Сбивая серебристую росу с высокой травы, приближалась группа всадников. След их тянулся снизу, от высокого выступа каменного берега долины. Ехало человек двадцать, не менее. За спиной луки, на боку колчаны со стрелами. Впереди — старик с длинной седой бородой, в светлом широко развевающемся халате. Остальные почтительно следовали позади. У последнего — широкого в плечах, чернобородого, в мохнатой, надвинутой до самых глаз шапке — были еще и заводной конь с большим вьюком на спине. Когда подъехал ближе, Хомуня увидел, что среди всадников немало девушек с длинными косами и остроконечными навершиями на шапочках.

Хомуня надеялся, что всадники проедут мимо. Но старик, обогнув небольшой овраг, промытый ручьем, повернул прямо к пещере.

Хомуня затаился. Он понимал, что не за ним приехали эти люди, девушек в погоню не посылают. Но кто они? Добро ли принесут беглому рабу или зло?

Старик остановил коня внизу, напротив пещеры. Осмотрелся, подождал, пока подъедут остальные, потом легко, словно юноша, соскочил с седла. Ослабив подпруги и спутав лошадей, путники собрались вместе. Задержался только чернобородый. Хомуня видел, как он взвалил на себя вьюк, взял заводную лошадь за повод и подвел ее к старику. За все время никто не произнес ни слова.

Старик медленно повел лошадь к дубу. Юноши и девушки, взявшись за руки, молча двинулись следом. Ступали осторожно, будто опасаясь спугнуть тишину, охватившую долину. Даже ветер перестал шелестеть листьями могучего дуба. Таинственное торжество было во всем этом молчании, в замедленных движениях людей. Казалось, еще минута — и откроется необычное и великое.

Торжественность ожидания передалась и Хомуне. Тревога ушла от него, но он, сев удобнее, не шевелился, чтобы не спугнуть то, что сейчас должно произойти в долине, отгороженной от мира высокими скалами и дремучим лесом.

Под дубом, распростершим над землей свои огромные многопалые руки, старик остановился и, не оборачиваясь, ждал своих спутников. Чернобородый бережно положил на землю вьюк, подошел к лошади, ласково погладил ей шею, взял повод у старика. Юноши и девушки, разделившись на две группы, стали полукольцом по одну и другую сторону от старших.

По какому-то незаметному для Хомуни сигналу все разом опустились на колени и простерли руки, к вершине дуба.

— Юй-джа-хо! — воскликнули они и опустили руки, сложив их на животе.

И снова наступила тишина. Все пристально смотрели на вершину, дуба.

Трижды, через равные промежутки времени, мужчины и женщины простирали руки вверх, трижды над долиной разносилось заклинание.

Потом Хомуня услышал голос старика.

— О, Священный дуб, сын великого Аспе и богини Иштар, покровитель моего рода! Обрати глаза и уши на детей своих! Прими жертвенного коня и защити нас от злых духов, рыскающих в ночи по нашим горам, по лугам и по темному лесу.

— Юй-джа-хо!

Улетели птицы, умолкли звери, притих ручей, мертвая тишина сдавила уши.

— Разве не лучшего коня мы привели из своего табуна? Или ты не узнаешь нас. Священный дуб? Ответь нам, сын великого Аспе.

Только наш род знает тайну твоего рождения и вечно хранит в своей памяти. Горе тому, кто услышит о ней, не вступив в семью нашу.

Мы помним тот день, когда великому Аспе, сыну Баяна, сына Кубрата, сына Омуртага богиня Иштар отдала свое священное семя — красный желудь. И тогда великий Аспе принес его в эту долину и окропил его своим семенем, извергнутым при зарождении молодого месяца, и посадил в землю на это самое место. И сказал он: «Никогда не покинем земли своего Священного дуба. Будем жить в этих горах вечно, а не кочевать по свету».

Обереги из твоего тела, Священный дуб, носит каждый человек нашего племени. Молим тебя: выпей горячей крови лучшего коня из нашего табуна!

— Юй-джа-хо!

И тут — случилось. Откуда-то сверху налетел ветер, зашелестели листья дуба, заскрипели его старые сучья. Птицы с криком вспорхнули и улетели в горы.

— Ев-хо! — радостно воскликнули люди, вскочили на ноги и запрыгали в танце.

— Услышал! Услышал! — кричали юноши и девушки.

