– Спасибо, Дусь, вообще боли не чувствую. Но только нужен ещё пластырь, да побольше. Видишь, марля промокает. Иначе мне не доехать до Москвы.

– Куда ты в таком состоянии? – ужаснулась она.

– А куда прикажешь? Кто мне здесь помощь подаст? Ради меня скорую со станции вызывать не будут, да и, к тому же, сегодня воскресенье.

Она промолчала.

– То-то же, – сказала я, морщась от боли.

– Ой, ёй… И ноги все побиты! – тихо заплакала Дуся. – Только мази больше нет. Куда с такими ногами…

– Пустяки. Они же ходят, это главное.

– А синё всё. А кровишша хлещет. На вот ещё полотенце!

– Да это ничего, я просто неловко повернулась. Когда сижу спокойно, то почти не течёт.

Она посмотрела на меня с ужасом и сказала:

– А как вся кровь выйдет да здесь помрёшь?

– Глупости. Я не за тем сюда приехала и пешком почти двадцать километров шла по грозе.

– Да смерть не спрашивает, кто за чем шёл! За нею посылать не надо, сама явится. Я вот в церковь шла, а угодила прямо в молнию.

– Так ведь жива осталась.

– Осталась?! Такой живой иной мёртвый позавидует. Вон вся горю. И пахнет молнией вся одёжа на мне.

Я обняла её.

– Это пройдёт, ничего страшного. Но где пластырь взять? Если рану не заклеить, кровь, похоже, не скоро остановится.

– А что толку заклеивать?

– Главное, остановить кровь хотя бы на время.

– А потом?

– А потом можно ногу повыше устроить, ну и.

– Что? – напряглась она.

– Что… что? Начнём колдовать.

– Так ты прямо сейчас и колдуй, – серьёзно сказала Дуся и даже слегка толкнула меня в плечо. – Чего тянуть. Я на тя удивляюсь.

– Прямо сейчас не… могу.

– Почему?

– Потому что для этого надо сосредоточиться. А сейчас я вся какая-то раздрызганная.

– А ты озлись.

Я с досадой сказала:

– Пластырь нужен, понимаешь. Без пластыря какое колдовство – говорю тебе, не могу.

Она тут же присмирела и сказала торопливым шёпотом:

– Ладно тогда. А ты сиди уже тихо.

– А ты куда?

– Я к Лизке сбегаю, побудь минуту, я мигом. У неё всего запас имеется, – сказала она, тут же быстро ушла и скоро вернулась с пластырем – большим, как раз таким, как мне нужно, в ладонь.

– Спасибо, Дусечка, давай, клей, не бойся, быстро только делай, чтобы края не намокли.

– И тут ещё кровь… И тут… – шептала она ожесточённо.

И правда, учитывать синяки и садины можно было долго. Когда она ловко приклеила пластырь на рану и закончила обряд приведения меня в божеский вид – оттёрла грязь и кровь, в которых я вся была порядком испачкана, дыхание её стало свободней.

Не без волнения смотрела она на меня, видно, не осмеливаясь делать дальнейшие расспросы. Она вполне понимала, что спасает меня. Возможно, ощущая в этот миг чистое сострадание, она уже забыла о том ожесточении, в котором встретила меня менее получаса назад.

Такой взволнованной я её никогда раньше не видела.

Но вот лицо её потемнело, глаза потухли, похоже, она снова вернулась к прежним мыслям – душа её словно омрачилась тяжёлыми предчувствиями…

– Дуся, эй, ты здесь? – спросила я тихо. Она ласково улыбнулась мне и спросила:

– Что ещё сделать, чтоб тебе полегчало?

– Ничего, пока всё в порядке, – ответила я, – главное, нет переломов и обошлось без сотрясения. Я ведь когда-то была гимнасткой, навык группировки при падении не утрачен. А самое главное, милая Дусечка, что мы обе с тобой сегодня утром попали в переделку и живы остались.

Выпрямившись во весь рост и глубоко вздохнув, она, снова полыхая румянцем во всю щёку, смотрела перед собой.

Потом она закрыла лицо руками и вскричала:

– Чёрт! Чёрт всё подстроил!

– Успокойся, прошу тебя, – сказала я не без испуга – такой Дусю я ещё не видывала.

– Чёрт! Чёрт! – не отнимая рук от лица, причитала она.

– Да, пожалуй, он, проклятый, конечно, он, – согласилась я. – Мы ему, дураку, сильно не нравимся. Хотя я сперва подумала, что всё это кое-какие серые волки – сиречь злые люди, подстроили.

