А психика, или индивидуальное поведение, обнаруживается без особого труда уже на самых примитивных ступенях жизни. Амёба хотя бы. У неё есть, и весьма не примитивное, поведение. А это уже проблески личного существования.

И у растений есть поведение и привычки. Но в это пока не все верят…

Начало органической жизни и начало космической эволюции – две величайшие загадки мира.

Ледник, как ластик, лёгко стирал, все без остатка, следы предыдущих цивилизаций, давая миру ещё один шанс – начать всё с чистого листа.

Но мир живого, едва окрепнув, упорно возвращался на ту же стезю – и конец его бывал всегда печально одинаков…

Так совершался круговорот жизни.

…Впереди уже отчётливо видны крыша и палисад Дусиного дома. Эта милая картина наполнили мою душу радостным возбуждением. Я вздохнула с облегчением. Моё ближайшее будущее виделось мне с полной ясностью.

Всё, теперь можно смело начинать бояться и жалко думать о себе. Даже если я упаду, здесь и сейчас, она, моя милая Дуся, меня обязательно найдёт. Уже видит, конечно, из окошечка, как я ничтожно бреду-ковыляю бескрайними полями-лугами прямо на её луче зрения…

Она, я знаю, всё время в окошко поглядывает, что бы ни делала.

Она почувствует, сердце подскажет, что я где-то здесь, рядом. И что мне нужна помощь…

На душе стало легко и светло. Путь пройден, я приосанилась и… легкомысленно оглянулась – по смятой траве тянулся яркий алый след. В беспощадном солнечном свете полудня свежая кровь казалась живой и даже как будто дымилась.

И тут я, в полном отчаянии, вдруг почувствовала, как нестерпимо больно мне ступать.

Все мои разнокалиберные мысли, которыми я услаждала себя в эти бесконечные часы – пока выбиралась из провала, отсиживалась у дома, надеясь усовестить беспощадно кровоточащую рану, пока шла по нескончаемому топкому лугу, теперь, внезапно и стремительно, просто катастрофически, покинули меня.

Теперь я уже ни о чём больше не могла думать, кроме этой ужасной раны на ноге.

Голова кружилась, слабость разливалась в руках. По спине бежала мелкая, противная дрожь. Я пошла медленнее.

Мир поплыл перед глазами, затем накренился. Резкая боль рвала всё моё тело, я охнула, покачнулась, но удержалась и не упала.

Мне стало казаться, что время остановилось навсегда – так медленно двигались мои мысли. И тут мне привиделся вечный покой. Это было так ужасно…

Я заплакала, нет – вру, я горько разрыдалась.

Однако, было бы слишком глупо умереть в пяти шагах от свободы. И я стала собирать остатки растрёпанной воли в свой жалкий, весь измазанный не повинующейся мне кровью кулачок.

Ещё чуть-чуть.

Ну же!

Если, чёрт возьми, я вообще хочу жить. Мне надо идти, мне надо идти вперёд.

ЧАСТЬ VI

Любовь и смерть

Когда я, почти ползком, приблизилась к заветному дому, занавеска на кухонном окне дрогнула и Дуся тут же выбежала ко мне. Из последних сил, приняв бодрый вид, я поднялась и поковыляла ей навстречу.

– Послушай! Что скажу! – бросившись мне шею, взволнованно шептала она.

– Это ты сначала послушай меня, – сказала я, указывая на свою ногу.

– Нет, дай мне сказать, – отчаянно причитала Дуся, лишь мельком глянув – ну что там у тебя ещё… – Я в молнию попала! – торжественно прошептала она, дерзко сверкнув очами.

– Как это? – удивилась я странности Дусиного заявления. – Ты, случайно, не сошла с ума, красавица моя распрекрасная?

Она и, правда, была вся не своя. Щёки её полыхали жарким румянцем, в глазах тревожно мерцал странный очень блеск, на губах блуждала смутная, совершенно незнакомая мне полуулыбка.

– В меня молния попала, я посреди молнии была, понимаешь? Вот, ну понюхай, – горячим шёпотом говорила она, давая мне рукав своей кофты. – Пахнет гарью?

Её шёпот звучал резко, почти требовательно, она, видно, и мысли не могла допустить, что я с ней в чём-то не соглашусь. Она даже достала из кармана очки, протёрла их рукавом и решительно водрузила на нос, как будто если она меня не разглядит – всю, до последней чёрточки, то и не всё расслышит из моих слов.

