Госпожа Феклина вопросительно посмотрела куда-то вправо, и запись прервалась.

– А что за материалы имеются в виду? – поинтересовался щеголеватый следователь с вздернутыми кончиками усов.

– Это касается темы диссертации моей клиентки, – уклончиво ответил нотариус Иваненко и нервно поправил одинокую прядь волос на лысине.

Вторжение усатого господина из Предпоследнего дознания ему было крайне неприятно. Пусть представитель спецслужбы, пусть с ордером, а факт остается фактом: пришлось огласить завещание постороннему лицу, да к тому же до фактической смерти клиента. А теперь еще и материалы…

– Я бы хотел взглянуть на них.

– Не вполне уверен, что ваш ордер дает такие полномочия, – осторожно возразил нотариус, разглядывая бланк с характерной эмблемой – два синих треугольничка в круге. – Ведь Ольга Федоровна еще даже не умерла… окончательно.

– Из четвертой стадии комы никто не возвращается, – буднично ответил следователь, оглядывая аскетичное убранство офиса. – Вам, надеюсь, доводилось слышать о специфике нашей службы? Если сомневаетесь в моих полномочиях – проконсультируйтесь с начальством.

Начальство уже дало инструкции: оказать всяческое содействие. Вздохнув, Иваненко смирился с неизбежностью беспорядка. Что ж, отчего бы в этот слякотный ноябрьский день и впрямь не случиться какой-нибудь пакости?

Он отыскал формуляры в базе, вывел бланки, положил на стол:

– Заполните здесь и здесь, господин…

– Карев, – напомнил следователь, доставая из кармана пиджака серебряную ручку.

Пока он расписывался, Иваненко с кислой миной на лице открыл сейф. Нотариус был человеком педантичным, поэтому обстоятельства, вынуждавшие не только мириться с нарушением, но и самому его совершать, казались издевкой судьбы.

– Вот и чудненько. – Карев поднялся и протянул руку за инфоконом.

Отдавая холодный металлический шарик, Иваненко с удивлением подумал, что для следователя эта ситуация, как раз напротив, выражает привычный порядок. Так, при столкновении двух разнонаправленных жизненных векторов, воплощение идеала одного неизбежно предполагает нарушение идеала другого…

По такой-то погоде – вещь вполне закономерная.

Свинцовое небо едва удерживалось от дождя, словно всматриваясь в бесчисленные точки аэромобилей-прыгунов, хаотично сновавших под низкими тучами. Мрачный сырой мегаполис проплывал внизу вереницами стеклобетонных башен, разбавленных красно-желтыми кляксами деревьев, осыпающих на асфальт последние листья. Но в салоне прыгуна было сухо, тепло и светло, и накрытый промозглой осенью город за окном совсем не занимал следователя – Павел Карев читал текст с экрана миникомпьютера-планшета.

Огромные абзацы, отягощенные научной терминологией, списки, цитаты, сноски, гиперссылки… Ко всему прочему госпожа Феклина явно не была мастером словесности – читать ее материалы выходило с трудом. Но чем больше перед мысленным взором следователя вырисовывалось то самое дело жизни подследственной, тем сильнее крепло ощущение, что именно здесь прячется весьма перспективный задел.

Неделя стандартных поисков с опросом свидетелей не дала ничего выдающегося. Пожилая и одинокая учительница истории особыми добродетелями не блистала, жила замкнуто, с сыном и его семьей не общалась, с единственной подругой встречалась не чаще двух раз в год, ученики ее не любили, коллеги по школе считали сухой и нелюдимой, впрочем, ценили за аккуратность и обязательность.

Вот и вышла загвоздка: добрые дела совершаются всегда по отношению к кому-то, а где их взять, если подследственная, считай, ни с кем не контактировала? Пришлось запросить ордер и познакомиться с завещанием. И, кажется, не зря. Но точно определить это можно лишь после консультации со специалистом.

Со специалистом удалось встретиться три дня спустя. Профессор Аркадий Петрович Радужный оказался человеком внушительной комплекции. Жесткая, аккуратно подстриженная борода и цепкий взгляд придавали ему разительное сходство с ликами светил науки, чьи портреты украшали стены его просторного кабинета в Институте истории. Тепло приняв следователя, он уселся в кресло, с почтением взял стопку привезенных распечаток, но, едва скользнув взглядом по титульному листу, отбросил их на стол.

