Посланница привезла с собой русскую девушку, которая умела печь блины, а русские моряки привезли икру; таким образом устроилась у нас в Иеддо русская масленица. Эти блины составили там целое событие для русских.

Возвратившись после блинов в Юкагаму, я начала приготовляться к отъезду. Вещи, приобретенные в Японии и в Китае, я отправила прямым путем к себе в Ораниенбаум. Наконец, день отъезда был назначен и накануне я поехала с прощальными визитами, но тут произошла со мной катастрофа, задержавшая меня в Юкагаме еще на три недели. Билеты были уже взяты и, делая визиты, я была уверена, что на следующий день непременно выеду в С.-Франциско; но вот — что случилось: от консула Пеликана повез меня, как ездят здесь все, о чем я уже говорила, носильщик, называемый здесь «дженерикс». По этой дороге, приходится спускаться с большой горы и прежде я брала всегда двух людей; один, как водится, держал оглобли, другой же, для безопасности, должен был поддерживать экипаж. В этот раз я не позаботилась о втором дженериксе, затрудняясь вообще объясняться по-японски и предполагая, что дженерикс надеется на себя. Но вот, когда пришлось спускаться с горы, он побежал слишком скоро и, будучи не в силах удержать экипаж, начал кричать; я также, видя неминуемую опасность, закричала. Ко всему этому, спуск был с крутым поворотом. Как раз у поворота находилась небольшая лавочка и дженерикс, рассчитывая остановиться, направился прямо на эту лавочку. Удар был так силен, что когда оглобли ударились в стену, то я стукнулась лбом так сильно, что почти потеряла сознание. Когда мне подана была помощь, то оказалась сильная опухоль на лбу и самая кость была вдавлена, так, что до сих пор у меня остался знак. После такого ушиба и испуга, конечно, я не могла выехать. Несчастный дженерикс поплатился за свою самонадеянность ужасно: ему краем стены сразу отрезало ухо, и он, сознавая свою вину, так был испуган, что, несмотря на страшную боль, которую испытывал, убежал, оставив ухо на месте. Без ужаса не могу вспомнить этого случая! Но, как выяснилось впоследствии, по милосердию Божию, это несчастие предохранило меня от совершенной гибели, потому что пароход, на котором я должна была тогда выехать, погиб со всеми пассажирами, почему одно время в Петербурге разнесся слух, что я погибла.

Когда я оправилась от ушиба и была в состоянии отправиться в путь, наступали уже последние дни страстной недели. Мне очень было грустно, что приходилось встретить светлый праздник в море без всего, что мы русские привыкли иметь в эти дни, без кулича, пасхи и красных яиц. Но и тут позаботились побаловать меня. Консул наш неожиданно привез мне вечером, накануне отъезда, на пароход, пасху, красных яиц и кулич, который он испек сам и который вышел превосходный. Это, разумеется, очень обрадовало меня и я могла встретить праздник Пасхи по-русски.

В четыре часа ночи пароход наш «Бельфик» отошел от пристани. На другой день, утром, в одиннадцать часов, я вышла на палубу. Ничего уже не было видно, ни кораблей, ни лодок, ни берегов. День был превосходный, волнение океана едва заметное; но на другой же день волнение начало постоянно увеличиваться. В первый день я видела на палубе много дам; но со второго дня они уже скрылись и в течение девятнадцати суток, которые мы шли до С.-Франциско, я увидела их вновь только за три дня до приезда. Действительно, волнение было так сильно, что на палубу никому нельзя было показаться.

Название «Тихий океан», можно считать ироническим. Сколько ни приходилось мне проезжать морей, нигде не бывает таких постоянных и сильных волнений, как в этом океане: волны на нем так велики, что пароход то совершенно скрывается между ними, то нос его поднимается так, что пароход принимает почти вертикальное положение; при этом набегающие волны громадой своей грозят совершенно поглотить пароход, но наш пароход был великолепно устроен, конечно, в виду этих волнений океана, длинный и узкий; когда он находил на волну, то так рассекал ее, что не долго оставался в воде, и мы, через толстые стекла кают, видели только как вода перебегает через рубку. Над местом, занимаемым рулевым, устроен стеклянный колпак, так что, как бы пароход ни погружался в воду, лоцман может все видеть.

Таким образом, в течение пятнадцати суток волны кидали нас из стороны в сторону. Из женщин одна только я могла есть, все остальные были больны; англичан и американцев так это удивило, что они прозвали меня — женщина-матрос.

Наконец, постоянно усиливавшееся волнение перешло в настоящий шторм; нас вдруг так качнуло, что неожиданно повалилось все и все. Капитан сделался даже заметно озабоченным. Он сошел в нижнюю большую общую каюту и объяснил пассажирам, что так как уже 15 суток нас преследует по этому направлению шторм, который может разразиться ураганом, то он теперь же, раньше обыкновенного, свернет на юг. И действительно, как только пароход изменил направление, часа через два времени, не более, нам представился совершенный контраст того, что было; единственно только в Тихом океане можно встретить такие противоположности: наступила совершенная тишь, море было неподвижно, как зеркало. Дамы конечно обрадовались, вышли на палубу; но их нельзя было узнать — лица испитые, желтые, так подействовала на них буря. Один же японец пострадал так, что умер, как только вышел на берег; впрочем, он был человек болезненный.

Во все время пути я не знала, что пароход вез внизу в трюме 700 китайцев и что между ними свирепствовала страшная черная оспа. Мне это сказали, когда мы уже вышли на берег. 

В С.-Франциско я остановилась в отеле «Palas». Отель этот содержат негры на паях. Сами пайщики и прислуживают, одетые как настоящие джентльмены, в черные фраки, белые галстуки и безукоризненно белое белье, что составляет оригинальный контраст с их черными физиономиями. В нижнем этаже находится зала, которая служит исключительно приемной и в которой приезжающие ожидают сведений, какие есть свободные номера. Зала прелестна, круглая, покрытая роскошными коврами, украшенная громадными зеркалами, великолепными картинами и богатыми портьерами. Посредине стоит громадный круглый стол, на котором разбросаны всевозможные газеты, журналы, книги. Одним словом, обстановка напоминает дворец. Номера разделяются великолепным мраморным коридором; двор с мраморным полом и покрыт стеклянной крышей.

Сообщение с этажами производится при помощи подъемной машины, устроенной в виде кабинетика с бархатными диванчиками и убранного растениями.

Замечательно, что в С.-Франциско чем квартира выше, тем она ценится дороже, входить же по лестницам не приходится, благодаря подъемным машинам. В отеле «Palas» номера великолепно меблированы, всюду ванны — и т.п., особенно же удивило меня то, что в каждом номере громаднейшая двуспальная кровать. Впоследствии я узнала происхождение обычая ставить подобные кровати во всех номерах, а именно: при основании города, первые жители его были исключительно трудящиеся и им приходилось спать не более четырех часов в сутки, а так как жары там непомерные, то жители устраивали себе такие широкие кровати для того, чтобы, когда от жара спящий захочет перевернуться на другой бок, то может лечь на свежее место. Обычай этот укоренился в С.-Франциско до такой степени, что и теперь даже бедняк спит на широкой постели. Посмотрев несколько номеров, я выбрала себе прекрасное помещение, за которое платила, вместе с завтраком и обедом на двоих, пять долларов в сутки. По желанию, можно обедать за общим столом, в громадных залах, или же в отдельных маленьких комнатках, кому как угодно.