Со стороны полуразрушенного завода доносился басистый рокот крупнокалиберных пулеметов, перемежающийся сухой дробью автоматов. Перед головным танком внезапно вырос столб огня – русские корректировщики засекли выход его батальона. Артиллерийская вилка сжималась. Замер танк Рихарда Мюллера, снаряд угодил в топливный бак, два живых факела выпрыгнули из люка и покатились по земле.

Крюгер заскрипел зубами. В этой схватке со смертью единственным козырем была скорость. Скорость и маневр, и его Эрих, водитель-механик, выжимал из тяжелой машины все что мог. Танк бросало из стороны в сторону, Крюгер слышал, как броню полосуют осколки снарядов, но старался не обращать на это внимания. Он впился глазами в бело-серое пространство, пытаясь засечь артиллерийские вспышки.

Очередной залп едва не накрыл их, танк взлетел, подброшенный взрывом, и сердце Крюгера впервые за время боя сжалось от страха. После удара заныло правое плечо, но, несмотря на боль, он испытал облегчение: гусеницы на месте, значит, можно двигаться дальше.

Танк Крюгера скользнул в лощину, здесь было спокойнее: какое-никакое, а все-таки укрытие. Вслед за ним шли еще три машины, остальные продолжали двигаться к цели, маневрируя на поле.

Танк миновал проволочные заграждения, на которых в причудливых позах застыли мертвые тела, но тут по броне зацокали пули – впереди было пулеметное гнездо. Стрелок Карл беспрерывно давил надавил на гашетку своего оружия, руки и ноги механика-водителя двигались, как у огромного паука. Вот он резко нажал на педаль газа, и многотонная машина прыгнула вперед. Крюгер расслышал треск дерева. Гусеницы его танка смели наспех построенный блиндаж.

Внезапно пулемет Карла стих, кажется, он что-то кричал Эриху. Прильнувшего к смотровой щели Крюгера прошиб ледяной пот: прямо на них, сжав в правой руке связку гранат, двигался русский фанатик. Рука взметнулась в броске, и Крюгер обреченно закрыл глаза, каждый нерв его тела звенел от напряжения. Машина резко накренилась, мотор бешено взревел, и тут раздался взрыв. «Это конец», – успел подумать Крюгер, но, к его удивлению, танк продолжал двигаться вперед. В последний момент водителю чудом удалось чудом развернуть танк и отбросить русского в сторону.

Первый рубеж обороны остался позади, но за ним уродливым черным рубцом тянулась следующая цепь окопов, дальше шли позиции артиллеристов. Русские продолжали сопротивляться, но было заметно, что они выдохлись. Танки третьей роты Гюнтера Собецки сделали невозможное: с ходу форсировав речушку и потеряв три машины, они прорвали оборону на правом фланге и теперь крушили тыловые порядки большевиков. Вслед за ними разворачивался для входа в прорыв свежий танковый полк.

Однако русские продолжали удерживать позиции, им помогали артиллеристы. Проклятая батарея торчала как кость в горле, выглянув в очередной раз из люка, Крюгер увидел, что ее огонь отсек пехоту. Уменьшилось и число танков. Воздух пропитался запахом гари, ожесточение боя достигло предела, орудийные выстрелы слились в непрерывном вое, который невозможно было слушать: барабанные перепонки рвались от напряжения. Дыхание смерти витало повсюду.

– Давай, Эрих, давай, – подгонял Крюгер механика-водителя. Он отлично видел артиллерийский расчет. Фигуры бойцов мельтешили у ящиков со снарядами, мелькнуло перекошенное от напряжения лицо командира расчета.

Раздавив еще одно русского фанатика, Эрих направил машину прямо на позицию. Танк вполз на бруствер и навис над пушкой. Крюгера ослепила яркая вспышка, левую руку обожгла острая боль, в башню поползли клубы едкого дыма, снизу к ногам подбирались языки пламени.

Здоровой рукой Крюгер трудом сдвинул крышку люка и без сил обвис на башне. Сквозь забытье он почувствовал, как крепкие руки стащили его с брони и заволокли в воронку. Это был санитар, свой, немецкий.

– А-а-а-а-а! – в бессилии закричал танкист, катаясь по мерзлой земле. Он уже ничем не мог помочь своим бойцам, все они полегли на этом проклятом русском поле.

