Вика опустилась в кресло, и комната поплыла перед глазами. А Ксюня еще что-то вещала про какие-то три месяца.

– Три месяца до чего? – не поняла Вика.

– Не до чего, а чего, – объяснила Ксюня. – Срок у меня три месяца.

– Какой срок? – тупо спросила Вика.

– Тот самый, – ответила Ксюня. И еще добавила: – Да ты, мам, не волнуйся, у нас любовь, и жениха зовут Иржи, он чех, и этого ребенка мы очень даже вместе хотим, и жениться Иржи не отказывается. А жить скорее всего уедем в Прагу. Здорово, да, мам? – радовалась Ксюня. – Прага такая классная – Влтава, Карлов мост, Пражский град, Староместская площадь, куранты Микулаша из Кадани, кнедлики, ну, чего еще там?

– Кнедлики, – эхом отозвалась Вика и замерла, уставившись в одну точку.

– А с Иржи я тебя познакомлю завтра, хочешь?

Вика, как болванчик, кивнула головой. Ксюня посоветовала ей не расстраиваться, клюнула ее в щеку и ушла спать.

К часу ночи Вика стала приходить в себя. Ну, в общем, складывается все совсем неплохо. А даже если задуматься, то очень хорошо. Ксюня не останется одна – у нее теперь есть почти муж. А скоро будет еще и малыш – она закрутится, завертится, и у нее совсем не останется времени, чтобы тосковать и страдать. К тому же, если она уедет в Прагу… А институт? Ну и черт с ним, с институтом. Да и что это за профессия для женщины – инженер-гидростроитель? А все могло быть гораздо хуже – Вика вспомнила про диджея в ночном клубе. Она почти успокоилась и даже стала засыпать, но тут представила Ксюниного ребенка – пухлого, розовощекого, теплого, описанного до ушей, которого она может и вовсе не увидеть и не взять на руки, – и она заплакала горько и безудержно.

К концу первой (и предпоследней, как она считала) недели Викиной еще молодой и несчастной жизни она выполнила все первые и наиболее легко исполнимые пункты плана, который она назвала «Приведение в исполнение жизненно необходимых действий». И готова была приступить к части второй и более сложной – «Очищение совести во имя успокоения души».

В среду она поехала к Рыжику – звонить ему ей почему-то было сложнее. Что скажешь по телефону? А если посмотреть друг другу в глаза? У знакомой двери на Кропоткинской она встала и призадумалась, стоит ли вообще нажимать на кнопку звонка, но потом вздохнула, собралась с духом и решительно нажала. Через пару минут дверь с грохотом распахнулась, едва не ударив Вику по носу, и на пороге образовался мальчик лет пяти, толстый и щекастый, с коротким рыжим ежиком на круглой голове.

– Ты кто? – без «здрасти» спросил мальчик.

– Мне нужен Владимир Борисович, – объяснила Вика.

– А папки нету дома, – буркнул мальчик.

– А ты его сын? – удивилась Вика.

– А кто же еще, понятное дело, – бросил он.

– А как тебя зовут? – разволновалась Вика.

– Ну, теть, сколько вопросов. – Мальчик скорчил недовольную гримасу и осведомился.

– А чего надо?

– Ничего не надо, – успокоила его Вика. – А папа твой здоров?

– А чё ему сделается? – удивился мальчик.

Вика кивнула и подошла к лифту. Лифт стоял на этаже и тут же открылся. Когда Вика зашла в лифт, мальчик крикнул ей вслед:

– А что папке передать? Кто приходил?

– Передай, что приходила Индюшка, – ответила Вика, и двери лифта плавно закрылись. Она услышала, как мальчик громко рассмеялся.

С Василевским она решила до четверга не тянуть. Дома она налила бокал красного вина, наполнила ванну, бросила туда перламутровые цветные шарики с пеной, забралась в душистую теплую воду, залпом выпила кисловатое вино и набрала номер Василевского.

– Что? – услышала она недовольный голос Василевского – он не любил, когда его беспокоили не ко времени.

– Всё, – лапидарно ответила Вика.

– В каком смысле? – удивился Василевский.

– В прямом. Я от тебя ушла, – объяснила Вика.

– Далеко? – усмехнулся он.

