При организации новых объектов охраны также выносилось решение правительства.

Для ясности я должен сказать, что Берия был настроен против меня еще с 1940 года, когда по указанию т. Сталина были сняты с работы два моих зама, ставленники Берия (Каранадзе и Гульст). Они оба претендовали на мою должность и, собирая сплетни о моей личной жизни, докладывали об этом Берия, который, в свою очередь, докладывал Сталину. Сталин сам проверил эти сведения и, убедившись в их лживости, дал распоряжение о снятии их с работы.

Когда подбирали замов в МГБ, т. Сталин спросил мое мнение о Гоглидзе и Ценаве, как кандидатах на должность замов. Гоглидзе я знал по работе в транспортном отделе, и у меня были отрицательные факты о его руководстве. Ценаву я лично по работе не знал, но слышал о нем отзывы как о работнике только отрицательные.

В 1947 году были установлены хищения и бесхозяйственность на даче Берия в Гаграх. Дача не числилась за Главным управлением охраны, и до меня дошли сведения о бесхозяйственности и расхищении государственного имущества. Я доложил об этом Сталину, и он дал распоряжение принять ее на баланс Главного управления охраны. Во время приема дачи на баланс нами была установлена полная бесконтрольность. Никакой отчетности мы получить не могли, так как ее не существовало. Было установлено, что комендант дачи по распоряжению начальника личной охраны Саркисова весь урожай лимонов и мандаринов отправлял в Москву и продавал их по спекулятивным ценам. Также было установлено, что комендант строил лично для себя дачу, используя материалы, предназначенные для госдач.

Обо всем этом я доложил Берия и просил о привлечении коменданта к ответственности и снятии его с работы. Но Берия не дал на это согласия, объяснив, что он знает коменданта давно и привык к нему. Я еще раз напомнил ему, но он сказал, что все это мелочи. Вскоре после взятия дачи на баланс Главного управления охраны этот же комендант представил в финансовый отдел счет на 4 тысячи рублей, который финотдел не принял. Он обратился ко мне за визой, объяснив, что он покупал путевки по распоряжению жены Берия. Так как подобные расходы не были предусмотрены бюджетом, то я этого счета не утвердил. Он доложил об этом Берия, так как вскоре эти 4 тысячи были внесены наличными. Мне было предъявлено обвинение в том, что я знал о моральном разложении Берия, что Саркисов будто бы показал, что он докладывал мне об этом, но это ложь, я об этом ничего не знал, а очной ставки мне с Саркисовым не дали.

В 1948 году был арестован комендант Ближней дачи Федосеев. Следствие вел Серов под руководством Берия. У Федосеева было взято показание на меня, что я будто бы хотел отравить Сталина. Сталин усомнился в этом и лично проверил это, вызвав Федосеева на допрос, где тот заявил, что это ложь, которую его заставили подписать побоями. Он пожаловался Сталину, что его избивали. После этого дело взяли из МВД от Берия и передали в МГБ лично Абакумову.

Берия вместе с Серовым стал подбирать на меня материалы, не брезгуя ложными и клеветническими донесениями.

И хотя я был арестован по «делу врачей», из тюрьмы я выпущен не был, а мне предъявили новое обвинение по делу Стенберга и Степанова. Мне приписьшали связь со Стенбергом, художником, оформлявшим в течение многих лет Красную площадь к праздникам 7 Ноября, 1 и 9 Мая, и Степановым, бывшим замом министра внешней торговли. Их обвиняли в шпионаже. Это обвинение также оказалось ложным, и оба они были освобождены и реабилитированы. Мне же было предъявлено третье обвинение якобы в незаконном приобретении вещей во время пребывания в Потсдаме на конференции, что также было ложью, так как привезенные мною вещи все были приобретены за наличный расчет согласно списку для генералитета и полковников, обслуживающих конференцию. Этот список был утвержден правительством, что может подтвердить Круглое. Вот по этим двум последним обвинениям, абсолютно ложным, меня привлекли к суду, предъявив мне фальсифицированные протоколы, подписанные, правда, мною, но после всевозможных издевательств в совершенно невменяемом состоянии. Я просидел в тюрьме, в одиночке, два года и два месяца. Перенес инфаркт, подвергался издевательствам, а на суде был настолько болен и слаб, что не мог держаться на ногах, ничего не соображал и поэтому ничего не мог сказать в свое оправдание. В защите мне было отказано, и, таким образом, я оказался осужденным по фальсифицированным протоколам.

После разоблачения Берия все работники Главного управления охраны, которые привлекались к ответственности вместе со мной, были реабилитированы и восстановлены в партии.

Меня Серов продолжал держать в тюрьме и отдал под суд. Он не дал указания следственным органам передопросить меня, после того как был разоблачен Берия, как это было сделано в отношении других заключенных, и меня судили по старым фальшивым протоколам. Все это в свое время делалось по указке Берия под непосредственным руководством Гоглидзе. Серов, зная это, утвердил заключение и отдал меня под суд, получив на это санкцию Руденко.

19 января 1955 года состоялся суд, без защиты. Я был осужден по ст. 193-17 (?). Я был лишен воинского звания и правительственных наград, было конфисковано якобы незаконно приобретенное имущество и определена вольная ссылка на 10 лет в отдаленные районы без лишения гражданских прав. С применением амнистии и зачетом предварительного заключения срок ссылки был сокращен до 3 лет. В мае 1956 года решением Президиума Верховного Совета СССР с меня была снята судимость и мне было разрешено вернуться в Москву. Но я так и не был реабилитирован. Несколько раз я писал заявления в ЦК КПСС на имя Хрущева, но все они направлялись Серову и никем не рассматривались.

На неоднократные просьбы принять меня Генеральный прокурор Руденко мне отвечал отказом.

В 1956 году вскоре после моего возвращения из ссылки в Москву я был вызван в МГК и принят Комаровым, бывшим заместителем председателя КПК. Я вкратце, как мог, изложил ему свое дело, так как я был еще очень болен. Он обещал доложить Швернику и вызвать меня, но прошло больше двух лет, а вызова не последовало. Как мне позже стало известно, Комаров написал на моем заявлении, что меня якобы вызывал Шверник, чего в действительности не было, а это заявление было отправлено в архив. Как потом выяснилось, Комаров написал эту ложь по приказанию Серова. В 1959 году по моему заявлению после тщательной проверки и вызова свидетелей, представления документов коллегия КПК под председательством Шверника разбирала мое дело. После окончания заседания Шверник заявил, что о решении комиссии КПК мне будет официально сообщено. Следователь, который вел мое дело, т. Кузнецов уведомил меня, что решение комиссии было положительным и что оно направлено в Президиум ЦК для утверждения. Это сообщение я ждал около трех лет и получил отказ через райком партии накануне Великого Октября 1962 года за подписью Сердюка.

В 1966 году мной снова было подано заявление в КПК. Дело мое разбиралось под председательством Пельше. И хотя было признано, что со стороны работы у меня все обстояло благополучно и никаких обвинений по работе мне не предъявляется, в реабилитации и восстановлении меня в партии мне снова было отказано.

Я с полной ответственностью заявляю, что я ни в чем не виноват и до сих пор не знаю, за что я так жестоко наказан. Я не совершал никаких преступлений, никакой вины за собой не знаю. Вся моя жизнь была посвящена борьбе за завоевание Советской власти и построение коммунизма в нашей стране.

На заседании КПК мною были предъявлены два отзыва о моей работе во время войны от маршалов СССР Жукова и Василевского.

Копия