Встреча была назначена на прошлой неделе через молодого актера по имени Ранч, с которым он познакомился на вечеринке у одного из воротил гламурного бизнеса, владельца шикарного дома в Сосалито. Ранч, в наряде ковбоя от Армани, пытался произвести впечатление на очень высокую чернокожую модель, демонстрируя приемы карате-ката, но девушка, пребывающая в апатии от какого-то снижающего аппетит снадобья, побрела прочь, не дождавшись конца представления, — такое отсутствие интереса привело бы в негодование большинство мужчин, но Ранч просто пожал плечами и с галантным сожалением усмехнулся ей в спину, наблюдая, как она исчезает в соседней комнате, а потом внезапно переключился на Ларри, представившись и отпустив комплимент насчет того, как «чертовски здорово» тот выглядит. Потом они встречались на других вечеринках в других шикарных домах, и Ларри рассказал немного о своих затруднениях, а Ранч пообещал ему помочь, хотя Ларри ни на секунду не верил, что это было сказано всерьез.

Но именно Ранч открыл ему дверь номера 2714; на нем был темный костюм и бордовая открывающая шею рубашка с большим воротником, бачки остро скошены, глаза блестят от утренней чашки чего-то существенно более крепкого, чем кофе. Он обнял Ларри, словно действительно испытывал к нему теплые чувства, и подвел к телеэкрану, на котором происходило что-то непристойное и чертовски притягательное.

— Что это? — спросил Ларри, поморщившись. Ранч рассмеялся:

— Это внутренний канал. Дантистам такого не показывают!

Он снова рассмеялся.

— Старые козлы, — сказал он и тихо добавил: — Т. Б. на балконе.

Ларри понадеялся было, что это окажется тот же балкон, на котором стоял Рейган на фотографии, но, выйдя на ослепительный солнечный свет, понял, что это более скромный балкон, которому было далеко до того уровня роскоши.

Т. Боун полулежал в шезлонге в затененном углу. Он не встал навстречу Ларри, лишь улыбнулся и протянул маленькую мягкую руку, похожую на лапку крота.

— Отсюда очень неплохой вид, — сказал он, слегка кивнув головой туда, где послеполуденное солнце и накопившийся за день углекислый газ смешались над Лос-Анджелесом в тонкую пелену, отчего здания казались высеченными из тумана. — Когда-то там, внизу, играла Ширли Темпл. А еще раньше здесь было ранчо Тома Микса. Нам нравится принимать здесь новых друзей. Это создает определенную атмосферу. Садитесь, сэр. Ранч, принеси мистеру Ларри выпить чего-нибудь холодного и взрывоопасного.

— Уже несу, — ответил Ранч.

И тут же скрылся за шторами, направившись в спальню.

— Первоклассный парень, — сказал Т. Боун, конфиденциально наклонившись к Ларри. — Его нашли в саквояже в дамской уборной на Центральном вокзале. Почти не вылезает из-за решетки. Верит, что встретится со своей матерью «по ту сторону», бедняга. Скажи-ка, Ларри, правда, что детям в Англии до сих пор дарят копилки святого Бернарда, чтобы они собирали деньги для сирот?

— Не знаю, — ответил Ларри, смутно припоминая, что у них с Алеком была такая копилка. Маленький желтый домик с прорезью в крыше.

— Надеюсь, что да, — сказал Т. Боун, откидываясь назад и улыбаясь из своей тени. — Это заставляет их думать о тех, кому меньше везет. Сейчас такое не часто встретишь. N’est-çe pas?[26]

— Империя доживает последние дни, — небрежно ответил Ларри.

— О, пока еще нет, — сказал Т. Боун. — Нет. Я думаю, время у нас еще есть.

В этом человеке, подумал Ларри, обмениваясь с собеседником насмешливым взглядом, таятся такие способности к обману, что никому не под силу их исчерпать. На первый взгляд он казался добродушным, слегка эксцентричным пожилым мужчиной за шестьдесят, невероятно похожим на постаревшего Джона Бетжемена. На нем была гавайская рубаха, шорты цвета хаки, а на очень белых ногах — что-то вроде ортопедических носков из эластичного бинта, торчащих из начищенных до зеркального блеска грубых ботинок. Его акцент воскрешал в памяти старомодную речь английской аристократии, которую нечасто можно услышать с тех пор, как умер Ноэль Каувард, но под ним, как кусок старых обоев под побелкой, Ларри разобрал другой голос, отвратительный, грубый язык жителя городских окраин — его обладателя было нетрудно представить где-нибудь в пятидесятых: молодой хулиган с напомаженными волосами, слоняющийся по разрушенному бомбежками и дождями городу вроде Плимута или Слоу, с заточенной железной расческой в кармане.