«Дальше не придумаешь, – подумала она про себя, а вслух произнесла заранее приготовленную и отрепетированную речь. Затем, не дождавшись ответа, решительно нажала на „отбой“. И нырнула с головой в пышную пену. Слава Богу, Василевский не перезвонил. „Осмысливает, – удовлетворенно подумала Вика. – Или обиделся. Что ж, и это не повредит, пусть помучается“, – мстительно и с удовольствием подумала она.

На следующий день она набрала Надькин номер.

– Хэлло! – услышала она до боли родной голос.

– Надька, – прошелестела взволнованная Вика.

– Господи! – ответила Надька, и они обе замолчали.

Потом Вика спросила:

– Ну как ты там?

– Четвертого жду, может Бог пошлет девочку, – всхлипнула Надька. – А у тебя что? Как Ксюня?

– У меня все хорошо, Надька, – врала Вика, – и Ксюня на месте, правда, слегка беременная, и Василевский присутствует.

Зачем Надьке знать всю невеселую правду? Не за этим она ей звонила.

– Ксюня? Уже? – ойкнула Надька. – А кто у нее муж?

– А муж у нее чех, Иржи называется.

– Чех? А парень-то хороший, тебе нравится? – продолжала охать Надька.

– Классный! – уверила ее Вика. – «Знала бы Надька, что я его вообще не видела!»

– А Василек с килькой не разделался? – поинтересовалась Надька.

– С Сайрой, Надька, ты забыла, – напомнила Вика.

– Ну, а с Рыжиком ты помирилась? – сыпала вопросами подруга.

– Да, все классно, он женился, у него чудный мальчишка, тоже рыжий, – оживилась Вика. – Общаемся, а как же. Что было, то прошло, брат все-таки. Да и вообще жизнь всех научила: надо уметь прощать, особенно родным людям.

– Точно! – обрадовалась Надька. – Это ты очень правильно сказала, – помолчав, добавила она.

Потом они еще болтали минут двадцать, и уже вовсю солировала Надька, подробно рассказывая про детей, мужа и всю его родню. Свою мать, тетю Полю, она тоже перетащила на Землю обетованную, и тетя Поля вовсю помогала ей с детьми, периодически рыдая по брошенной избе-пятистенке и огороду в деревне Кислицы. Когда Надька полностью отчиталась, Вика тихо попросила ее:

– Прости меня, Надька!

Надька смутилась и ответила:

– Да за что, Господи, я уже ничего не помню. Но ты меня тоже прости, ладно? Кто старое помянет…

В пятницу Вика отправилась в больницу, Ксюне сказала:

«Так, ерунда, киста какая-то крошечная, ничего серьезного». Еще не хватало расстраивать дочь, в ее положении!

В понедельник сделали операцию, и вечером, когда Вика окончательно оклемалась от наркоза, к ней в палату зашла дежурная врачиха – немолодая, полная, с уютным лицом.

– Все плохо? – тихо спросила Вика.

– Что «плохо»? – удивилась врачиха.

– Ну, у меня там, сколько мне осталось?

– Господь с вами, в каком смысле «осталось»? – испугалась врачиха. – Все у вас нормально, обычная миома, рановато, конечно, но сейчас – увы – такая статистика. Подождем неделю биопсию, но я абсолютно уверена.

– Абсолютно? – прошептала Вика и через минуту разревелась.

– Тихо, тихо, швы! – испугалась врачиха и погладила Вику по руке.

А она никак не могла успокоиться, и еще очень разболелся живот. Ей сделали два укола – успокоительный и обезболивающий. И она уснула. На следующий день, к вечеру, пришла Ксюня. Как раненого бойца взвалила на себя Вику, и они медленно пошли по коридору. Через неделю пришел ответ из лаборатории, и Вику выписали домой. Она была еще очень слаба, и Ксюня одевала ее, как ребенка, и застегивала ей сапоги. Они медленно вышли на улицу, и у ворот Вика увидела Василевского. Он стоял у машины и курил.

– Привет, – сказал он ей.

– Привет, – ответила Вика и укоризненно посмотрела на Ксюню. Ксюня пожала плечом и отвела глаза.

Домой они ехали молча, и Вика даже слегка задремала. Ксюня открыла дверь в квартиру, и из кухни вышел очень высокий и очень кудрявый парень в Викином переднике. Вика растерянно и смущенно кивнула:

– Мам! Иржик приготовил кнедлики со свининой и кислой капустой!

И правда, запахи с кухни доносились умопомрачительные. Вика сглотнула слюну, и впервые за последние несколько недель ей по-настоящему захотелось есть.