Они шли по дороге, ведущей к греческой церкви; оттуда самый лучший вид на залив, но они не обращали на него никакого внимания.

— Мисс Лидия, — сказал Орсо после утомительно долгого молчания, — скажите откровенно, что вы думаете о моей сестре?

— Она мне очень нравится, — отвечала мисс Лидия. — Больше, чем вы, — прибавила она, улыбаясь, — потому что она настоящая корсиканка, а вы чересчур цивилизованный дикарь.

— Цивилизованный!.. С тех пор как я вступил на этот остров, я чувствую, что против своей воли снова становлюсь дикарем. Самые ужасные мысли волнуют и мучают меня… мне нужно поговорить с вами, прежде чем я заберусь в свою пустыню.

— Надо быть мужественнее; посмотрите, как покорна судьбе ваша сестра, и берите с нее пример.

— Ах, не обманывайте себя! Не верьте в ее покорность судьбе. Она не сказала мне еще ни слова, но в каждом ее взгляде я читаю, что меня ожидает.

— Чего же она хочет наконец от вас?

— О, ничего… только чтобы я попробовал, так же ли хорошо ходить с ружьем вашего батюшки на человека, как на куропаток!

— Что за мысль! И вы можете предположить это, когда вы только что признались, что она еще ничего не сказала вам? Но это ужасно с вашей стороны!

— Если бы она не думала о мести, она с самого начала стала бы говорить со мной об отце, чего она не сделала. Она произнесла бы имена тех, кого она считает — ошибочно, конечно, — его убийцами. Но ведь нет! Ни одного слова! Это, видите ли, оттого, что мы, корсиканцы, хитрый народ. Она понимает, что не вполне держит меня в своей власти, и не хочет спугнуть меня, пока я могу еще убежать. Но когда она подведет меня к пропасти и у меня закружится голова, она толкнет меня в бездну.

И Орсо рассказал мисс Невиль подробности смерти своего отца и познакомил ее с главными доказательствами, совокупность которых заставляла его считать убийцей Агостини.

— Ничто, — прибавил он, — не могло убедить Коломбу. Я видел это из ее последнего письма. Она поклялась отомстить Барричини и… — мисс Невиль! Видите, как я откровенен с вами? — может быть, их уже не было бы на свете, если б вследствие одного из своих предрассудков, извинительных при ее диком воспитании, она не была убеждена, что исполнение мести принадлежит мне, как главе семьи, и что тут задета моя честь.

— Право, вы клевещете на свою сестру, господин делла Реббиа, — сказала мисс Невиль.

— Нет, вы сами сказали, что она корсиканка… Она думает, как они все… Знаете ли, отчего я был вчера так печален?

— Нет, но с некоторого времени на вас находят эти припадки меланхолии… Вы были лучше в первые дни нашего знакомства.

— Вчера, напротив, я был веселее и счастливее, чем обыкновенно. Я видел, что вы так добры, так снисходительны к сестре!.. Мы с полковником возвращались в лодке. Знаете ли, что сказал мне один из лодочников на своем адском наречии? «Вы набили много дичи, Орсо Антон, но вы увидите, что Орландуччо Барричини — охотник получше вас».

— Что же ужасного в этих словах? Разве вы так уж стремитесь прослыть хорошим охотником?

— Но разве вы не понимаете, что этот негодяй говорил, что у меня не хватит храбрости убить Орландуччо?

— Знаете ли, господин делла Реббиа, вы пугаете меня. Кажется, воздух вашего острова не только приносит лихорадку, но и сводит с ума. Хорошо, что мы скоро уезжаем.

— Не раньше, чем вы побываете в Пьетранере. Вы обещали это сестре.

— И если мы не исполним этого обещания, то должны будем ждать какой-нибудь свирепой мести?

— Помните, что рассказывал как-то ваш батюшка об индусах, которые грозят директорам Компании[36] уморить себя голодом, если те не поступят с ними по справедливости?

— То есть вы уморите себя голодом? Сомневаюсь. Вы не будете есть день, а потом мадмуазель Коломба даст вам такой аппетитный bruccio[37], что вы откажетесь от своего намерения.