По команде старика развязали вьюк, взяли большие глиняные сковородки, корчаги, кувшины; юноши выхватили ножи, бросились к жертвенной лошади и мигом отсекли ей голову. Девушки подставляли посуду под струи горячей крови, пили ее сами, давали мужчинам и поливали ею землю под кроной дуба.

Пока разделывали тушу, несколько человек притащили дров, разожгли костер.

Голову коня, кожу, ноги, крупные кости и внутренности они развесили на сучьях дуба. Мясо жарили на костре. Пока на углях готовилась очередная порция, все танцевали и пели. Потом снова подсаживались к костру.

Хомуня сидел у входа в пещеру и ждал, когда закончится праздник.

Солнце все больше и больше прогревало камни. Все дышало жаром. Хомуня хотел забраться внутрь своего убежища, но его остановил неясный шорох, который он услышал почти рядом с пещерой. Там, где паслись лошади, с горы скатился небольшой камень и застрял в кустах. Хомуня приподнялся и увидел человека — уже немолодого, слегка тронутого сединой, — спускавшегося к лошадям. Ухо его резко темнело красно-черными наростами и походило на нижнюю губу верблюдицы — так уродовало родимое пятно. Тело черноухого едва прикрывалось разодранной одеждой из бараньей шкуры. Часто посматривая на танцующих людей, он крался к лошадям.

Хомуня не заметил, откуда черноухий вытащил небольшую лепешку — наверное, в лохмотьях его сохранился еще и карман, — увидел только, как тот протянул хлеб коню, который стоял к нему ближе всех. Пока конь жевал лакомство, черноухий распутал его, взнуздал и по широкому проему между скалами повел в лес.

Под дубом продолжались пляски. Соревнуясь, юноши и девушки еще запевали новые и новые песни. Но того радостного возбуждения и таинственности, которые владели ими в начале праздника, уже не было. Люди притомились. Если веселья слишком много, то и оно в тягость.

Первым не выдержал чернобородый. Потоптавшись в одиночестве у костра, он взял большую корчагу и пошел к ручью. Не спеша обмыл ее от крови, наполнил водой и понес лошадям. Взглянув на них, остановился, растерянно покрутил головой, несколько раз, словно не хватало ему воздуха, открыл и закрыл рот, поставил на землю корчагу, подбежал к одной, ко второй лошади, кинулся в проем между скалами, вернулся, снова осмотрел коней и дико заревел:

— Вай-йя-а!

У дуба прекратились танцы. Встревоженные, все смотрели на чернобородого.

— Вай-йя-а! Исчез мой конь! Вай-йя-а! Коня украли!

Юноши схватились за луки и кинжалы, девушки собрали посуду, завернули в войлок и побежали к табуну.

Через минуту все ускакали тем же путем, каким подъезжали утром. На одной лошади было два всадника: юноша и девушка.

Хомуня спустился вниз и подошел к дубу. Костер еще не потух. В траве валялись куски конины, кости, объедки. Отобрав лучшее, Хомуня нанизал мясо на прутья и пристроил над углями.

Насытившись, он встал, подошел к лежавшей на разлапистых ветвях дуба конской голове, хотел снять ее, завернуть в траву, обмазать сырой землей и положить в угли, чтобы запечь. Но не посмел осквернить жертвенника, хотя и понимал что, голова все равно пропадет, изъедят ее черви, расклюют птицы. Так и не приняв решения, отошел от дуба и направился к ручью.

Только наклонился к воде — сверху раздался боевой клич:

— Ай-йя!

Хомуня вздрогнул от неожиданности, но не успел поднять голову и схватиться за кинжал, как на него со скалы прыгнули сразу трое, сбили с ног, накрыли попоной, завернули в нее с головой и туго стянули ремнями.

Его куда-то понесли. Вскоре положили на землю, перевернули и снова взяли на руки. Попона плотно укрывала голову. Хомуня задыхался, в рот набивались куски шерсти и он, как ни старался, не мог выплюнуть их.

Люди, которые несли его, смеялись, переговаривались друг с другом, но из-за плотного одеяла Хомуня не мог разобрать слов, слышал только густой бас.

Вот его снова опустили на землю, потом забросили на спину лошади. Лежать было неудобно, чем-то сильно давило в бок, голова оказалась внизу, пот разъедал глаза.