Спустившись в каюту, я хотела снять мою мокрую одежду, но буря усиливалась и от качки невозможно было держаться на ногах. Переход тихой погоды в страшную бурю произошел в какие-нибудь десять минут! Слышу кричат: «аврал». Слово это означает, что требуется к делу все, что находится на корвете: люки заколачиваются, пушки привязываются. Нельзя вообразить себе эту суматоху, не видав ее. Что это был за ужас! Качка была так сильна, что корвет два раза ложился совершенно на бок. Буря, а с ней и страх мой, продолжались до утра.
Когда мы приблизились к рукаву, ведущему в бухту Юкагамы, то, вследствие бури у берегов скопился такой туман, что все пришли в смущение, опасаясь, чтобы не случилось какого-нибудь несчастия, потому что здесь находится масса подводных камней. Капитан был в недоумении, что делать. Однако же, мы подвигались вперед, в ожидании лоцмана, который обыкновенно встречает подходящие суда, чтобы провести их. Наконец, мы увидели, что он приближается. По принятому обычаю, лоцману был дан с корвета сигнал. Раздался пушечный выстрел. Настоящий лоцман должен был это понять, но, по всей вероятности, подъезжавший к нам лоцман был простым проводником, не знавшим этого обычая и, испугавшись выстрела, повернул назад и исчез. Мы остались по прежнему в затруднении. В это время проходил в виду нас американский пароход. «Баян» спросил у него знаками указаний, как пройти к Юкагаму. Тот также знаками ответил: «следуйте за мной». Но «Баяну» нельзя было этого сделать, потому что надо было развести пары, а, по правилам морского плавания, корвет может разводить пары только тогда, когда взойдет в рукав или в реку. Американский пароход скрылся скоро у нас из виду. На счастье наше, на корвете находился старший офицер, который раньше уже проходил в этом месте. Он вызвался провести нас. Под руководством его решено было искать надлежащий путь.
Утомленная до крайности бурной ночью, я боролась между страхом и желанием отдохнуть, пока, наконец, сон не пересилил боязнь; я ушла в каюту и скоро заснула. Когда я проснулась, то пары уже действовали. Мы вошли в рукав. До бухты, по рукаву, надо было пройти часов пять или шесть. Я оделась и вышла на палубу. Собеседником моим, по обыкновению, был священник. Мы, разумеется, говорили о только что испытанных впечатлениях во время бури. Как потом оказалось, причиною ее было землетрясение на берегах Японии. Между прочим в Юкагаме оно произвело большое опустошение: здания рушились, земля трескалась, и, как мне рассказывали очевидцы, стены деревянных домов раздвигались и сдвигались. Чтобы объяснить такое странное явление, нужно заметить, что углы деревянных домов в Японии, именно в виду частых землетрясений, в предупреждение разрушений, устраиваются так, чтобы бревна могли сдвигаться.
Наконец, в виду нашем показался Юкагама, прелестный городок, весь в зелени, среди которой выдавались роскошные пальмы. Навстречу нам выехало множество лодок с кучею детей и разведенными огнями; корвет был окружен ими. В лодках движение, варят, пьют, едят и предлагают разные продукты. С пристани начинается пальба и к корвету подъезжают члены русского посольства.
Приближаясь к берегам Японии, я призадумалась над тем, что в этой стране не могу встретить ни одного знакомого человека, и что же? Среди членов посольства, подъезжающих к нам, вижу вдруг все знакомые лица: Александр Александрович Пеликан, с которым я была знакома в Петербурге; секретарь посольства, барон Розен, которого знала также по Петербургу, как прекрасного музыканта и, наконец, посланник Струве, с которым я также встречалась. С супругой Струве, Марией Николаевной, я тотчас же познакомилась и приглашена была на другой день к ним обедать.
После отъезда посольства, мы вышли на берег и я поместилась в роскошной французской гостинице «Бона».
Контраст между Владивостоком и Юкагамой поразителен. В первом везде по улицам оставшиеся пни от срубленных деревьев, ездить приходится по кочкам, всюду нечистота, плохие здания — здесь, в Юкагаме, улицы ровные, дома прекрасные, множество зелени, садов; все чисто и красиво.