– Ой, тут и не такое подстраивают. – продолжала всхлипывать она.

Я кивнула.

– Волчью яму можно, конечно, силами злых людей устроить, а вот как такую мощную грозу на ровном месте можно организовать, да ещё молнию на тебя, мою лучшую подругу и спасительницу, как они, эти злые люди, смогли направить? Тут даже ресурсов лесопилки вместе с аптекой, да ещё двух магазинов, конечно, боюсь, не хватит, – нервно смеясь, сказала я.

Она отчаянно замахала руками.

– Смеётся! Чёрт, чёрт это устроил, вот кто! Будь они все прокляты!

– Не ругайся, – сказала я просто так, хотя мне и самой очень хотелось кое-кого обругать как следует. – Так чёрт или «они», надо бы как-нибудь определиться. Хватить бестолку кричать, голова от этого болит, Дусечка.

– А что – не ругайся? – опять возмутилась Дуся. – Злыдней надо проклинать, когда злыдня ругаешь, это хорошо, бог за это грехи простит.

– Новый апокриф?

Она схватила мою руку и крепко стиснула её в своих горячих ладонях. Такой разгневанной я Дусю ещё не видывала. Слепо повинуясь её настроению, я отчётливо произнесла:

– Проклинаю.

– Не так! – в отчаянии махнула рукой она. – Кляни как следует, кляни иродов, на душе легче будет! – с большим сердцем выкрикнула она и, вконец обессиленная приступом внутренней злобы, не имевшей достойного исхода, упала на широкую лавку у стенки дома.

– Наверное, ты права, – согласилась я и сказала с азартом: Будь они все прокляты! Трижды прокляты, собачьи дети!

– Собачьи?! – взвилась Дуся в новом приливе сил.

– Собака, она пользу человеку приносит, а эти ироды одни мученья людям делают!

– Ладно, – сказала я примирительно, – берём выше – вражье отродье. Так подойдёт? Будь оно проклято, вражье отродье! – пафосно выкрикнула я. – По-моему, нормальное ругательство. Грехов пять-шесть мне будет отпущено за это. Как думаешь?

– Смеёшься всё.

И она снова горько заплакала.

– Дуся, хватит плакать, мне это надоело, – уже начала сердиться я. – Давай соберёмся с силами и придумаем, что делать. Моё положение идиотское, из него надо как-то выбираться. Помоги мне в этом.

– Надо… – сказала она, вытирая мокрыми ладонями лицо, однако всё ещё продолжая плакать.

– Главное, мы обе остались живы. Значит, бог сильнее чёрта, и он нас – любит. Потому и спас – тебя и меня, не допустил нашей погибели.

– Спаси, Господи, наши души, – сказала она со всхлипом, сквозь слёзы и вдруг заплакала навзрыд.

Я рассвирепела.

– Дуся, да что с тобой? Ты просто не в себе. Перестань плакать, радоваться надо, нам с тобой крупно повезло – молния тебя не убила, а это знак. Теперь ты непростая Дуся, ты теперь – дитя молнии.

– Дитя молнии? – сказала, всхлипнув, она, и вытерла глаз краем платка. Вдруг лицо её вспыхнуло новым приступом – гнева: – Это он, он хотел меня убить.

– Кто – он?

– Лексей.

– С чего бы это? Ты просто с перепугу рехнулась, милая Дуся.

– Да он всё руку мою просил, а я не давала. Вот и разозлился на меня, чёрт окоянный.

– А почему руку не дала?

– Страшно.

– Чего испугалась?

– Я не его боялась, мне он совсем не страшный был, мы с ним в одной постеле так и спали до последнего дня.

– А что тогда?

– Боялась. Что меня с собой потащит.

– Дуся! Ты чего боишься? А?

– Не смерти боюсь, я с ним боюсь туда идти.

– Почему?

– Я кто знает, куда оно всё пойдёт? Он такой… непонятный…

– Мне так не кажется.

– Ага! Причащаться отказывался долго.

– Так что с причастием?

– Потом уже исповедовался и причастился. Когда все уколы принял.

– И что?

– А я знаю? Не мне же он исповедовался. Кто поймёт, что у него на уме.

– Дуся, что у него может быть на уме, сама подумай.

– Да он всю жизню такой был, что-то от меня в душе скрывал. Вот какой антихрист! Всех моих подруг… Ы-ыыы…

– Я уйду сейчас же, если ты не перестанешь ругаться, нести эту напраслину, – сказала я, вскакивая, уже всерьёз и очень сердито. – Лёша тебя любит, и все это знают. Я не хочу больше этот бред слушать. Хватит гнать пургу.