Хомуня неподвижно сидел на берегу Инджик-су и смотрел на бурные перекаты лазорево-зеленоватой воды.

Прислонившись к большой скале, напоминающей крепостную стену с башней, он с удовлетворением прислушался, как прогретая солнцем каменная громада согревала его побитое о булыжники тело. Тепло приятно разливалось по спине, от лопаток шло вниз, проникало внутрь.

Вода в реке все-таки слишком холодная.

Хомуня имел неосторожность после того, как побывал с Омаром Тайфуром в крепости Хумара, похвалиться перед кем-то из рабов кажется, перед Аристином, что караван пойдет на Русь. Но у похвалки ноги оказались гнилыми. Сначала купец решил задержаться в Хумаре еще на два дня, а потом и вовсе объявил о своем решении идти не на север, а по Инджик-су на Севастополис.

Хомуня пал духом, ходил хмурым. Порой им овладевала такая тоска, что жить не хотелось. Особенно были невыносимы грубые насмешки Валсамона, не упускавшего малейшей возможности причинить ему боль.

Потом стало еще хуже. Омар Тайфур нанял проводника, хорошо знающего Кавказ, и Валсамон, почувствовав, что купец особо не нуждается в Хомуне, всерьез задумал расправиться с ним. Первая попытка Валсамону не удалась.

Хомуня усмехнулся и вслух, словно для того, чтобы убедить самого себя, произнес:

— Надо бежать.

Бежать он задумал еще в тот день, когда караван вброд перешел Куфис и направился к Инджик-су. Но никак не мог улучить удобной поры для побега. И скорее всего потому, что стал слишком подозрительным и мнительным, боялся, как бы купец и Валсамон или еще кто-нибудь из рабов не догадались о его намерении. Ему даже показалось, что за ним пристально следят, ни на минуту не оставляют одного.

И только здесь, на стоянке неподалеку от аланского города Аланополиса, Хомуня удостоверился, что подозрения его напрасны. Иначе Омар Тайфур не послал бы его с товаром к настоятелю монастыря без охраны. Настоятель, отец Лука, его не принял, сказался больным, велел товар сдать ключнику. Но того долго пришлось ждать, уехал куда-то с утра и вернулся только к обеду. Полдня не было Хомуни в таборе, и никто не встревожился.

Едва Хомуня вернулся, Валсамон сразу заставил его идти на реку стирать одежду купца.

Со стиркой управился быстро. Но едва развесил на кусты сушить халаты, как появился Валсамон. Злой, как ягуар, он зарычал, ни слова не говоря, схватил Хомуню за шиворот и потащил опять к реке.

Холодная вода в Инджик-су. А для его стареющего тела — даже слишком.

Хомуня до сих пор удивляется, как ему удалось ухватиться за одежду Валсамона и увлечь его за собой. Вода, как щепку, сначала бросила на камни могучего Валсамона, и только потом, поверх него, Хомуню.

Валсамон ударился плечом об острый камень, в кровь разодрал кожу на щеке и на боку. Трудно сказать, удалось бы им выбраться на берег или нет, если бы не поваленное дерево, вершина которого лежала в воде ниже по течению.

Раны Валсамона сильно кровоточили, и он, едва ступив на берег, сразу побежал к табору.

Некстати эта драка. Шуму будет много. А откладывать побег нельзя. В распоряжении осталась всего одна ночь. Утром караван пойдет к Желтой спине — Аркассару, а там сбежать сложнее, каждый человек на виду.

Хомуня насторожился. Слева, за скалой, с крутого берега скатился камень и плюхнулся в небольшую заводь. Хомуня протянул руку и подвинул к себе продолговатый острый голыш, напоминающий рог буйвола.

Из-за скалы показалась босая нога, измазанная черной болотной грязью. Она осторожно опустилась на камень, опробовала его устойчивость. Потом Хомуня увидел закатанные до колена серые шаровары и успокоился. Не валсамоновы шаровары. У того красные.

Это был Аристин. Не заметив Хомуни, он подошел к реке, присел на корточки, набрал в пригоршню воды, напился.

Поднимаясь, Аристин оглянулся. Увидев Хомуню, он резко выпрямился и замер, настороженный.

Потом Аристин наклонил к себе ветку калины, пробившуюся между камней, вытащил из-за пояса кинжал с длинным лезвием, легким взмахом срубил ветку и, очищая ее от листьев и тонких отростков, сделал шаг в сторону Хомуни.