– Ах, Ольга Федоровна, – с грустной улыбкой молвил профессор. – Как же, как же… Наслышан. И даже как-то лично имел случай беседовать. Одиозная личность. Притча во языцех, так сказать.

– Что вы имеете в виду? – поинтересовался Карев из гостевого кресла.

– Разумеется, ее, скажем так, своеобразные идеи, а также то невероятное упорство, безусловно, достойное лучшего применения, с которым она свои, так сказать, идеи пыталась навязать научному сообществу и параллельно с этим популяризировать…

Павел мысленно оценил умение профессора под напыщенным многословием скрывать неопределенность ответа и решил прояснить:

– Эти идеи как-то связаны с темой ее диссертации?

– Скажем так, они выросли из нее. Кандидатскую работу Ольга Федоровна защищала… – Радужный глянул на стопку листов. – Еще в 2187 году. Насколько я слышал, сама работа касалась вполне конкретного эпизода Второй мировой войны ХХ века, и хотя уже тогда имели место некоторые тенденциозные моменты, все же она пока не выходила за рамки академической традиции… Ох, Лидочка, благодарствую! – Последняя реплика относилась к некрасивой носатой девушке, что внесла в кабинет подносик с японским чайником, чашками, сахарницей и блюдцем печенья.

– Павел Сергеевич, надеюсь, не откажетесь? Натуральный зеленый чай. С жасмином.

– Не откажусь, – кивнул следователь.

Чай намного лучше кофе, которым его обычно норовят напоить свидетели.

Пока молчаливая Лида разливала горячий напиток по чашкам, кабинет наполнился душистым ароматом.

– Без сахара пьете? – заметил профессор, позвякивая ложечкой. – Очень правильно. А я вот, знаете ли, к сладкому неравнодушен, никак отвыкнуть не могу.

Цокая каблучками, девушка удалилась и аккуратно прикрыла за собой дверь.

– Так вот, Феклина… – Аркадий Петрович стал серьезен. – Чего уж греха таить, многие ученые хотят совершить заметное открытие в своей области. Такое, в общем, нормально. Но у кое-кого это желание доходит до крайности, где говорить о научной состоятельности уже невозможно. Появляются какие-то фантастические, революционные идеи, под них наспех подгоняются факты, остальные игнорируются, критика не воспринимается…

– Это случилось и с Ольгой Федоровной? – уточнил следователь, сделав глоток чая.

– Увы, – профессор потянулся за печеньем. – Да. Она пыталась пересмотреть всю историю Второй мировой войны. В частности, утверждала, будто войну развязал не Советский Союз, а гитлеровская Германия, и что победную точку поставили не США и Англия, а тот же СССР, и что зверства советских войск и неудачи командования якобы сильно преувеличены… В общем, делала сильный крен в сторону коммунистов.

– Я, конечно, не специалист, и пока что не очень внимательно ознакомился с материалами Ольги Федоровны, – заговорил Карев. – Но мне показалось, что она довольно убедительно обосновывает свои гипотезы, опираясь на источники…

– Да-да! – кивнул профессор. – Как раз в этом и заключается опасность лженауки. Правдоподобность и правда – далеко не одно и то же. Вы, безусловно, знаете это не хуже меня. Иногда отличить одно от другого способен только специалист. Ведь любой источник можно вывернуть так, что все с ног на голову встанет. К примеру, возьмем какой-нибудь дневник филиппинского интеллигента времен той войны, и что увидим? А то, что основные действия происходили на Филиппинах между Японией и США, а вся трагедия Европы была лишь малозначимым фоном. И вот, чтобы подобных казусов не приключалось, существует такая дисциплина, как источниковедение. Которая изучает обстоятельства возникновения данного памятника, объясняет его особенности, сопоставляет с другими памятниками эпохи… И этим занимается уже, простите, не одно поколение ученых. Накоплена аргументация, какие-то взгляды обоснованно стали общепризнаны, другие, напротив, не выдержали критики и оказались отвергнуты. Чтобы в этом ориентироваться, следует знать хотя бы основную научную литературу по данному периоду…