— Вы жестоки в своих насмешках, мисс Невиль; вы должны были бы пощадить меня. Вы знаете, я здесь одинок. Только вы могли помешать мне сойти с ума, как вы говорите. Вы были моим ангелом-хранителем, а теперь…

— Теперь, — сказала мисс Лидия серьезным тоном, — чтобы поддержать этот ум, который так легко расстраивается, у вас есть человеческое достоинство, и ваша военная честь, и… — продолжала она, оборачиваясь, чтобы сорвать цветок, — если это может что-нибудь значить для вас, воспоминание о вашем ангеле-хранителе.

— Ах, мисс Невиль, смею ли я думать, что вы действительно относитесь с участием…

— Послушайте, господин делла Реббиа, — сказала растроганная мисс Невиль, — так как вы ребенок, то я и буду говорить с вами, как с ребенком. Когда я была маленькой девочкой, мать подарила мне хорошенькое ожерелье, которое мне страшно хотелось иметь, но сказала мне: «Всякий раз, как ты наденешь это ожерелье, вспомни, что ты еще не говоришь по-французски…» Ожерелье потеряло в моих глазах часть своей прелести. Оно стало для меня как бы упреком, но я носила его и выучилась по-французски. Видите это кольцо? Это египетский скарабей, найденный, если хотите знать, в пирамиде. Странная фигура, которую вы, может быть, принимаете за бутылку, — это человеческая жизнь. У нас на родине есть люди, которые нашли бы, что иероглиф подобран очень хорошо. Вот этот, следующий, — это щит с рукою, держащей копье. Это значит битва, борьба. А соединение двух знаков составляет прекрасный, по-моему, девиз: жизнь есть борьба. Не подумайте, что я сама бегло перевожу иероглифы; один ученый с фамилией на — ус объяснил мне эти знаки. Возьмите, я дарю вам моего скарабея. Когда придет вам в голову какая-нибудь дурная корсиканская мысль, посмотрите на мой талисман и скажите себе, что нужно выйти победителем из боя с дурными страстями… Право, я недурно проповедую.

— Я подумаю о вас, мисс Невиль, и скажу себе…

— Скажите себе, что у вас есть друг, который будет в отчаянии, если… если узнает, что вы повешены. Кроме того, это очень огорчит господ капралов, ваших предков.

С этими словами она оставила руку Орсо и, подбежав к отцу, сказала:

— Папа, бросьте этих бедных птиц! Пойдемте лучше с нами помечтать в грот Наполеона.

В отъезде всегда есть что-то торжественное, даже если люди покидают друг друга на короткое время. Орсо должен был отправиться со своей сестрой очень рано и попрощался с мисс Лидией накануне, так как не надеялся, что она ради него изменит своим ленивым привычкам. Их прощание было холодно и чинно.

Со времени их разговора на берегу моря мисс Лидия боялась показывать Орсо свое, может быть, чересчур живое участие, и Орсо, со своей стороны, принял близко к сердцу ее насмешки и особенно ее несерьезное отношение к нему. Одно время он думал, что заметил в обращении молодой англичанки чувство зарождающейся привязанности; теперь же, смущенный ее шутками, он уверял себя, что в ее глазах он не более как простой знакомый, который будет скоро забыт. Велико было его удивление, когда утром, сев за кофе с полковником, он увидел мисс Лидию, вошедшую с его сестрой. Она встала в пять часов, и это усилие было слишком велико для англичанки, особенно для мисс Лидии, чтобы не польстить его самолюбию.

— Я в отчаянии, что вы потревожили себя так рано, — сказал он. — Это, наверно, сестра разбудила вас, несмотря на мои предупреждения, и вы, должно быть, проклинали нас. Может быть, вы теперь уже хотите, чтобы я был повешен?

— Нет, — сказала мисс Лидия очень тихо и по-итальянски, очевидно, для того, чтобы отец не понял ее. — Но вы рассердились на меня вчера за мои невинные шутки, и я не хотела, чтобы вы унесли с собою дурную память обо мне. Какие вы, корсиканцы, ужасные люди! Ну, до свидания, надеюсь, ненадолго.

И она протянула ему руку.

Орсо вместо ответа мог только вздохнуть. Коломба подошла к нему, увела его в амбразуру окна и, показывая ему что-то под меццаро, несколько времени тихо говорила с ним.