгнул на кровать. Удобно вытянувшись на пуховой перине, он скрестил коротенькие ножки.

От такой наглости Зефирина вскипела:

– Доставь мне удовольствие, немедленно убравшись отсюда, и предупреждаю тебя, что больше не потерплю твоих насмешек, недоносок!

– О! Рыжая лягушка, разве можно так обращаться со своим старым другом Каролюсом?

– Запрещаю называть меня рыжей лягушкой!

Зефирина бросилась на карлика, словно фурия. Она подняла руку, готовая ударить. Быстрый как молния, Каролюс спрыгнул в нишу между стеной и кроватью.

– Хи-хи, не стыдно тебе, большая трусиха, бросаться на бедного маленького и беззащитного карлика!

– Убирайся! Я тебя ненавижу! – зарычала Зефирина с побледневшими от ярости губами.

Каролюс не заставил повторять это дважды и со всех ног бросился в темный коридор.

– Я его ненавижу! О! Я его ненавижу!

Зефирину била нервная дрожь. Колокол зазвонил к ужину.

Зефирина впервые сидела за столом с отцом, мачехой и Рикардо. Последний, несмотря на свою тщедушность, был настоящим обжорой: он по три-четыре раза запускал облепленные жиром руки в каждое блюдо.

Зефирина не понимала, как маркиз де Багатель терпит у себя за столом подобного поросенка. Но Роже, казалось, ничего не замечал. К тому же он был очень возбужден, рассказывая жене новости королевского двора.

– Король, моя дорогая, держится в стороне, соблюдая величайшую осторожность, однако позволил профессорам богословского факультета Парижского университета осудить этого Мартина Лютера!

– Но разве нет в этой Реформации некоторых интересных идей? – с невинным видом спросила маркиза де Багатель.

– Дорогая, вы же знаете, я всегда с вами согласен, но в данном случае, Гермина, разрешите сказать вам, что вы ничего в этом не смыслите! – воскликнул Роже.

От изумления он даже положил обратно на тарелку отбивную из кабана, которую уписывал за обе щеки.

– О, разумеется, друг мой, я всего лишь слабая женщина и ничего не понимаю в философии!

Притворно вздохнув, прекрасная Гермина подцепила двумя изящными пальчиками крылышко цесарки и грациозно поднесла его к своим губам.