Но русские крепостные, оказывается, понимают освобождение иначе, чем правительство, а русское дворянство понимает его опять-таки по-иному. В силу этого «благожелательный царь» обнаружил, что подлинное освобождение крепостных несовместимо с его самодержавием, подобно тому как благожелательный папа Пий IX открыл в свое время, что освобождение Италии несовместимо с условиями существования папства. Поэтому «благожелательный царь» видит в завоевательной войне и в проведении традиционной внешней политики России, которая, по замечанию русского историка Карамзина, «неизменна»[478], единственное средство отсрочить наступление революции внутри страны. Князь Долгоруков в своей книге «Правда о России», 1860 г.[479] подвергнул уничтожающей критике и опроверг лживые россказни о наступившем при Александре II тысячелетнем царстве, усердно распространявшиеся с 1856 г. по всей Европе наемными русскими писаками, громко провозглашенные в 1859 г. рыцарями декабря и раболепно повторенные Фогтом в его «Исследованиях».
Еще до начала Итальянской войны союз, заключенный — согласно Фогту, специально в целях освобождения национальностей — между «белым царем» и «героем декабря», прошел испытание в Дунайских княжествах, где единство и независимость румынской национальности были закреплены избранием полковника Кузы в господари Молдавии и Валахии[480].
«Австрия протестует руками и ногами, Франция и Россия выражают одобрение» (стр. 65 l. с.).
В докладной записке (перепечатана в «Preusisches Wochenblatt»[481], 18 5 5 г.), составленной в 1837 г. русским кабинетом для тогдашнего царя, читаем:
«Россия не любит сразу присоединять к себе государства с чужеродными элементами… Во всяком случае, представляется более удобным государства, которые решено приобрести, оставлять на некоторое время под управлением особых, но полностью зависимых правителей, как мы это сделали в Молдавии и Валахии и т. д.».
Прежде чем Россия присоединила Крым, она провозгласила его независимость.
В русском манифесте от 11 декабря 1814 г. мы читаем, между прочим, следующее:
«Император Александр, ваш защитник, обращается к вам, поляки. Вооружитесь сами для защиты своего отечества и для сохранения своей политической независимости».
А Дунайские княжества! Со времени вступления Петра Великого в Дунайские княжества Россия заботилась о их «независимости». На конгрессе в Немирове (1737) императрица Анна потребовала от султана независимости Дунайских княжеств под русским протекторатом. Екатерина II на Фокшанском конгрессе (1772) настаивала на независимости княжеств под европейским протекторатом[482]. Эти домогательства продолжались и при Александре I, который реализовал их, превратив Бессарабию в русскую провинцию (Бухарестский мир 1812 г.)[483]. Николай даже осчастливил румын через Киселева действующим еще поныне «Органическим регламентом», установившим отвратительнейшее крепостничество при ликовании всей Европы по поводу этого code {кодекса. Ред.} свободы[484]. Александр II только на шаг продвинул полуторавековую политику своих предшественников квази-объединением Дунайских княжеств под управлением Кузы. Фогт же делает открытие, что, благодаря этому объединению под главенством русского вассала, «княжества станут оплотом против продвижения России на юг» (стр. 64 l. с.).
Так как Россия приветствовала избрание Кузы (стр. 65 l. с.), то ясно, как день, что благожелательный царь не пожалел сил, чтобы закрыть себе «путь на юг», хотя «Константинополь остается всегдашней целью русской политики» (l. с., стр. 9).
Мысль выставить Россию защитницей либерализма и национальных стремлений не нова. Целая толпа французских и немецких просветителей прославляла Екатерину II как знаменосца прогресса. «Благородный» Александр I (Le grec du Bas Empire, как неблагородно назвал его Наполеон) разыгрывал в свое время роль героя либерализма во всей Европе. Разве он не осчастливил Финляндию благами русской цивилизации? Разве он не наделил, в своем великодушии, Францию, наряду с конституцией также и русским премьер-министром, герцогом Ришельё? Разве не был он тайным вождем «Гетерии»[485], хотя одновременно с этим на Веронском конгрессе, через продажного Шатобриана, побуждал Людовика XVIII выступить в поход против испанских мятежников?[486] Разве он не втравливал Фердинанда VII, через его духовника, в экспедицию против восставших испано-американских колоний, пообещав в то же время президенту Северо-Американских Соединенных Штатов свою поддержку против всякой интервенции европейских держав на американском материке? Разве он не послал в Валахию Ипсиланти в качестве «вождя священной дружины эллинов» и с помощью того же Ипсиланти не предал эту дружину и не убил коварно Владимиреску, вождя валашских повстанцев? Николая также прославляли до 1830 г. на всех языках, в стихах и прозе, как героя-освободителя национальностей. Когда он в 1828–1829 гг. предпринял войну против Махмуда II для освобождения греков — как раз после того, как Махмуд отказался пропустить русскую армию для подавления греческого восстания, — Пальмерстон заявил в английском парламенте, что враги России-освободительницы — неизбежные «друзья» величайших в мире чудовищ, дон Мигела, Австрии и султана. Разве Николай, в своей отеческой заботе о греках, не дал им в президенты русского генерала, графа Каподистрию? Но греки не были французами и убили благородного Каподистрию, Хотя Николай, со времени взрыва июльской революции 1830 г., играл главным образом роль покровителя легитимистов, он ни на минуту не переставал оказывать содействие «освобождению национальностей». Достаточно нескольких примеров. Революцией в Греции — с целью провозглашения конституции, — вспыхнувшей в сентябре 1843 г., руководил Катакази, русский посланник в Афинах, прежде главный ответственный инспектор над адмиралом Гейденом во время наваринской катастрофы[487]. Центром болгарского возмущения в 1842 г. было русское консульство в Бухаресте. Там русский генерал Дюгамель принял весной 1842 г. болгарскую депутацию, которой изложил план всеобщего восстания. Сербия должна была служить резервом восстания, а русский генерал Киселев стать господарем Валахии. Во время сербского восстания (1843) Россия через посольство в Константинополе побуждала Турцию к насильственным мерам против сербов, чтобы потом под этим предлогом апеллировать к симпатиям и фанатизму Европы против турок. Из освободительных планов царя Николая отнюдь не была исключена также и Италия. «Jeune Italie», бывшая некоторое время парижским органом мадзинистов, рассказывает в одном из ноябрьских номеров 1842 года:
«Недавние беспорядки в Романье и движение в Греции были в большей или меньшей степени связаны между собой… Итальянское движение потерпело неудачу, потому что подлинно демократическая партия отказалась примкнуть к нему. Республиканцы не хотели поддерживать движение, созданное Россией. Все было подготовлено для всеобщего восстания в Италии. Движение должно было начаться в Неаполе, где ожидали, что часть армии встанет во главе его или же непосредственно присоединится к патриотам. Вслед за начавшейся в Неаполе революцией должны были подняться Ломбардия, Пьемонт и Романья: должна была быть основана итальянская империя во главе с герцогом Лёйхтенбергским, сыном Евгения Богарне и зятем царя. «Молодая Италия» расстроила этот план».
