— А мы сами пожаловали. Здравствуйте, Татьяна Акимовна. Не ждали нас?

В комнате, куда все вошли, женщина выслушала, зачем они опять приехали в Старую Рузу, и горестно всплеснула руками:

— Дурак! Ах, какой дурак! О чем он думал? С этой машиной ведь такая ерунда! Я все узнала… А теперь? Боже мой!..

Митин строго попросил ее замолчать и делать то, что ей будет приказано. А приказано было сесть на стул так, чтобы ее не было видно снаружи, и самой на улицу не смотреть ни в коем случае. Она поняла, побледнела от испуга и послушно села. И даже руки сложила на коленях. «Как провинившаяся школьница», — подумал Сергей Петрович.

Сам он расположился в крохотной кухоньке. Бабин засел в чулане. Если Воронов появится, все пути бегства ему будут отрезаны.

Потянулись томительные минуты. Оба не курили. Сергей Петрович был по-деловому спокоен. Рассматривая простенькую посуду на полках, он сожалел, что не взял наручники. И еще молил бога, чтобы никто из соседей не зашел навестить Таню. Он привык почему-то мысленно называть ее не по отчеству, не по фамилии, а только Таней. Если зайдет женщина, еще ничего, а мужчина мог внести ненужную путаницу.

Дешевенькие ходики на стене всегда тикали тихо, Таня обычно не слышала их. Сейчас их сухой, отрывочный стук казался ей зловещим. Он наполнял всю комнату, от него начиналась боль в висках. Она смотрела на маятник и не могла отвести от пего глаз. За окном прошли какие-то женщины. «Нюрку возьмем по грибы…» — услышала она обрывок разговора.

Когда лее кончится эта мука? Она страстно хотела, чтобы Степан не приезжал, и одновременно боялась, что он не приедет. Нет, пусть приезжает, пусть… так будет лучше. Только скорее!

Желание ее исполнилось.

В тишине сонной от жары улицы послышался шум автомобиля. Он все ближе, ближе… затих! Таня стиснула руки.

Вот знакомые шаги на ступенях крыльца, в сенях…

Воронов быстро вошел в комнату и первое, что видел, были широко раскрытые, с ужасом смотревшие на него глаза женщины.

— Таня! Танюша… что с тобой?

В следующее мгновение он услышал за своей спиной негромкий властный голос:

— Руки вверх! Спокойно!

Он оглянулся. Следователь и оперативник, появившиеся одновременно, направили на него пистолеты. Мрачное лицо Бабина не предвещало ничего хорошего.

Воронов мгновенно понял все. Он не поднял руки, а просто опустился на ближайший стул. На лице у него осталось то же выражение, с каким он обратился к Тане.

— Встать!

Он встал. И хотя в больницу он был доставлен прямо из тюрьмы и по дороге сюда тоже вряд ли мог обзавестись оружием, Бабин подскочил и быстро и умело провел руками вдоль его тела, ощупывая те места под одеждой, где могли быть нож или пистолет.

— Зачем, зачем ты это сделал?! — в исступлении закричала Таня, бросаясь к Воронову.

— Гражданка! Нельзя…

Она застыла посреди комнаты, как перед невидимой преградой. Воронов не к месту, как будто это было сейчас главным, сказал:

— За такси уплатить надо. У меня есть деньги в чемодане.

— Почему ты ничего мне не сказал? Я узнала в лагере… Не виноват ты… и судить бы не стали! Степа, зачем ты?..

— Тут, Таня, новое дело… Машина — это чепуха! Только ты не верь, слышишь, не верь ни ему, — показал он на следователя, — никому другому. Поняла? Не верь! Обещаешь мне? Скажи, обещаешь?

Она не слушала его.

— Зачем ты убежал? Ну не дурак ли? Все так хорошо было…

— Действительно, Воронов, большого дурака вы сваляли! — как бы сочувствуя, подтвердил следователь. — Показывайте, где спрятали вещи и деньги?

— Так вы же видели все его вещи! — закричала Таня. — И деньги взяли из чемодана.

— Он знает, о каких деньгах речь, не беспокойтесь, — сказал Сергей Петрович и повернулся к Воронову: — Ну, где?

— А-а ну тебя с твоими деньгами!

Митин пожал плечами:

— В таком случае, прошу па выход! Только теперь уж, пожалуйста, без глупостей.

Таня обхватила Воронова за плечи, прижалась, точно защищая его собой. Лицо у пария стало жалким и беспомощным. Он даже не поцеловал женщину.

— Запомнила? Я пи в чем не виноват. Веришь мне?

— Верю, Степа, верю!

