– Ведь ты же не папистка? – шепотом спросила Сьюзен у Мари, но та покачала головой.

– У меня нет никакого вероисповедания, – ответила она.

Сьюзен как-то странно на нее взглянула, но сказала лишь:

– Значит, для тебя это не имеет значения.

Саймон не знал, откажется ли его мать идти в церковь, но надеялся, потому что ему хотелось уйти из города.

– Да, мы пойдем, – сказала она, кивая с таким видом, как будто приняла какое-то важное решение.

Она взглянула на Саймона и улыбнулась. Они быстро вернутся, сказала она ему, потому что воскресенье – самый напряженный день в трактире, после церкви всем хочется эля. С этими словами она сняла передник и с решительным видом подвязала волосы шарфом. Ей явно не хотелось, чтобы Саймон прочитал ее мысли.

В восемь часов зазвонили церковные колокола, и все люди города – по двое, трое, а потом все большими группами – начали стекаться с Динз-гейт, Тоуд-лейн, Уити-гроув, Маркет-Стад-лейн и Смити-дор к большой церкви. Служба в церкви идет весь день, сказала Сьюзен, потому что в городе более трех тысяч человек, и, как бы ни была велика церковь, она не может вместить всех. У ворот те, что победнее, ожидали, пока пройдут богатые: лорды Мосли и Рэдклифф с многочисленными домочадцами; Эрл Дерби, прибывший из своего дома в Аль-порт-парк; сэр Сэмюэль и леди Типпингз и ее большая семья; Ральф Хальм – со своей. Затем шли горожане и должностные лица города, за ними – богатые торговцы шерстью и полотном, у каждого из которых была своя собственная скамья в церкви; потом купцы, лавочники и трактирщики. Миссис Баттеруорт шла в самом хвосте трактирщиков, за ней следовали Сьюзен и Мари, а Саймон плелся за ними в шерстяной куртке и башмаках на деревянной подошве. За ними шли все бедные семьи города: пастухи и стригали овец, красильщики и мальчики, прислуживавшие в кабаках, и, наконец, нищие. Все они должны были стоять в самых последних рядах. Было людно и душно; люди толкались, стараясь занять место поудобнее, и Саймон почти ничего не видел.

Он был в церкви всего два-три раза в жизни, и ему никогда не приходилось видеть такое большое помещение, с высокими сводами и двумя проходами, с огромными окнами из цветного стекла, на которых нарисованы ангелы и демоны. В центре каждого витража размещалось изображение Богородицы, которая обнимала своего младенца с таким же нежным выражением лица, как у его матери. Сьюзен проследила за направлением взгляда мальчика и прошептала, что изображения Богородицы сейчас запрещены, но поскольку их поместили сюда по приказу бабушки прежнего короля, то пока оставили.

– Так что нам повезло, а? – Она подтолкнула Саймона локтем. – У нас не отняли наши красивые стекла и украшения.

Саймон не ответил, потому что смотрел вверх. Высоко, под самой крышей церкви, он разглядел два ряда каменных ангелов; у каждого в руках был золотой инструмент; крылья наполовину расправлены, как будто они собирались взлететь с крыши.

Тут вошел настоятель в черном, с деревянным жезлом. В толпе зашептались, и Саймон отодвинулся от Сьюзен.

– Не бойся, – успокоила его Сьюзен. – Он не станет здесь колдовать. Хотя говорят, – добавила она, – что он входит и выходит из церкви незамеченным. Вот сейчас он здесь, – она щелкнула пальцами, – а через секунду его уже нет.

За настоятелем следовали хористы и члены церковной коллегии. Все они уселись за декоративной деревянной перегородкой, чтобы их не видели прихожане, и от этого Саймону стало немного легче. Затем вошли мальчики из грамматической школы, а с ними – директор и младший учитель. И, наконец, появились констебли, тащившие за собой арестантов из тюрьмы, избитых, в синяках, закованных в цепи. Это были люди, отказывавшиеся посещать церковь. Их заставили встать на колени между алтарем и скамьями.

Алтарь представлял собой деревянный стол. Перед ним стоял викарий в простой черной рясе, читавший всей пастве из молитвенника на английском языке, а не на латыни, как прежде.

Поскольку Саймон был зажат между двумя мальчиками, прислуживавшими в разных трактирах, а впереди стояли мать и Сьюзен, он мало что видел. Поэтому он смотрел вверх, на ангелов, которые, казалось, играли с хором. Когда люди перед ним немного подвинулись, он разглядел, что у аналоя стоит уже другой проповедник.

