Этот циничный разговор меня просто взбесил. Словно меня лично помоями облили! Я стараюсь, из кожи лезу вон, чтобы вытащить этих детей из той социальной ямы, в которую их спихнула судьба (часто – в образе родителей), и всё это напрасно? Гордость, стойкость, совестливость – ничего этого нашим детям не надо?!

Они – быдло… Будущий контингент ЛТП и колоний!?

Чушь всё это!

Я до того в тот вечер разозлилась, что совершила ужасную глупость – устроила первый и весьма дикий скандал в отряде. Прихожу из редакции, вижу: Бельчиков, растянувшись на моём столе, «отдыхает» после обеда. Беев, сидя рядом, чешет ему пятки… Увидали меня, как ужаленные, выскочили вон. А я, под впечатлением визита в редакцию, набросилась на них как бешеная:

– Вы кем хотите стать в этой жизни?

Никто даже не пытался отшучиваться в своей обычной манере – дети были смущены моим натиском.

– Роботами? Тупыми скотами? У которых одна забота – набить брюхо и почесать пятки?

Ну и далее в том же духе.

Дети ничего не могли понять, а я – не могла объяснить им кратко и доходчиво, почему надо хорошо учиться, работать над собой и расти в день по сантиметру, особенно в духовном плане. Когда я, наконец, выдохлась, и спокойно сидела за столом, что-то записывая в отрядный журнал, ко мне подошла Кира и тихо спросила:

– У вас что, неприятности? Дочечки не болеют? А то я вмиг слетаю, если что надо.

Я ничего не сказала, потому что уже начинала понимать, что самый главный враг этих детей – они сами, их предельная беспечность в отношении своего будущего. А оно, это самое будущее, уже нетерпеливо стучалось в дверь, оно уже виделось мне – мрачным и весьма безрадостным. Если, конечно, они вовремя не осознают опасность…

Вечером дети вели себя вполне смирно, всё ещё под впечатлением истерики, которую я закатила в отрядной. Со страхом и недоумением смотрели они на меня, но кое-кто – и с насмешкой (сломалась-таки!).

За полночь сидели с Норой на диване в коридоре четвёртого этажа. Она выслушала мои жалобы и сказала грустно:

– К сожалению, это так. Нет у детдомовских детей другого пути. Просто это ещё не все понимают. Всюду одно и то же. Куда ни пойди, всюду только руками разводят и говорят: «Надо ждать». А чего ждать? И вот недавно мне наш работник (так она называла мужа каселянши) открыл глаза на этот феномен. Оказывается, не «надо ждать», а «надо ж дать»!

– Это отвратительно, – сказала я.

– Что отвратительно? Ждать или давать?

– Это дикий пережиток.

– Это так, конечно. Но это, увы, – нарождающийся стиль азиатской жизни. Отныне ведь вся провинция в гости к нам, они-то и несут эти уродлиывае нравы в столицу.

– У меня о провинции другое представление. Я знаю много хороших людей именно там, в глубинке, – опять завелась я.

– Так вот именно они и останутся навеки в глубинке. А массы таких, как наша пионэрвожатая, с ненавистью к Москве, нашей культурной столице, прут сюда девятым валом и гонят соответствующую волну. Они с лёгким сердцем воруют, дают взятки, проституируют всеми способоми, короче, устраиваются как могут. Они-то и откат придумали.

– Не знаю, о чём вы, – растерянно сказала я.

– Откат? Ох, вы меня удивляете. Лагерная терминология. Но сейчас она потихоньку внедряется в общественнное сознание повсеместно.

Меня это замечание потрясло не меньше, чем слова редактора из «Государства и права». Но я на этот раз промолчала – Нора зря болтать не станет.

.. Вот тогда мы и решили, всем законам назло, делать то, что задумали. Пусть хоть тысячи приказов спускают, но я буду делать всё, чтобы не позволять изуродовать этих детей. «Тупой рабсилой» и клиентами ЛТП они не станут. Я их смогу защитить.

Моя самонадеянность в ту пору не знала границ. Оставшись одна с двумя крохами, да ещё диплом висел, я научилась жить в экстремальном режиме – и никто не мог меня упрекнуть в том, что мои дети в чём-то ущемлены. Но мне тогда ещё не была известна вся глубина людской подлости. Если кому-то всесильному очень захочется – в порошок могут стереть самого «нестираемого», а если не удаётся уничтожить, сломить упрямца, возьмутся за его детей, других родственников, чтобы испортить репутацию. Эта форма мести практически неконтролируема. И она широко практикуется по сей день. Возможно, даже более успешно, чем раньше.

