Обнаженная девушка находилась, по-видимому, под воздействием напитка, выпитого ею из тыквы. Какими-то деревянными шагами она подошла к серому полотнищу, расстеленному на земле, под руки ее поддерживали две старухи. Девушка, закачавшись, вдруг рухнула на землю, и помощницы аккуратно уложили ее на кусок материи. Все затихли, и вдруг в этой тиши забил барабан – все быстрее и быстрее, пронзительно прорезался звук какой-то китайской свирели. Сочетание очень низкого и очень высокого звуков начало давать свой эффект, люди постепенно раскачивались и, кажется, что-то проговаривали, повторяя слова за одним из посвящающих. Другой тем временем подошел к обнаженной и недвижимой девушке, аккуратно и сосредоточенно начал расставлять на ее теле небольшие курительные благовонные пирамидки в виде конуса: поставил одну на лоб, по две на плечи, ладони, у сосков, по одной на центр живота и на лобок. Свечки зажжены, «посвящающий» громко прокричал славословие «нескончаемо великому Будде Майтрее» – Будде будущего. За ним начали вторить какие-то старушки. Постепенно их глаза закатывались, они что-то зачерпывали из глиняной лохани, передавая ее друг другу, и обмазывали себе губы. Это «что-то» – темное в свете костров потом оказалось кровью. Нет, не человеческой – кровью ритуальной черной курицы («курица черной кости»), а сам обряд обмазывания губ кровью, по сути, символизирует собой обет молчания.

Ритм ускоряется, и я вдруг начинаю осознавать, как из стороннего наблюдателя, решившего провести «академическое» наблюдение, начинаю превращаться в участника этого чудовищного и в то же время захватывающего зрелища. Я стою поодаль и одновременно нахожусь в этом круге трепещущих тел. Я стою неподвижно, прислонившись к дереву, но мое тело находится там – даже не среди этого единого организма толпы, но в неких сферах, где пребывает сейчас наше общее сознание.

Кажется, нет сил противиться этому порыву, тремор пробирается куда-то ко мне внутрь, мышцы начинают непроизвольно дрожать и сокращаться, меня охватывают странное возбуждение и в то же время какая-то удивительная отстраненность, будто ты вверяешь свое тело этому ритуалу, даешь как бы взаймы на время, стараясь уберечь свое сознание от его чарующей силы.

Повсюду раздавались крики, люди размахивали руками, будто бы отмахиваясь от каких-то видений. Это был хаос, подчиненный какой-то странной, неописуемой закономерности. Вероятно, видения становились все сильнее, движения людей ускорялись, ритм убыстрялся, у некоторых на губах выступила пена. Спокойные китайцы, которые несколькими часами раньше по-деловому обсуждали со мной какие-то насущные проблемы, казалось, превратились в буйных эпилептиков. Мужчины падали на землю вместе с женщинами, бесстыдно овладевая друг другом. Казалось, здесь сконцентрировалось все, что должно противоречить веками устоявшимся традициям нравственной и благопристойной жизни.

Это был один из ключевых праздников местной секты, проводимых два раза в год. Правда, вряд ли сами жители этой деревушки считают себя членами одной из крупнейших тайных религиозных сект в Восточной Азии, где состоит по самым приблизительным подсчетам более миллиона человек. Они не знают друг друга, не знакомы с иерархией и даже основами веры. По сути, и секты никакой нет – ведь вся деревня и состоит в этой секте, которую они нередко называют емким словом «Путь» (Дао). «Вступить на Путь» – значит, не просто приобщиться к секте, но стать преемником духа древних мудрецов, основавших это сообщество в самом начале человеческой истории. Это – причудливое переплетение деревенских верований в духов – хранителей буддизма, даосизма, строгих конфуцианских догм морали, которые при этом порой превращаются в собственную противоположность.

Но что же все-таки произошло, если смотреть изнутри традиции, с точки зрения участника? Вот мой разговор с одним из посвящающих учителей.

– Почему люди кричали, кого боялись они?

– Они не привыкли общаться с духами, они испугались.

– А эти духи – злые или добрые?

– Они хитрые, они могут дать силу, могут вытянуть из человека его внутреннюю энергию – ци.