Это был человек, которого Саймон встречал накануне вечером – тогда он вел по городу армию своих последователей. Он стоял, хмуро взирая на конгрегацию, и, казалось, собирался что-то прочесть из большой Библии. Но он захлопнул книгу и, отойдя от алтаря, принялся прохаживать перед собравшимися. На этот раз на нем не было шлема. Не было на нем и шапочки и рясы священника – только простая черная одежда. Голова его была выбрита. Он был таким тощим, что адамово яблоко выступало на горле, как яйцо, из которого вот-вот вылупится птенец.

– В этом городе есть много врат, ведущих в ад, – начал он, покосившись на арестантов. – И каждого из вас заманил туда хитростью Змей – да! К самым вратам, за которыми разверзается огненная бездна! Посмотрите вокруг! – воскликнул он, яростно кивая, и Саймон огляделся, но не увидел никаких пылающих врат.

– Разве не притягивает грязный трактир сотню людей раньше, чем церковный колокол пробьет час? Этим часовням Сатаны не нужны колокола. Вас тянет туда, как свинью в хлев. И что же вы там находите? Ваши кабаки и таверны до отказа набиты бродягами и ворами! Те, кто покрыт язвами и струпьями, ходят туда развлекаться и заражают других. У них язвы и на теле, и в душе. Я скажу вам лишь одно, – тут он стукнул кулаком по ладони другой руки. – Чтите Святое воскресенье. Соблюдайте воскресенье, и вы попадете в Царство Небесное. А Христово Воскресенье, – добавил он, бросив на собравшихся злобный взгляд, – начинается накануне, в субботу.

Конгрегация зашевелилась, по толпе прокатился шепот, словно люди не соглашались со сказанным. Это была необычная проповедь – священник был одним из радикальных пуритан Сотни Салфорда. Однако его последователи, поддерживая своего предводителя, кричали «Аминь!» в конце каждой тирады. Он покинул аналой, когда конгрегация запротестовала, и начал расхаживать среди людей. Он был таким низкорослым, что его едва было видно, но голос звучал очень звонко.

– А ваши дела и потехи – разве это не забавы дьявола? Ваш футбол – скорее драка, нежели развлечение, это поистине кровавое и опасное занятие! Дьявол ликует, когда вы ломаете себе кости! А петушиные бои, где вы тратите деньги, заключая пари, и наблюдаете, как птицы наносят друг другу клювами смертельные раны! Что же это такое, как не жертвы на алтарь Дьявола?

Раздались выкрики: «Хватит!» и «Ступай проповедовать к себе в приход!», но последователи проповедника еще громче завопили: «Хвала Господу!»

– Вы предаетесь грубым забавам, забыв о мужском достоинстве! – воскликнул проповедник. – Вы оскверняете свой язык нечестивыми речами, вы жаждете скверны, вы предаетесь пороку, вы позорите свою честь, ваши дни исполнены тщеславия. Ваше брюхо – вот ваш бог, и в конце вас ждет погибель. Я люблю вас во Христе и поэтому говорю вам в глаза неприятную правду.

Саймон взглянул вверх, на ангелов под крышей. Ему показалось, что их каменные губы шевелятся. Они что-то говорили ему, но он не мог их расслышать.

Проповедник еще больше углубился в толпу, он пожимал людям руки, словно был одним из них, и читал тексты из Библии.

– Иезекииль, глава 34: «Не стадо ли должны пасти пастыри?»; Иоанн, глава 1, 11: «Я есмь пастырь добрый; пастырь добрый полагает жизнь свою за овец»; Иоанн. 10, 16: «Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привесть: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь».

– Мэм, – громко произнес Саймон в паузе, – что говорят ангелы?

Люди возле него зашевелились и захихикали, а проповедник зорко огляделся, ища того, кто его перебил, и начал проталкиваться к Саймону, на ходу пожимая руки пастухам и плотникам.

– Если бы весь мир был текущей водой, – сказал он, строго глядя в лицо стригалю Элфреду, – и если бы каждый год становилось на одну каплю меньше, все море должно высохнуть, прежде чем благочестивый человек перестанет жить во Христе. Я – посланник Христа, и я поклялся говорить правду. Если вы мне не верите, вы несправедливы к Нему.