Так вот, и здесь, в детдоме, я надеялась на такую же впечатляющую победу. Но здесь ситуация была принципиально другой – кроме меня, ещё десятки и десятки других людей могли влиять на ситуацию. И далеко не все они были нашими друзьями.

В студенчестве всё было иначе – люди, окружавшие меня, были отзывчивыми, добрыми, чуткими. И это было совершенно естественно. Помню свою милую однокурсницу по фамилии Беленькая. Она, на самом деле, была жгучей брюнеткой, но она была всегда именно Беленькой. Её так все и звали – «Леночка Беленькая», и никак иначе. Леночка Беленькая всегда улыбалась – искренне, нежно и ласково. Потом она стала доктором физ-мат наук, но осталась такой же милой – «Леночкой Беленькой».

Это и есть как бы собирательный образ того поколения.

Здесь, в детдоме, всё было по-другому. «Входить в положение» никто не хотел, чужое горе как своё никто не принимал, и только на нескольких близких людей – Нору, Надежду Ивановну – я могла положиться. Ну, ещё трудовик. Но что касается всех остальных, то тут только можно мечтать о хорошем отношении.

Я всё чаще припоминала рассказы о том, кого и как выжили из детдома в прошлые года. И складывалась достаточно удручающая картина: активные, честные, бескомпромиссные люди здесь не ко двору. Здесь надо было уметь держать язык за зубами и закрывать глаза на то, что нежелательно видеть, ну и, конечно, иметь гибкую поясницу.

– Что же такое с нами всеми происходит? – теперь нередко задавалась «странным» вопросом я, и мне начинало казаться, что все вокруг знают ответ на этот вопрос – все, кроме меня.

Вот почему меня так насторожил приход очередного «деятеля» в наш отряд – а может, уже и меня собрались «выжить»? И что у него на уме? Нередко ведь случается и так, что за благими словами скрывались весьма дурные намерения.

Пока мы вели прицельный разговор (он пытался убедить меня в необходимости скорейшего взятия Эльбруса, а я старалась проникнуть в глубины его истинных замыслов), мимо нас по коридору дважды прошла Людмила Семёновна. Когда она хотела быть лисичкой, это у неё отменно получалось. Она вообще великолепно владела всем арсеналом превращений: от агнца божьего до хищной тигрицы.

«О, это крепкий орешек…» – даже Матрона с этим соглашалась.

Теперь это и мне становилось ясно.

– Завод двадцать путёвочек как раз на Эльбрус даёт, на зимних каникулах, – вкрадчиво сказала она. – Я же вам говорила. Нет? – Она удивлённо вскинула бровки-дужки. – Это престижно, горный туризм. Мы не должны упускать такую возможность.

Возразить было нечего, и тренер принялся тренировать моих детей. Сначала он показал им собственный фильм «Отдых в горах». Прокрутили плёнку первый раз нормально. Потом ещё раз – наоборот. Вот группа бодрых лыжников в пестрых инвалютных костюмах стремительно взлетает на вершину горы задом наперед, предваряемая облаком снежной пыли, затем на подвесной дороге спускается вниз, лучась предчувствием невероятного чуда, и, уже совершенно не владея собой от первобытной радости и безмерного счастья, жизнерадостно пятясь, усаживается в автобус, который тут же стремительно уносится в обратном направлении – задом наперёд. Это было действительно очень забавно, и все громко смеялись. Смеялась и я.

Фильм закончился. Легкомысленно решив: «Ну, вроде всё путём», – я пошла по делам, оставив их на время без бдительного «государева ока». Меня это мероприятие всё же не очень убедило, что нам так необходимо срочно овладеть искусством горнолыжного спорта.

Для начала надо бы выяснить точнее, что за Эльбрус такой на нас надвигается. Иду к Людмиле Семёновне, минут сорок колеблем «тему», толком ничего не узнаю и, примерно через час, возвращаюсь в отрядную – и что я вижу?! Сидят мои гаврики верхом на стульях, а кто и на столе устроился, и бордо выкрикивают в ритме марша»