Она теперь была вся внимание, как будто от моего ответа зависела её дальнейшая судьба. Я могла ответить резко или демонстративно скучающим тоном, каким обычно дают понять, что собеседник мелет полную чепуху, ну ещё с каким-либо этаким жестом. Но я честно сдержала раздражение и даже ничуть не улыбнулась – жалостливо или там снисходительно.

Она продолжала всё так же, выжидающе, смотреть на меня. И я сказала, хотя и несколько утомлённо, но зато хорошо поставленным голосом и без тени какой-либо усмешки:

– Пахнет. Действительно гарь. Ну, так что это было?

Дуся тяжело и обречённо вздохнула.

– Нет, ты меня не понимаешь.

– Вполне, – согласилась я.

– Я же вижу, – настойчиво твердила она, – ты не дооцениваешь моего рассказа.

– Дуся, очень даже дооцениваю. Как тебе доказать? – завелась теперь уже и я.

– Я хочу, чтобы ты признала это чудом, – серьёзно сказала она.

Я призадумалась, но совсем ненадолго, потом, отчаянно стараясь быть искренней и потрясённой, но всё же чуть пафосно, сказала – таинственным полушёпотом и глядя прямо, не отрываясь, в её по-кошачьи горящие боевым задором зрачки:

– Признаю.

– Повтори, – подозрительно сказала она.

– Зачем?

– А может, мне послышалось.

– Ладно, повторяю: я признаю это чудом, – точно так же, но ещё более серьёзно сказала я, теперь уже выдерживая без особых усилий её пристальный испытующий взгляд. – Так что это было? Подействовало.

Дуся вся как-то разом встрепенулась и начала вдохновенно и обстоятельно рассказывать:

– А вот, шла я в церковь, хотя бы к причастию успеть. А тут вдруг сразу гроза. Откуда только взялась? Молния в меня так и жахнула. Страсть!

– А как же ты жива осталась? – спрашиваю уже с испугом – день чудес, ей-богу!

– А я на одну ногу встала. А вторую поджала, как цапля, вот так вот… – Она встала на одну ногу и едва удержала равновесие. – Ток скрозь меня и не пошёл.

– А куда ж он отправился? – спросила я, думая про себя, что рано как будто расслабилась – приключения, похоже, ещё не закончились.

Дуся широко распахнула свои огромные антрацитовые глаза и сказала с некоторой обидой:

– А пошёл вокруг. – И она показала как – широко разведя руками.

– Понятно.

Дуся облегчённо вздохнула и бегло оглядела мою побитую наружность.

– С тобой-то что? Собака покусала? Это Лидькина, что ли, сучка?

Я кратко рассказала, что и как.

Она в ужасе всплеснула руками, со всхлипом заплакала и быстро потащила меня к дому. Мы устроились на приступке в сенях. Дальше иди я отказалась – дом у неё в чистоте стерильной содержится, а я вся с ног до головы перепачкана.

– Дусь, посмотри-ка, что у меня там? – спросила я, поворачиваясь к ней спиной.

– Ой, ёй. Синё всё кругом!

– Крови нет?

– Не видать.

– Тогда ладно, давай тогда ногу по-настоящему перевяжем.

– У меня есть влажные салфетки.

И она принялась вытирать кровь с моей ноги.

– Лексея мазь, тут дала одна, хорошо боль снимает. Давай тебе вот хоть намажем… Ой-ё-ёй…

– Давай, – сказала я морщась.

Она стала осторожно втирать приятно пахнущую мазь в кожу вокруг ушибов и ссадин.

– Подожди минутку, скоро подействует. Боли не будет. – сказала она срывающимся шёпотом.

– Хорошо бы, а то как-то надоела уже эта китайская пытка.

– Вот и Лексей так говорил, когда ему ранку перевязывали.

– Что… говорил? – спросила я.

– Что его как пилой пилит всё время.

– Пилой?

– Ну да, пилой. Он, знаешь, как пилу называл?

– Интересно, как, – сказала я удивлённо, мне не доводилось заставать Лёшу за шуткой.

– Что пила это ножик новорожденный.

– Почему? – засмеялась я.

– А потому что у него только-только зубки прорезались. Смешно.

– Смешно, да, очень, – улыбаясь, сказала я.

– Он и сам смеялся, – тоже улыбнулась она. – Ну как, уже не болит?