— Береги Андрейку. Я вернусь к вам. Будешь меня ждать, Гудешь?

Сцена была тягостной. Сергей Петрович забыл на минуту, что перед ним преступник; два любящих человека переживали драму, прощались перед разлукой — он знал, на долгие годы, — не могли оторваться друг от друга. Лишь Бабин, казалось, был глух к душевным переживаниям. Палец его твердо лежал на спусковом крючке пистолета, из-под насупленных бровей он смотрел, как кошка, которая в этот раз уж не упустит добычу.

Итак, круг замкнулся. Не спасла Воронова и последняя, отчаянная попытка — побег из-под стражи. На обратном пути он сидел молчаливый, словно равнодушный ко всему, что с ним произошло. Митин смотрел на меняющиеся за окном пейзажи и обдумывал порядок пунктов обвинительного заключения, которое ему предстояло писать. Материала было вполне достаточно, чтобы на суде преступление было доказано и Воронов получил заслуженное наказание. «Москвич» в Старой Рузе и избиение его владельца усугубляли основную вину Воронова и еще больше характеризовали его как личность, опасную для общества.

Владыкин был в благодушном настроении. Оно было вызвано вкусным обедом, утихающей усталостью после напряженного дня работы и перспективой сыграть с другом несколько интересных партий в шахматы. Жена уехала в санаторий, и он на правах временного холостяка зачастил в последнее время обедать у Митиных. Убрав со стола посуду, Нина Степановна ушла с дочкой к соседке, оставив мужчин одних.

Владыкин, удобно устроившись в низком кресле, лениво листал журнал, задерживаясь лишь на фотографиях, Сергей Петрович сидел за журнальным столиком и внимательно, словно изучая, смотрел на дым от сигареты, поднимавшийся к потолку тонкой синей струйкой.

— Что-то ты сегодня задумчивый, Сергей, я замечаю. Почему? Воронова взял, все у тебя вроде в порядке. Ты вот не знаешь, а сегодня звонили с кожевенной фабрики — главный инженер у них, видите ли, вдруг прервал свой отпуск и вернулся. Смекаешь? Вероятно, кто-то из друзей сообщил ему, что дело пахнет керосином.

— В порядке-то в порядке… я о другом думаю… — Митин почесал свой утиный нос и вздохнул.

— Можно полюбопытствовать, о чем именно?

— Не поймешь ты! Ну хорошо. Представь, о двойственности человеческой натуры и о неожиданных и потому трудно объяснимых движениях души. Вот какие сложные мысли меня одолевают. Понял или нужно повторить.

— О чем, о чем? О движениях души? Ну, знаешь, это после сытного обеда тебя так… Тащи шахматы. Могу дать фору, ладью хочешь?

— Да погоди ты! — поморщился Сергей Петрович. — Можешь ты быть серьезным? В шахматы еще успеем. Ты выслушай меня.

— Ну валяй, валяй!

— «Валяй»! Нет, верно, серьезно… Я вот думаю… как бы то тебе объяснить? Ну, скажем, я, например, отлично понижаю какую-нибудь там тигрицу, которая только что перегрызла горло антилопе и через минуту уже с нежностью и заботой облизывает своих детенышей. Тут все понятно: тигрица не преступница, для нее антилопа — добыча, и только. Тут действуют могучие инстинкты. А люди? Помимо инстинктов у них, что ни говори, есть сознание. Они сознательно преступают законы головные, нравственные… словом, ты понимаешь меня.

— Понимаю, но не улавливаю, к чему ты клонишь.

— Сейчас поймешь. А люди? Как один и тот же человек, только что сознательно совершивший страшное злодеяние, вдруг тут же, вслед за ним совершает сердечный, гуманный поступок? Как? Почему? То он поворачивается к людям свет-той стороной души, то темной. Какая в нем превалирует? Чем, каким инструментом измерить эти стороны, на каких весах взвесить добро и зло? Вот о чем я думаю. И ошибиться тут нельзя. А вдруг инструмент окажется неточным, а весы вру г?

— Тема хоть и старая, но серьезная. — Владыкин потянулся за сигаретами. — Ну что ж… Во-первых, мы с тобой не суд, который определяет меру опасности человека для общества. Точные инструменты и весы — его забота. Это раз. А во-вторых… — Он прикурил от газовой зажигалки. — Вот ты говоришь о двойственности человеческой натуры. Что значит двойственность? Не то слово. Многогранность! Именно многогранность. По-твоему, если человек один раз совершил злодеяние, то и потом тоже только и должен злодействовать? Ходить с мрачным видом и придумывать, что бы еще такое натворить? Так получается?