Вместе с Ранчем прибыл холодный и взрывоопасный напиток, синий по цвету, сухой, как джин, и превосходный на вкус. Ранч с Ларри надели темные очки, за чем последовали десять минут светской беседы о жаре, о достоинствах мексиканской кухни, о комете.

Наконец, после долгой паузы, во время которой тишину нарушало лишь Позвякивание льда в бокалах, Т. Боун произнес:

— Мы все восхищались вами в роли доктора Барри.

— Господь свидетель, — добавил Ранч.

— Спасибо, — сказал Ларри.

— Им следовало лучше вас использовать, — продолжал Т. Боун, — но телевидением заправляют одни болваны. Вы со мной согласны?

— Болваны, — прогудел Ранч, будто он находился на собрании «ривайвелистов»[27].

— Я рад, что покончил с этим, — сказал Ларри, уголком глаза наблюдая, как Ранч подкидывает орешки в воздух и ловко ловит их ртом.

— У нас есть небольшой проект, — сказал Т. Боун, — который, как нам кажется, отлично вам подойдет. Ничего из ряда вон выходящего. Зрелище из тех, какими тысячи здоровых американцев наслаждаются каждый день.

— Если не считать того, — заметил Ранч, кладя руку на плечо Ларри, — что как раз американцы его и не увидят.

— Именно так, — сказал Т. Боун. — Вас дублируют на португальский и испанский для нашего южноамериканского рынка. «Солнечную долину» несколько месяцев показывали в Бразилии и Аргентине. Вы там очень популярны. Особенно, надо полагать, у смуглых домохозяек.

— У вас есть поклонники в таких местах, о которых вы и не слыхивали, — сказал Ранч. — Бакабаль, Зик-Зик…

— Мы снимаем наши фильмы в очень простой манере, — сказал Т. Боун с видом сэра Ральфа Ричардсона в роли папы Борджиа. — Сохраняем верность правде жизни. Наш бизнес держится на энтузиастах.

— Сколько времени займут съемки? — спросил Ларри.

— Неделю, — ответил Ранч, — максимум две.

— За которые мы предлагаем вам гонорар в размере двадцати тысяч долларов, — добавил Т. Боун. — Естественно, мы хотели бы предложить больше, но в наше время приходится конкурировать с Интернетом. Тем не менее мы можем устроить выплату таким образом, что вам не придется беспокоиться о господах из налогового департамента.

— И мне не придется делать ничего, за что можно угодить в тюрьму?

— Все только кошерное, — сказал Ранч.

— Ни Лолит, ни животных?

— Я отец, — сказал Т. Боун, — и любитель природы.

— Еще одно, — сказал Ларри. — Я собираюсь в Англию на следующей неделе. Сколько там пробуду, не знаю. Но думаю, что недолго.

— Я возьму это на заметку, — сказал Ранч, подкидывая в воздух очередной орех.

На двадцать семь этажей ниже, где однажды играла Ширли Темпл, одинокий пловец рывками двигался по зеленому глазу бассейна. Взад-вперед, взад-вперед, как водяной жук. В такой день приятно поплавать, но в том, как двигалась эта фигурка, было что-то раздражающее. Определенно, пловец намерял дневную норму дорожек, приводя себя в форму, но его усилия выглядели жалкими и безнадежными, как у того грека в аду, который весь день толкал огромный камень вверх по склону горы, чтобы увидеть, как тот снова и снова скатывается вниз.

— Отлично, — сказал Ларри. — Согласен! Считайте, что я в игре.

— Для нас это великий день, Ларри, — сказал Ранч, хлопая в ладоши.

— Чрезвычайно рад, — сказал Т. Боун. — Счастлив и все такое.

— И что теперь? — спросил Ларри, переводя взгляд с Ранча на Т. Боуна, понимая, что от него ждут чего-то еще.

— Вами займется Ранч, — ответил Т. Боун, вытаскивая из-под своего шезлонга экземпляр «Голливудского репортера». — А потом перекусим — chez moi[28].