Потом она вспомнила свои романы – дурацкие и короткие только по ее вине. Потому что никто и никогда так и не сумел занять его место. Она вставала, бродила по квартире, опять пила чай, сидела в комнате сына, а потом усталость все же свалила ее, и под утро она уснула.

Он приехал в маленькую знакомую гостиницу за городом, попросил чаю, посмотрел «Новости» и объявил себе, что надо быстро уснуть – завтра тяжелый день. У него получилось – заснул он почти сразу. Утром, когда он подъехал к ее дому, она стояла уже у подъезда – сосредоточенная, бледная, с плотно сжатыми губами. До больницы доехали молча, а там она опять заметалась, и он пошел искать палатного врача. Врач строго сказал, что пустит одну мать, да и то ненадолго. Она была счастлива и этому.

– Езжай, у тебя ведь дела, – говорила она. – А я посижу здесь, пока не выгонят.

– Я не уеду, – сказал он.

Она удивилась, пожала плечами. Разве он мог объяснить ей, что ехать ему некуда и не к кому да и что дело даже и не в этом. Просто он четко понимал, что его место сейчас здесь, рядом с ней и сыном. От мальчика она вышла спустя час, успокоенная и даже чуть улыбнулась ему.

– С ним все в порядке, он заснул. Уже завтра его можно будет покормить – кашу, тертое яблоко, – объяснила она. – Поедем? – Она дотронулась до его руки.

– Тебя домой? – спросил он.

– Только не домой, там я сойду с ума. Выкинь меня где-нибудь в центре. Пошатаюсь по улицам, зайду в магазин, только бы не быть дома одной.

– Возьми меня с собой, – тихо попросил он.

– У тебя что-то случилось? Что-то серьезное, не лги, я же чувствую, я тебя знаю. Можешь не говорить ничего, только скажи, что я права и что это не опасно для жизни.

Он внимательно посмотрел на нее, раздумывая несколько минут, а потом кивнул и четко произнес:

– Случилось. Моей жизни ничто не угрожает. Это не опасно. – И добавил: – А может, даже и наоборот.

– Что «наоборот»? – не поняла она.

– Не опасно, а скорее всего полезно, – усмехнулся он.

– Так бывает? – удивилась она.

– А я и сам не предполагал, но бывает, – кивнул он.

Они прошли всю длинную Тверскую пешком, зашли в книжный, что-то обсуждая, купили книги, потом еще альбом и фломастеры мальчику. Потом, проголодавшись, ели горячую пиццу с тягучим и острым сыром, долго пили кофе за столиком у окна. А к вечеру, когда они подъехали к ее дому, она сказала ему: «Спасибо тебе за все», – и, не прощаясь, вышла из машины. Он постоял еще минут двадцать у подъезда, посмотрел, как зажглись окна в ее квартире, развернулся и поехал за город, в свое временное пристанище.

На следующий день он встречался с теми людьми, номер которых не определялся на мобильнике и которые определили его судьбу. Все произошло быстро и просто. Это создавать и созидать было невыносимо долго и трудно, а потерять оказалось неправдоподобно легко. Всего пару часов. Вечером он поехал в больницу и передал мальчику книгу – последнего «Гарри Поттера». В палату его уже не пустили. Он позвонил ей, и она долго и подробно рассказывала ему о сыне – о том что он говорил, сколько спал и что съел на обед. Он слушал и улыбался.

– Послезавтра, дай Бог, выпишут. Ты нас заберешь? – спросила она.

– Это не обсуждается, – ответил он.

Накануне выписки она долго и тщательно прибирала квартиру, сварила курицу и клюквенный кисель для мальчика. Утром она надела свой лучший выходной свитер и легкие, не по погоде, сапоги на высоком каблуке.

Он ждал ее внизу в машине. Она села и увидела букет ее любимых тюльпанов – желтых и фиолетовых.

– Это мне? – удивилась она.

Он кивнул:

– У нас же сегодня праздник.

Она промолчала. Мальчик вышел бледный и похудевший. Увидев их рядом, он счастливо разулыбался и взял их обоих за руки. В машине он не умолкал ни на минуту, рассказывая о том, как он хочет есть, как соскучился по своей комнате и по компьютеру и даже по своей кровати с Микки-Маусами. Потом он рассказывал про врачей – кто добрый, а кто злой, про новообретенных больничных приятелей и про «вредные и болючие уколы». У дома он спросил отца с надеждой:

– Пап, ты зайдешь?

– А куда я денусь, – смущенно сказал отец.

– Я покажу тебе новые рисунки, – обрадовался мальчик.