– Но нужно ли общаться с этими мириадами духов? Наверное, это небезопасно, я же видел, как двух человек – старушку и молодого парня – до утра не могут привести в сознание. Есть же другие способы соприкосновения с духами, например, спокойное воскуривание благовоний, моления.

– Это традиция нашего Пути (т. е. Общества, секты). Это истинный способ совокупиться (именно так! – А.М.) с духами, со всеми сразу. Это – тайная и истинная традиция, и началась она еще от первомудрецов, первых правителей Китая.

Я не стану указывать точного места происходящего по двум причинам. Прежде всего, за создание таких религиозных сект и отправление еретических культов их инициаторов – в сущности, политически безобидных людей – может ожидать смертная казнь. Во-вторых – и это самое главное – такие культы можно встретить практически по всему Китаю, и они являются отголосками древнейшей, архаической культуры всего Дальнего Востока.

Восток всегда беседует с нами посредством мифов и метафор, перекликается с нашей культурой, но при этом никогда не откликается на наш интеллектуальный призыв. Его действительно надо пережить.

Древние культуры – древние загадки. Казалось бы, от древности нам досталось не так уж и мало: огромные пирамиды и священные тексты, раскопанные поселения и ритуальная утварь, барельефы и украшения. Но обратим внимание – мы воспринимаем не столько саму древнюю культуру, сколько ее знаки, следы. Их-то мы и принимаем за истинные культурные творения – картины живописцев, строфы поэтов, величественные архитектурные сооружения. Но ясно, что изящно расставленные цветы в икэбане живут не своей отстраненной и независимой красотой, но духом того мастера, который, следуя интуиции своего очищенного и совершенного духа, расположил их именно в таком порядке. (Точнее, в «небесном беспорядке» – природа на макроуровне не терпит утомляющей глаз симметрии и прямизны.)

Но поскольку мы имеем дело со знаками культуры, с некими символами, то должны научиться читать их. Понимать, что стоит за символом, который оставлен нам древними и чаще всего исчезнувшими цивилизациями. Но почему же нельзя было рассказать о мудрости напрямую, а пришлось именно выражать ее через символы и некие тайные знаки? Почему Будда, Христос и Мухаммед говорят притчами, откуда рождается притча о «горчичном зерне» или «виноградаре и винограднике»? Китайский мудрец Чжуан-цзы рассказывает то о бабочке, то о радости рыб, задает вопросы и не дает ответов. Предположим, что это лишь иллюстрация для более яркого и запоминающегося восприятия сути. Но почему же не сказано ни слова о самой сути? Зачем следует так мистифицировать слушателей и читателей, причем на десятки поколений вперед?

А может быть, и нет никакой мистификации? Может быть, это единственный возможный способ рассказать о том, что вообще не передается словесному воплощению. Слова просто не способны адекватно выразить это.

Странно, но основной способ передачи информации между людьми (во всяком случае, сегодня известный нам) – речь – не может выразить самое главное, самое насущное и самое возвышенное. Она оказывается просто не приспособленной для этого. Здесь видны какой-то дисбаланс, какая-то ущербность, недоразвитость речевой функции.

А если речь – это вынужденное свойство, приспособляемость? Может быть, у людей были возможности «беседовать» между собой по-другому, и где-то в глубинах тысячелетий произошел сбой. Потенциально человек как биологический вид был подготовлен для другого, и весь организм с его мозгом, используемым лишь на одну десятую, свидетельствует именно об этом.

Но что было предназначено? Прямого ответа на этот вопрос не будет. На том уровне, на котором сегодня работает наше сознание (а уровень вариативности между гением и «серостью» не очень велик в рамках той задачи, которую так хотелось бы решить), мы не способны даже осознать саму суть проблемы – она стоит за пределами не только нашего понимания, но даже попыток задуматься над ней. Она иррациональна, то есть не поддается рациональным выводам, причинно-следственным связям, логике – во всяком случае, в рамках той парадигмы, в которой сегодня работает наш мозг. Но по следам, как по указателям, мы лишь можем догадываться, что «где-то здесь и может находиться ответ». Ничего более конкретного, хотя именно здесь она смыкается с вершинами религиозного опыта, который также словами адекватно передать невозможно. Не случайно здесь столь актуально стоит проблема не понимания, а веры.