— Постараюсь вернуть тебе божеский вид, чтобы мог показаться на люди. Дальше пусть отец вызывает своего врача.

— Отец не знает? — спросил Евгений. — Надо позвонить.

Сева мотнул головой. Валерий тем временем начал накладывать примочки, бинтовать ногу.

— Оставьте больного. Сделаю маску, перевяжу, потом наговоритесь, — он продолжал колдовать над Севиным лицом.

В прихожей позвонили, и Евгений впустил гостя. Мужчина с военной выправкой поздоровался с хозяевами, протянул руку Севе. На врача не обратил внимания — очевидно уже виделись.

— Ну, здравствуй, земляк! — обратился незнакомец к Севе. — Как тебя теперь величать — господин Клуге или все еще Васильев?

Сева смутился. Взгляд гостя пронизывал насквозь, и ему стало не по себе. Неожиданно Сева вспомнил, такой же взгляд был у первого собеседника в Стародубском КГБ, куда пригласили после письма отца.

— Всеволод Иванович Васильев, — представился Сева.

— Домой собираешься, или не нагулялся?

— Я не гулять приехал. Отца нашел.

— Убедился, господин фон Клуге действительно отец?

— Чтобы еще тут делал?

Пока врач обрабатывал раны, гость, представившийся Александром Максимовичем Шабановым, расспрашивал Севу, где бывал, с кем встречался, убеждал, пора возвращаться. Напомнил даже, что его ждет невеста Надя. Друзья беспокоятся за судьбу Севы. "Откуда только узнал такие подробности"?

— Ты рабочий человек, не тунеядец какой. Повидался с отцом, и возвращайся, что еще держит? У каждого своя жизнь.

"Точно, сотрудник КГБ. Врач позвал", — догадался Сева. Кэгэбэшнику не хватало душевности и сочувствия, какое встретил в доме Клуге, встречал у четы Бутузовых. Разговор раздражал Севу. Валерий закончил колдовать над его ранами и закрыл свой саквояж.

— Рентген не мешало бы сделать. Скажи отцу.

— Отвези в нашу поликлинику, — посоветовал Шабанов.

— Не поеду. Женя, вы не отвезете меня домой? — спросил Сева журналиста.

— Может, лучше поедем в нашу поликлинику? — не отставал Шабанов.

— Что пристали к парню? Женя, отвези его к отцу. Там разберутся, нужен рентген или еще что-то, — миролюбиво заметила Людмила.

— Так что решил, остаешься жить у господина Клуге? — продолжал наседать посольский кэгэбэшник.

— Погостит и вернется домой, — не сдержалась Людмила и повернулась к Севе. — Так, Сева?

— Вы, что, сговорились? И немцы, и вы, все лезете с советами. Останусь — не останусь, вернусь — не вернусь? — вспылил Сева. — Больше не о чем говорить? Сам мучаюсь сомнениями. Ничего я не решил! Поступлю, как найду нужным. И не давите на меня — бесполезно.

— Смотри, не оказалось бы поздно, — заметил Шабанов.

— Пошли, — позвал Евгений, — отвезу.

***

Увидев Севу с пластырем на лице и поддерживающего его Бутузова, Амалия все поняла и заплакала, нервы не выдержали. Заплакала не из сочувствия Севе, а испугалась ожидавших последствий. Оставила одного. Она уже успела позвонить господину Клуге, что Сева не послушался и сбежал. Сейчас управляющий домом вызвал семейного врача, и названивал отцу. Прибыли они одновременно.

Отец с порога бросился к сыну. Бутузов на-немецком объяснил ситуацию. Сева с помощью Евгения попросил отца не гневаться и не наказывать Амалию, она ни в чем не виновата. Врач одобрил принятые посольским коллегой меры и, осмотрев ногу, подтвердил необходимость рентгена. Г-н Клуге поблагодарил Бутузова и тот уехал. Отец с Севой и Амалией отправились в клинику, по дороге дотошно расспрашивал сына, кто разукрасил его.

Рентген показал, что ничего серьезного, ногу Севе смазали какой-то мазью и заново перебинтовали. Через несколько дней прошел и синяк.