Дома они съели курицу, выпили чаю, и он ушел с сыном в его комнату. Она осталась на кухне. Когда он стал надевать в коридоре пальто, сын еще что-то возбужденно щебетал, крутясь возле него. Она вышла в коридор и попросила сына оставить их наедине. Мальчик ушел к себе, плотно закрыв в комнате дверь.

– Тебе некуда идти? – тихо спросила она.

Он молчал.

– Хочешь, оставайся, я лягу у мальчика.

Он отрицательно покачал головой и вышел из квартиры. Она закрыла за ним дверь и бессильно прислонилась к ней спиной. Зачем, зачем, Господи, она это сказала, какой бред, бредовее ситуацию и представить невозможно. Стыдно как, Господи, и нелепо. Что ты себе придумала, старая дура, что уже успела насочинять?

Она ушла к себе в комнату и, не раздеваясь, легла на кровать. От усталости за все эти дни она быстро уснула, и разбудил ее звонок в дверь. Она посмотрела на часы – было около часа ночи. Она быстро вскочила и испуганно бросилась к двери. В дверной глазок она увидела его. Несколько секунд она стояла у двери – бешено стучало сердце. Потом открыла. Он долго смотрел на нее, а потом смущенно кашлянул и сказал:

– Приглашение еще в силе? В смысле предоставления спального места, – добавил он.

– Рассматривается только долгосрочная аренда, – отозвалась она и пропустила его в коридор.

Милая моя Ивочка! Такая прекрасная и такая душистая. И сегодня, когда прошло столько лет, я слышу твой тихий, слегка приглушенный смех, помню запах твоих чудесных волос и аромат твоих духов, один и тот же – всегда ландыш. Господи, сколько прошло лет, а я помню так ярко и отчетливо, три коротких звонка в дверь – и я лечу, лечу сломя голову навстречу тебе. Вот сейчас я открою дверь и увижу тебя – в темном пальто, платок уже на плечах, и ты отряхиваешь снежинки с густых коротких волос.

– Соскучилась? – смеешься ты.

Я? Боже мой! Да я скучаю по тебе всегда и жду тебя тоже всегда. Как я ошеломительно рада тебе! Это знает только мое детское встревоженное сердце. Оно гулко колотится, и я висну на Ивочке. Она смеется: тяжелая какая! Из кухни появляется мама, брови сдвинуты к переносице: ревнует – уже понимаю я. Понимает это и Ивочка и, снимая пальто, чуть отстраняет меня.

Мама дежурно клюет Ивочку в щеку, и они проходят на кухню. Но я точно знаю, что через пару часов они вдоволь наговорятся и Ивочка придет в мою комнату. И у нас с ней будет уйма времени, ведь уйдет она поздно вечером, когда дождется с работы отца, все вместе мы сядем ужинать. И позже, когда недовольную меня все-таки отправят спать, она обязательно зайдет ко мне, сядет на кровать, и мы долго будем прощаться, и я все буду удерживать ее за руку и просить посидеть, ну еще хотя бы десять минут. Эту «лавочку» прикроет моя строгая мама, с укором сказав Ивочке, что мне завтра рано вставать. Ивочка смутится, засуетится и быстро соберется уходить.

Отец, как бы он ни устал, вызовется провожать ее до метро. Идти они будут медленно, под руку, и эти полчаса им уже точно никто не будет мешать. Брат и сестра. Близкие люди. Ближе нет. Итак, Ивочка – моя родная тетка, младшая сестра отца. Они рано остались сиротами – отцу было 19, Ивочке 15. Отец, правда, вскоре женился – мама была из провинции – и привел в дом молодую и строптивую жену. Мать ревновала – хотела, чтобы отец принадлежал только ей. Хмурилась, обижалась – у них свои секреты, свои шутки, свои условные знаки. Брат и сестра понимали друг друга не то что с полуслова – с полувзгляда. Ивочка уступила молодым свою комнату, сама перебралась в проходную. Все еще тогда были студентами, вечерами на кухне возилась Ивочка, стараясь что-то выкроить из скудного студенческого бюджета и отцовских подработок. Полностью освободив невестку от кухонной рутины, она же убирала квартиру, стирала, гладила, ходила в магазины. Старалась почаще улизнуть в кино или к подружкам – оставить молодых одних. Мама вредничала, капризничала, жаловалась отцу, что не чувствует себя хозяйкой в доме, при этом спокойненько отдав бразды домашнего правления золовке. И мечтала об отдельной квартире. Вскоре родилась я, и Ивочка опять рьяно бросилась помогать молодым. Бегала по утрам на молочную кухню, лишь бы любимый брат поспал лишние полчаса, стирала пеленки, гладила. По выходным часами гуляла с коляской во дворе – в любую погоду.