В соборном своем послании к папе Клименту VIII митрополит и епископы писали: «Святейший отец, верховнейший пастырь Церкви Христовой и государь наш милостивый! Вспоминая прежнее единство и согласие Церкви Божией, Восточной и Западной, какое предки наши имели под управлением св. апостольского Римского престола, и видя ее нынешнее разделение, мы всегда поражались великою жалостию и скорбию сердца и всегда молились Богу о соединении веры, ожидая, не помыслят ли и не постараются ли об этом соединении верховные пастыри Восточной Церкви, под властию которых мы доселе находились. Но теперь видим, что надежда на них напрасна, что они ничего не могут сделать для этого, не столько по нежеланию, сколько по тяжкой неволе, в какой пребывают у свирепого тирана магометанского. Посему мы сами, обитая в здешних краях под властию христианского государя, яснейшего короля польского и великого князя литовского, на свободе и вольности и не желая оставаться виновными и пред собою и пред вверенными нам овцами стада Христова и носить на своей совести погибель стольких человеческих душ от разделения Церкви, решились с Божией помощью приступить к тому соединению, какое прежде имела Церковь Восточная с Западною и которое предки наши постановили на Флорентийском Соборе, чтобы в этой святой унии под верховною властию Вашей святыни мы могли едиными устами и единым сердцем славить и хвалить пречестное и великое имя Отца и Сына и Св. Духа. Вследствие того мы с ведома и соизволения нашего господаря Сигизмунда III, приложившего также свое старание к этому св. делу, посылаем к Вашей святыне, святейший отец, братий наших, велебных в Бозе, Ипатия Потея, прототрония, епископа Владимирского и Брестского, и Кирилла Терлецкого, экзарха, епископа Луцкого и Острожского. Им мы поручили ударить челом Вашей святыне и предложить, чтобы Ваша святыня согласился оставить нас всех при вере, таинствах и всех церемониях и обрядах Восточной Церкви, ни в чем их не нарушая, и утвердил то для нас за себя и за своих преемников. И в таком случае мы уполномочили названных братий наших принести от имени всех нас, архиепископа, епископов, всего духовенства и всех наших словесных овец, покорность седалищу св. Петра и Вашей святыни и поклониться Вашей святыне как нашему верховнейшему пастырю. Когда все, о чем просим, мы получим от Вашей святыни, тогда и сами и с нашими потомками станем послушными тебе и твоим преемникам и будем всегда под управлением Вашей святыни. А для большего подтверждения наших слов мы, подписавши сей наш лист руками нашими, запечатали его и своими печатьми. Дано в царствование господаря нашего в Короне Польской и великом княжестве Литовском, лета от Р. X. 1595, месяца июня, 12-го дня по старому календарю». Под актом подписались после митрополита и двух избранных депутатами к папе нареченный архиепископ Полоцкий Григорий и епископы: Перемышльский Михаил Копыстенский, Львовский Гедеон Балабан, Холмский Дионисий Збируйский, Пинский Леонтий Пельчицкий, а также кобринский архимандрит и нареченный епископ Пинский Иона Гоголь. В то время как Григорий мог уже называться нареченным архиепископом Полоцким, так и Иона Гоголь – нареченным епископом Пинским, хотя еще живы были их предместники. Впрочем, могло случиться и так, что оба эти нареченные владыки подписались под актом не теперь, а уже после 22 сентября, когда они действительно получили епархии. Да и самая эта соборная грамота владык едва ли составлена была на Соборе, так как в ней не обозначено место, где был Собор и где она написана, а в соборных грамотах это обыкновенно обозначалось, Соборы составлялись гласно, каждый раз по особому разрешению короля, и на Соборы, по тогдашнему обычаю, съезжались не одни епископы с своим духовенством, но и послы от братств и вообще многие знатные миряне. Таких Соборов, естественно, боялись и избегали владыки, замышлявшие унию, – они съезжались одни на тайные съезды и там обсуждали между собою и подготовляли свое темное дело. На одном из подобных съездов, вероятно, и составлена настоящая грамота и первоначально подписана только теми владыками, которые присутствовали на съезде.