Санитары уложили Крюгера на носилки и понесли к станции. Оттуда непрерывным потоком двигались свежие силы. Эта армада стремилась на восток, к вожделенной цели – Москве.

…А навстречу ей длинными лентами тянулись по обочинам наспех сколоченные отряды московского ополчения. Полотно дороги было изрыто бомбами, однако движение не прекращалось ни на минуту. Надсадный гул автомобильных моторов не умолкал ни днем, ни ночью. Разбитую врагом технику оттаскивали в сторону. В кюветах лежали мертвые – похоронная команда не успевала справляться со своими обязанностями. В кровавой мясорубке ежедневно перемалывались тысячи человеческих жизней.

В те роковые октябрьские дни Москва замерла в тревожном ожидании. 12 октября Государственный Комитет обороны принял решение о строительстве в черте столицы и в ее ближайших пригородах оборонительных рубежей. На рытье окопов было мобилизовано свыше 450 тысяч жителей, преимущественно женщин. Агитировать никого не требовалось, ехали сами – и молодые, и старые, позабыв про болезни и оставив дома детей. 16 октября ГКО принял решение эвакуировать из Москвы часть государственных учреждений, и главное – Ставку, однако Верховный главнокомандующий оставался в городе. 19 октября было введено осадное положение. Гитлер по-прежнему хотел войти в Москву в начало зимы и добивался своей цели любыми средствами. Москву бомбили почти ежедневно. Уже потом историки подсчитали, что в налетах участвовало 2018 самолетов, из которых 273 было сбито.

Минирование железнодорожных узлов, всех двенадцати городских мостов и других важных объектов вели специальные команды из Особой группы НКВД СССР под командованием майора государственной безопасности Павла Судоплатова. Гордость Москвы, ее красавец метрополитен был остановлен, начались работы по подготовке к его уничтожению. Возможному – о реальном не хотелось и думать никому из подрывников.

С наступлением ночи Москва погружалась в темноту. Светомаскировка была строжайшей. Непривычную для столицы тишину нарушал лишь размеренный стук каблуков военных патрулей. Время от времени тишину взрывали короткие перестрелки. Подвижные отряды НКВД и военной комендатуры уничтожали мародеров, вступали в схватку с гитлеровскими диверсантами.

В ночь на двадцать первое октября надрывный вой воздушных сирен оповестил о начале очередного налета фашистской авиации. Сквозь него прорывался и набирал силу монотонный гул тяжелых бомбардировщиков. Волна за волной эскадрильи «юнкерсов» накатывали на Москву. Перекрестные лучи прожекторов, выискивая цели, впивались в небо. Зенитки лаяли непрерывно, и все же земля то тут, то там вздымалась под ударами полутонных авиационных бомб. Все ближе и ближе ложились они к Кремлю, одна разорвалась у Большого театра, другая – в университетском скверике на Моховой, пострадало здание Центрального Комитета на Старой площади, зарево пожарищ полыхало на окраинах.

Огромный дом на Лубянке мелкой дрожью отзывался на каждый новый взрыв. Лаврентий Берия не решался спуститься в бомбоубежище, так как Сталин во время налетов не покидал своего кремлевского кабинета. Положение на Можайском направлении складывалось критическое, не помогли и брошенные в бой две дивизии народного ополчения. Немцы за сутки перемололи людей в своих танковых жерновах, а те, кто уцелел, вынуждены были отступить к Москве. Здесь их встречали заградительные отряды НКВД, выполнявшие свою грязную, черную работу, однако массовые расстрелы дрогнувших бойцов лишь на время позволяли восстановить зыбкую линию обороны. Танковые клинья гитлеровской армии с невиданным упорством продолжали атаку.

Ухнул очередной взрыв.

«Совсем рядом!» – с содроганием подумал Берия. Жалобно задребезжали оконные стекла, как маятник, закачалась массивная бронзовая люстра, тусклые пятна светильников, мигнув несколько раз, погасли. Кабинет погрузился в темноту. Прошла минута, другая, и здание снова тряхнуло. Чтобы не упасть, нарком судорожно ухватился за стол. Но и на этот раз все обошлось. Грозный гул, поднимавшийся снизу, постепенно стих, и наступила привычная тишина.