«Когда Наполеон I в свое время пытался вызвать банкротство английского банка [die englische Bank], последний в течение одного дня вышел из затруднения тем, что стал отсчитывать деньги, а не взвешивать их, как до того было принято; австрийская государственная касса 365 дней в году находится в подобном, даже еще в гораздо худшем, положении» (l. с., стр. 43).
Как известно, Английский банк [die Bank von England] (die englische Bank — это тоже фогтовский фантом) приостановил размен банкнот на золото с февраля 1797 до 1821 года; за все эти 24 года английские банкноты вообще не подлежали размену на металлические деньги, будь то на вес или на счет. Когда была произведена приостановка размена на золото, во Франции никакого Наполеона I еще не было (хотя генерал Бонапарт проводил тогда свою первую итальянскую кампанию); а когда на Треднидл-стрит возобновился размен банкнот, то Наполеона уже не было в Европе. Такого рода «Исследования» побивают даже ла героньеровское завоевание Тироля «императором» Австрии.
* * *
Г-жа Крюденер, мать Священного союза, проводила различие между добрым началом, «белым ангелом Севера» (Александром I) и злым началом, «черным ангелом Юга» (Наполеоном I). Фогт, нареченный отец нового Священного союза, превращает обоих — царя и цезаря — Александра II и Наполеона III — в «белых ангелов». Оба — предопределенные судьбой освободители Европы.
Пьемонт, говорит Фогт, «заслужил даже уважение России» (стр. 71 l. с.).
Заслужил даже уважение России. Что же больше можно сказать о государстве? Особенно после того, как Пьемонт уступил России военную гавань Виллафранка, а тот же Фогт сделал следующее предостережение по поводу покупки Пруссией залива Яде[472]:
«военная гавань в чужой стране, без органической связи с владеющим ею государством, это настолько смешная нелепость, что существование такой гавани приобретает смысл лишь в том случае, если в ней видят, в известной мере, точку прицела для дальнейших устремлений, поднятый флажок, по которому визируется линия наводки» («Исследования», стр. 15).
Как известно, уже Екатерина II старалась приобрести для России военные гавани в Средиземном море.
Нежная предупредительность к «белому ангелу» Севера приводит Фогта к чрезмерно грубому нарушению «природной скромности», поскольку она еще имеется в его первоисточниках, изданных Дантю. В брошюре «Сущность вопроса, Франция — Италия — Австрия», Париж, 1859 (у Дантю)[473] он прочел на стр. 20:
«Впрочем, на каком основании австрийское правительство станет ссылаться на ненарушимость договоров 1815 г., когда оно само нарушило их захватом Кракова, независимость которого была гарантирована этими договорами?»
Фогт переводит свой французский оригинал на немецкий язык следующим образом:
«Странно слышать подобные речи из уст единственного правительства, которое до сих пор нагло нарушало договоры; в мирное время, без всякого повода, оно протянуло свои кощунственные руки к гарантированной договорами Краковской республике и без долгих проволочек включило ее в состав империи» (стр. 58 l. с.).
Разумеется, Николай уничтожил конституцию и независимость Царства Польского, гарантированные договорами 1815 г., из «уважения» к договорам 1815 года. Не меньшее уважение Россия проявила и к неприкосновенности Кракова, заняв в 1831 г. этот вольный город своими войсками. В 1836 г. Краков был снова занят русскими, австрийцами и пруссаками; с ним обошлись как с завоеванной страной, и еще в 1840 г. он, ссылаясь на договоры 1815 г., тщетно апеллировал к Англии и Франции. Наконец, 22 февраля 1846 г. русские, австрийцы и пруссаки снова заняли Краков, чтобы присоединить его к Австрии[474]. Нарушение договоров было совершено тремя северными державами, и австрийский захват 1846 г. был только заключительным словом русского вторжения 1831 года. Из деликатности к «белому ангелу Севера» Фогт забывает о захвате Польши и извращает историю захвата Кракова.
То обстоятельство, что Россия «неизменно враждебна Австрии и симпатизирует Франции», не оставляет у Фогта никаких сомнений насчет народно-освободительных тенденций Луи Бонапарта, подобно тому, как то обстоятельство, что «его» (Луи Бонапарта) «политика в настоящее время теснейшим образом связана с политикой России» (стр. 30), не оставляет у него никаких сомнений насчет народно-освободительных тенденций Александра II.
Поэтому на святую Русь на Востоке следует смотреть как на такого же «друга освободительных стремлений» и «народного и национального развития», как на Францию декабрьского переворота на Западе. Этот лозунг был дан всем агентам переворота 2 декабря.
«Россия», — прочел Фогт в изданной у Дантю брошюре «Обязательность договоров, державы, их подписавшие, и император Наполеон III», Париж, 1859[476], — «Россия принадлежит к семье славян, к избранной расе… Удивлялись рыцарскому согласию, внезапно возникшему между Францией и Россией. Нет ничего естественнее: единство принципов, согласованность цели, подчинение закону священного союза правительств и народов не для того, чтобы действовать обманом и принуждением, а для того, чтобы направлять движение наций по божественному пути и поддерживать это движение. Эта полнейшая сердечность» (между Луи-Филиппом и Англией была только entente cordiale {сердечным согласием. Ред.}, но между Луи Бонапартом и Россией царит la cordialite la plus parfaite {полнейшая сердечность. Ред.}) «привела к самым благотворным результатам: железные дороги, освобождение крепостных, стоянки торговых судов в Средиземном море и т. д.».
Фогт подхватывает «освобождение крепостных» и намекает, что
«данный теперь толчок… должен превратить Россию скорее в друга, чем во врага освободительных стремлений» (l. с., стр. 10).
У него, как и у его источника, изданного Дантю, толчок для так называемого освобождения крепостных в России исходит от Луи Бонапарта, с этой целью он превращает послужившую таким толчком англо-турецко-франко-русскую войну во французскую войну» (стр. 9 l. с.).
Как известно, призыв к освобождению крепостных впервые громко и настойчиво прозвучал при Александре I. Царь Николай всю свою жизнь занимался вопросом об освобождении крепостных; с этой целью он в 1838 г. создал особое министерство государственных имуществ, в 1843 г. предписал ему предпринять подготовительные шаги, а в 1847 г. издал даже благоприятные для крестьян законы по поводу продажи дворянских земельных владений[477], и только в 1848 г. страх перед революцией заставил его снова отменить их. Поэтому, если вопрос об освобождении крепостных при «благожелательном царе», как Фогт любезно называет Александра II, очень сильно продвинулся вперед, то произошло это очевидно в силу развития экономических отношений, над которыми даже царь не властен.
Кроме того, освобождение крепостных в духе русского правительства в сотни раз увеличило бы агрессивность России. Такое освобождение просто имеет целью довести самодержавие до предела путем уничтожения преград, которые стояли до сих пор перед большим самодержцем в лице многочисленных, опиравшихся на крепостничество малых самодержцев из русского дворянства и в лице самоуправляющихся крестьянских общин, материальная основа которых, общинная собственность, должна быть уничтожена так называемым освобождением.