Как бы то, впрочем, ни было, но Терлецкий и Потей, назначенные королем и его радою еще в мае прошлого года послами в Рим для заключения унии, добились наконец того, без чего не могли ехать и иметь успеха. Они получили уполномоченность на это и от высшего западнорусского духовенства, получили от него условия унии для представления королю и папе, получили и соборное послание к папе с изъявлением покорности ему от лица не только всего духовенства, но и всей паствы. Теперь, казалось, можно было уже смело ехать в Рим. Но лишь только пронеслась весть, что митрополит и епископы подписали акт об унии и отправили к королю, как раздались протесты со стороны мирян. Протесты были до того сильны и важны, что ревнители унии сочли нужным несколько помедлить, старались как-нибудь успокоить протестующих, убедить их, привлечь к себе, усилить свою партию, между тем как ревнители православия не хотели уступать, старались расстроить замышляемое дело, воспрепятствовать его дальнейшему ходу – и поездка в Рим уполномоченных отсрочилась еще более чем на три месяца. Тут действовали, с одной стороны, митрополит, Ипатий Потей, прочие епископы и наиболее сам король, а с другой – виленские православные бурмистры, радцы и лавники, виленское духовенство и Троицкое братство, Скумин-Тышкевич и особенно князь К. К. Острожский.
Жалкий митрополит по-прежнему не стыдился против совести выставлять себя пред православными вовсе не участвующим в деле унии и говорить ложь. Двенадцатого июня он подписал соборное послание к папе, а четырнадцатого извещал воеводу Скумина, что епископы Луцкий, Львовский, Перемышльский, Холмский и Пинский уже тому четыре года согласились на унию и получили грамоту от короля; что соглашается на унию и владыка Владимирский, и, препровождая к Скумину означенную королевскую грамоту, о себе присовокуплял: «Звали и меня для этого на днях в Брест, о чем и королевский лист был ко мне прислан, но я без воли и совета Вашей милости и собратьи моей и без позволения посполитых людей на это не решился, но взял себе на размышление шесть недель, и, дав знать об этом Вашей милости, послал также и к воеводе киевскому, и, какой совет оттуда будет, тотчас извещу Вашу милость. Если б я согласился на унию, то от короля обещана большая ласка, за несогласие же – немилость и притеснение всему христианству. Не оставить ли митрополию? Уже есть наготове митрополит – владыка Луцкий, которому обещано и владычество за ним оставить и дать ему митрополию. Нужен мне совет Вашей милости. Хотел бы я при всяких вольностях матку нашу Церковь оставить, а не под ярмом; только бы условия были обеспечены грамотами». Возмущенный такою наглою скрытностию и ложью, Скумин отвечал митрополиту (от 29 июня): «Изволил уведомить меня Ваша милость, что от владык началось дело об унии без Вашего соизволения. Но я получил известие от королевского двора, что после сейма краковского были в Кракове у короля послы от всего нашего духовенства и показали пред королем письменное позволение от Вашей милости и верящие от Вас грамоты... Теперь Вы спрашиваете у меня совета, что тут делать? Но трудно советовать о том, на что уже согласились и что королю подали и утвердили; совет мой тут был бы напрасен, только на смех». Не знаем, отвечал ли и что отвечал митрополиту воевода киевский князь Острожский, которому он писал, без сомнения, в том же роде, как и Скумину. Но не можем не привести здесь еще одного современного известия, живо рисующего, до какого нравственного упадка дошел тогда митрополит Рагоза. В июне 1595 г. проезжали в Австрию через Литву послы московского государя Феодора Ивановича и остановились в городе Борисове. Узнав об этом, Рагоза прислал к ним из Новогродка своего архидиакона Григория, и архидиакон говорил: «Хотел было митрополит видеться с вами, да боится поляков, так как ныне он и все люди греческой веры в гонении от поляков. Один за него стоял воевода новогродский Федор Скумин, но и тот ныне ему отказал и не хочет за него стоять, ибо все паны рады, польские и литовские, восстали на воеводу за то, что он держит митрополита греческой веры, а не римской. Хочет митрополит Михайло оставить митрополию и отойти в монастырь, а на его место папа тотчас пришлет своего бискупа. И ныне митрополит прислал бить вам челом: прежде ему бывала царская милость, присылаема была милостыня для его убожества; пожаловали бы ему на милостыню и теперь, а он будет Бога молить за государя и государыню и за все христианство». Послы отвечали, что митрополиту Михаилу следует стоять крепко и пострадать хотя бы и до смерти, но веры православной и своего престола не оставлять; а что до милостыни, то ему недавно уже прислана царская милостыня с Степаном Котовым, с ними же не прислано ничего. Впрочем, на другой день послы послали митрополиту от себя за здоровье государя и государыни пять золотых угорских.