Происшествие с байкерами не напугало Севу, такое могло случиться и в Стародубске. Связь с происшествиями в "Фениксе" и на митинге, отмёл. Но опять задумался, как быть дальше. Не выходила из головы встреча в доме Бутузовых, посольский кэгэбэшник с пропагандистскими увещаниями. Без них, сколько дней и ночей он терзался сомнениями! Остаться, рискнуть начать жизнь с белого листа, или вернуться ко всему привычному — в комнату — четырнадцатиметровку, шумный закопченный цех, и оказаться снова с друзьями, со всем, к чему привык за двадцать восемь лет. Принять решение, от которого зависела вся будущая жизнь, очень не просто, и Сева постоянно откладывал его.

"Как быть с отцом? Уеду — больше не увижу. Еще раз не выпустят, он не сможет приехать в закрытый город. Так поздно встретились, и расстаться… Никто еще не относился ко мне с такой заботой и вниманием! Вырос без родительской ласки, лишь взрослым ощутил, какое счастье, когда кто-то заботится обо мне, старается угадать мои желания… Не привыкну к здешнему образу жизни. Без друзей, знакомых… Когда рядом Марика, забываю о них. Останься она со мною, вместе пережили бы разлуку с друзьями детства, с городом. Первое время она заменила бы их, начну работать — появятся друзья и приятели. Она предала. Остается вернуться домой… Но забыть, что где-то далеко, в чужой стране, доживает родной отец, не удастся никогда. Мысль эта будет постоянно преследовать". Сева разрывался в сомнениях.

***

В гостиной Севу ждал очередной подарок — поставили видеомагнитофон. Подобную технику в Стародубске никто из знакомых еще не имел. Амалия принесла стопку кассет, и, просмотрев с Севой небольшой фрагмент видеофильма или музыкального номера, нетерпеливо меняла кассеты. Концертные номера, погони, перестрелки, экзотические пейзажи и животные, снова музыкальные фрагменты мелькали на экране. Сева потрясен — кинотеатр дома, телевизор с собственными программами.

Высокий мужичок в русской поддевке пел "Очи черные", когда пришел отец и отослал Амалию.

— Слушаешь Рубашкина? Русский певец из Зальцбурга, — с помощью разговорника, пояснил господин Клуге и выключил видеомагнитофон. — Поговорить хочу. Открыл бар, достал бутылки, бокалы. Налил Севе и себе "Смирноффа" и начал долго откладываемый разговор. Он уже знал, что Марика улетела к жениху.

— Переживаешь?.. Марика несерьезная избалованная девица. Может и лучше, что вернулась к жениху, — проговорил отец, заглядывая в бумажку — подготовленный перевод. — Найдем тебе невесту и жену. Мужчина видный, тобою многие интересуются.

Сева долго листал разговорник, пока составил ответ.

— Больше твоим богатством.

— Не все. Девушки из достойных семей, — отец показал Севе написанную заготовку. К разговору с сыном подготовился.

— Домой тянет.

— Еще не видел Германии, моё дело не узнал. За короткий срок нелегко понять жизнь другой страны. Поживи, присмотрись…Ты способный, язык дается. Подучишь еще и поступишь в университет, появятся друзья. Я позабочусь о твоем будущем. Мой долг искупить вину за страдания Лизетт, сделать тебя счастливым.

Узнав от Севы подробности его жизни, отец так и не мог понять, что влечет сына домой. Рассказы его потрясли г-на Клуге. Из газет и телевидения какое-то мнение о жизни в Советском Союзе он имел, но не задумывался, насколько оно справедливо. Подробности обыденной жизни, детали, с которыми познакомил сын, поразили, превзошли все представления г-на Клуге о жуткой жизни в Советском Союзе. А Сева не жаловался на жизнь, наоборот хвастал, гордился. Приличная зарплата (250 рублей) — ему хватает, собственная комната, учился в институте, готовиться поступить в Университет, два раза в неделю ходит в спортзал, все бесплатно. Восторженно рассказывал об условиях работы на заводе, как отмечает с друзьями праздники. Со смехом вспоминал, как его отговаривали от поездки к отцу, пугали провокацией. Чем гордится сын, г-н Клуге никак не мог понять, по нескольку раз перебивал, вернул Амалию и заставлял её переспрашивать сына, удивлялся, как можно жить в таких нечеловеческих условиях и чувствовать себя счастливым.

"Сильны русские в пропаганде своего образа жизни! — убедился г-н Клуге, слушая сына. — Вбить в голову молодого человека такое превратное представление о ценностях жизни!.. Нелегко теперь перевоспитать".