Хомуня опустил руку на «буйволиный рог».

Аристин остановился в нерешительности. Затем, оглядевшись, сел на край базальтовой плиты. Кинжал положил рядом.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Аристин.

Хомуня не ответил, только судорожно сглотнул слюну и пожал плечами.

— Жалко, что ты не утопил Валсамона в реке. Таким бешеным я его ни разу не видел. Наверное, кому суждено умереть на виселице, тот не утонет, — Аристин встал, постоял минуту и добавил: — Я заберу халаты Тайфура, они уже высохли.

Хомуня молча кивнул головой.

Осторожно переступая босыми ногами, Аристин направился к откосу. Кинжал остался лежать там, на плите, где молодой раб положил его.

Хомуня удивленно посмотрел вслед Аристину. Еще не было случая, чтобы тот забыл или отдал кому свое оружие.

Аристин остановился, бросил в сторону Хомуни очищенный калиновый прутик и сказал:

— Меня Валсамон послал не только за тем, чтобы забрать халаты. Ты понимаешь, что это значит? Я скажу Валсамону, что издали увидел тебя под скалой.

Приложив правую руку к сердцу, Хомуня склонил голову; Аристин, удовлетворенный, снова начал взбираться на откос.

Хомуня быстро встал, поднял кинжал и спрятал под рубаху, за пояс. При этом успел отметить, что кинжал взят из запасов Омара Тайфура.

— Аристин! — негромко позвал он. Аристин вздрогнул и медленно повернулся к Хомуне.

— Под моим седлом, в тороке, лежит плащ. Он еще довольно крепкий. Не пропускает воду. Есть там, правда, небольшая дыра, но это пустяк. Она в самом низу справа. Ты возьми себе плащ. Скажи, что я подарил тебе.

— Валсамон уже забрал твой плащ. И кинжал тоже. Так что… — Аристин мельком взглянул в сторону табора и добавил: — Я буду молиться за тебя, Хомуня.

— Спасибо, — Хомуня снова отошел к сакле. — Я хорошо помню твою мать, Аристин. Она была доброй женщиной. Жаль, что ты не знал ее. А Валсамону скажи, что я здесь, под скалой сижу. Греюсь на солнце.

Аристин пошел не оглядываясь.

Хомуня понимал, что с Валсамоном справиться будет трудно. И рассчитывать, что первый раб-телохранитель, одурманенный злостью, сам подставит себя под нож, — дело безнадежное. Как только за редкими кустами, разбросанными по бровке откоса, скрылась голова Аристина, у Хомуни засосало под ложечкой. У него всегда появляется этот противный сигнал тревоги, когда наступает опасность. Но если раньше усилием воли, иногда даже совсем небольшим, он подавлял эту тревогу и любую неприятность встречал спокойно, то сейчас чувствовал, как смятение разливается по всей груди. Хомуня с удивлением посмотрел на свои руки. Их охватила мелкая дрожь. Он с отвращением встряхнул кистями, несколько раз сильно сжал ладони в кулак. Потом медленно расправил пальцы. Дрожь не утихла.

«От старости, что ли?» — подумал Хомуня.

Он внимательно осмотрел место, где отогревался на солнце, скалу, нависшую небольшим карнизом над кромкой берега. Попробовал даже притаиться у края скалы, чтобы первому внезапно напасть на Валсамона. Но скоро убедился, что это невозможно. Не будет Валсамон спускаться к реке рядом со скалой. Здесь слишком много острых камней, и он, наверняка, выберет себе дорогу полегче, чуть левее. Да и ниша в скале не настолько глубока, чтобы там можно было спрятаться.

Хомуня обошел кучу камней и начал подниматься на откос. В конце широкой поляны, недалеко от шатра Омара Тайфура, где паслись лошади, он увидел Валсамона и Аристина. Аристин рукой показал в сторону скалы.

Сразу за шатром начинался лес. Изумрудными, с белесой проседью, волнами он круто возносился на гору и доставал почти до вершины. Внизу лес плотной стеной охватывал широкую поляну, на которой располагался табор. Справа, за шатром Тайфура, поляна упиралась в излучину Инджик-су. Слева — заканчивалась широким гребнем селевого наноса, из которого торчали побелевшие от дождей корни деревьев, стволы с ободранной корой, сучья.