Солдаты отвязали Иосифа и повели его домой с крестом на спине, время от времени подгоняя ударами хлыста.

— Неужели крест и впрямь так плох? — спросил я трибуна, когда мы остались вдвоем. — По мне, так работа выполнена прекрасно.

— Разумеется, — ответил Апий Пульхр, — крест сделан очень даже недурно, а если бы даже и плохо, мне на то наплевать. Просто мне понадобился предлог, чтобы продлить мое пребывание в Назарете, не вызывая подозрений. Иди сюда, тебе я могу кое-что показать. В конце концов, мы оба принадлежим к сословию всадников.

Мы поднялись на крепостную стену и подошли к самому ее краю, и там Апий Пульхр, опершись одной рукой на каменный зубец, другую выкинул вперед и спросил:

— Что ты видишь?

— Ничего, — ответил я, — пустошь.

— Вот именно. Эти необработанные земли принадлежат Храму, но вскоре на них по велению царя Ирода будут построены жилые дома и лавки. Да, совсем рядом с Храмом! О планах Ирода пока очень мало кто знает, среди избранных были покойный Эпулон и, конечно же, первосвященник Анан. После смерти Эпулона, который должен был вложить основную часть денег, первосвященник, из уважения к моей персоне и надеясь на мои связи в метрополии, а также, разумеется, из любви к родине и заботясь лишь о благе израильского народа и всевечной славе Яхве, предложил и мне поучаствовать в покупке этого участка земли, прежде чем о царском приказе прознают все остальные. То, что ты видишь перед собой, Помпоний, сейчас не стоит ничего, но сразу же после объявления об отчуждении земли от Храма будет стоить сотни… нет, тысячи талантов! Разве это не чудо, Помпоний? Если бы не дурацкое убийство, я бы никогда не попал в этот мерзкий город. Боги, Помпоний, бессмертные боги помогли мне наткнуться на золотую жилу! Загвоздка, как ты можешь легко догадаться, в наличных деньгах. Pecunia praesens! [15]Я ведь почти ничего не взял с собой, рассчитывая на то, что местные власти покроют все мои расходы, как это полагается и как велят законы гостеприимства. Да и у моих солдат имеются лишь жалкие монеты — на сопутствующие расходы или на тот случай, если понадобится отблагодарить вышестоящих за снисходительность. Жалованье выплачивается им по возвращении, чтобы не вздумали бежать и сражались с должным рвением. Короче, сегодня во второй половине дня я отправил в Иерусалим гонца. Одного араба, превосходного наездника. А так как он не знает нашего алфавита, то не сумеет разобрать, о чем говорится в письме. Я послал его к столичным купцам, вместе с которыми прежде мы не раз прокручивали выгодные сделки и к которым теперь я обращаюсь в таких выражениях, какие не терпят отказа, с просьбой о ссуде под низкие проценты. Если не случится чего-то непредвиденного, завтра гонец вернется с долговым обязательством. Никогда не следует доверять наличные солдату, и особенно арабу.

На этом завершил свою речь Апий Пульхр, а я поспешил проститься с ним, сославшись на то, что у меня назначена встреча на другом краю города. Но он словно и не услышал моих слов, одурманенный мечтами о своих грядущих богатствах.

Выйдя из Храма, я обнаружил, что вокруг произошли разительные перемены. Как обычно и бывает в местах с жарким климатом, пустынные днем улицы оживают, едва только солнце спрячет свои безжалостные лучи. Весь город словно бы превратился в один шумный рынок, и даже среди мощных колонн, что поддерживают великолепный портик Храма, менялы расставили свои столы. Я увидел неспешные бычьи повозки, ослов, груженных огромными мешками, и апатичных верблюдов, а также мужчин и женщин всех возрастов и сословий, которые сновали туда и сюда, неся на плечах мешки с мукой, бурдюки с маслом и кувшины с молоком. Кто-то тащил трепещущую курицу со связанными ногами, кто-то — только что убитого кролика, или серебристую рыбину на бечевке, или тростниковую корзину с одеждой, недавно выстиранной в чистом ручье. Проходя мимо дома, в дверях которого на лавке сидела женщина с прялкой, я разглядел через открытое окно целую семью, расположившуюся вокруг накрытого стола, где были щедро расставлены суп и тушеное мясо, жареная птица, местное пенистое вино и великолепные сладости из миндаля и меда. В харчевне несколько пастушков пели под звуки свирелей и тимпанов, а какой-то мужчина, укрывшись в портике и присев на корточки, справлял нужду.

По причине слабости и усталости все чувства мои пришли в возбуждение от созерцания происходящего вокруг и картин домашней жизни, и я ощутил непонятную и жгучую тоску, с которой попытался справиться, найдя прибежище на тихой маленькой площади. Нежный ветер доносил до меня аромат жасмина из садов, спрятавшихся за белыми оградами. Чтобы прийти в себя и собраться с силами, я сел на каменную скамью и погрузился в печальные размышления, пока меня не заставил очнуться хриплый голос, который произнес:

— Вот несчастный человек, голодный и усталый, один в чужой земле.

Я посмотрел вниз, откуда вроде бы шел голос, и увидел ворона с куском сыра в клюве. Тотчас к нему подбежала лиса и, склонив голову набок, сказала:

— Не жалей его. Он сам искал для себя несчастий. Ведь это философ.

— Видать, ни на что другое он просто не годится, — подхватил ворон.

— Паразит, — откликнулась лиса. — Если он умрет, от этого никому не станет хуже. А ты, друг мой ворон, раз он вызывает у тебя такое сострадание, дал бы ему кусок сыра — вот и посмотрим, вдруг это вернет его к жизни.

— Вечно ты стараешься лишить меня сыра, — проворчал ворон.

Оба помолчали, потом ворон спросил лису:

— А если вместо того, чтобы дать ему сыра, я вставлю ему фитиль в зад?

— Где это видано, чтобы ворон занимался такими вещами? — возмутилась лиса.

— Все когда-то случается в первый раз, — ответил ворон.

— Погоди, — перебила его лиса, — у меня появилась мысль получше. Давай загадаем ему загадку. Скажи-ка, Помпоний, что находится над человеком и под человеком до рождения и после смерти?

В мир живых меня возвратил женский голос — и я проснулся. Сперва я с трудом мог разглядеть ту, которая со мной заговорила, но потом взор мой стал проясняться, и я увидел молодую женщину — она опустилась перед скамьей на колени и с тревогой рассматривала меня. Рядом с ней на земле стояла корзина, полная снеди, и среди прочего там находился сыр, чей прекрасный запах сразу заставил меня вспомнить только что приснившийся мне вещий сон. Заметив, что я очнулся, прекраснокудрая женщина сказала:

— Я проходила по площади и увидела, как ты сидишь на скамье, закатив глаза, с вывалившимся языком, при этом ноги и руки у тебя дрожали, что можно считать признаком как жизненной силы, так и агонии. Поначалу мне захотелось со всех ног бежать прочь, ведь могло случиться, что в тебя вселился Асмодей или какой другой злой демон, но я тотчас вспомнила о правилах, предписанных нашим положением, и решила помочь тебе.

— Да вознаградят тебя боги за доброту, да одарят они тебя тем, чего ты больше всего желаешь, ведь только твое присутствие, о прекраснокудрая нимфа, как я уверен, отогнало злых духов или ламий, которые меня преследовали. Тебе нечего бояться: демоны в меня не вселились, я римлянин из сословия всадников, философ, попавший в весьма затруднительное положение, а зовут меня Помпоний Флат. Измученный голодом и усталостью, после целого дня трудов и волнений, я присел на эту скамью, желая восстановить силы, незаметно погрузился в сон, и мне приснилось нечто, имеющее загадочный смысл.

Я поднялся на ноги, она тоже встала, и тогда я увидал, что женщина высока и худа, но формы ее не лишены приятности, одета она изящно, и лицо подкрашено умеренно. Заметив, как я пошатнулся, она хотела поддержать меня, но я мягко ее отстранил со следующими словами:

— Не прикасайся ко мне, о незнакомка, во всем равная Венере, если тебя увидят рядом со мной, это может повредить твоей репутации, ведь хотя я и объявился в Назарете лишь накануне вечером, но уже успел снискать себе славу столь же дурную, сколь и ничем не обоснованную. Теперь я уже чувствую себя вполне сносно и должен продолжить свой путь, иначе рискую заблудиться, поскольку не знаю здешних улиц, а небеса почти совсем потемнели.