Первые дни по приезде мне необходимо было отдохнуть и разобрать вещи, после чего я поехала к нашему посланнику, где, к радости моей, встретила всех офицеров с «Баяна», а также адмирала Пузино и офицеров с «Аскольда», которых я видела во Владивостоке. Адмирал успел уже прибыть со своей эскадрой вслед за нами.
После визитов, начались хлопоты по устройству концертов. Японцы оказались очень любезными и впервые дали здание своей ратуши для артистического вечера. Зала ратуши роскошна. Число газовых рожков доходит до 800. Здесь обыкновенно живет Микадо, когда приезжает из Иеддо.
Я познакомилась со многими иностранцами, — французами, англичанами, немцами и, конечно, со всеми русскими, которые были в то время в Юкагаме.
При устройстве концерта, я встретила полное сочувствие от всех. Один англичанин предложил мне аккомпанировать и свой инструмент для концерта. Участвовал еще один француз со скрипкой и некоторые любители пения. Таким образом составился интересный концерт.
В концерте более половины залы было занято японцами, остальные места заняты были европейцами. Русский посланник приехал с дочерью японского министра двора; ей необыкновенно понравился концерт. Она много говорила со мной через переводчика, расспрашивала о путешествии и удивлялась моей решимости на такой дальний и опасный путь.
О концерте рассказывать не буду, а приведу только отзыв главной тамошней японской газеты: «Подходим к башне ратуши; было половина осьмого. (Начало назначено было в 8 часов). По вьющейся лестнице мы взошли в залу. Перед нашими глазами стояли стулья числом до тысячи и стулья эти поставлены были рядами один около другого. Впереди залы поставлен был амвон, покрытый красным сукном и ящик о трех ножках. Публика идет, идет, наконец, наполнилась вся ратуша. Появляется дама в черном платье, покрытом прозрачной черной тканью. (Вероятно, вид мой соответствовал японскому вкусу, потому что здесь автор статьи рассыпался с необычайной похвалой относительно моей наружности). С ней вышел мужчина в черном фраке, который, открыв ящик о трех ножках, заиграл на нем, и мы услыхали тогда впервые звуки, поразившие нас. Наконец, певица эта начинает петь. Она пела, то так тонко как волос, то вдруг как мужчина. (Надо заметить, что когда японцы восхищаются, то непременно сравнивают с чем-нибудь). Она пела так, как могла только петь богиня пения, которая своим голосом укрощала не только людей, но и зверей. И эта певица пела так, что рыбки на дне моря встрепенулись. Ей так хлопали в ладоши, такой был шум в зале, точно тысячи журавлей слетались и колотили своими носами в пол». Такова была рецензия главной японской газеты, выходящей в Иеддо.
Вообще, пение мое произвело такое впечатление на японцев и так расположило их ко мне, что они не переставали расспрашивать меня через переводчиков, которых постоянно было три или четыре, из японцев же, говорящих по-русски. У них даже возбудился вопрос об устройстве академии искусств, в программу которой входили музыка, пение, архитектура и рисование. Их так это занимало, что они желали тотчас же перейти к исполнению, но не было необходимых для этого сумм, которыми они могли бы тогда располагать и пришлось отложить возможность осуществить это дело.
Я пробыла в Японии несколько месяцев и положительно обворожена была ею, ее оригинальностью, ее обычаями, характером японцев вообще, их простодушием, доверчивостью, бесхитростью, опрятностью, и только сожалею, что эта симпатичная страна далеко от нас. Утром, выходя из комнаты, я всегда находила в коридоре множество японцев с разными вещами, из которых я покупала то, что казалось мне интересным. Таким образом, приобретая здесь старинные японские вещи, а потом в Китае — китайские, я устроила себе, по возвращении в Петербург, японско-китайскую комнату, которая существует у меня и теперь и восхищает тех, кто посещает меня. Правда, собирая эту коллекцию, я имела в виду, что она, по возвращении моем в Россию, послужит в глазах тех, кто всегда интриговал меня, самым веским доказательством моих успехов в продолжение моего кругосветного путешествия. Если б я, вернувшись, имела только большие деньги, то кто же мог знать, что я их приобрела, тогда как эта комната наделала такого шума в Петербурге, что о ней неоднократно писали. Из времен пребывания моего в Японии, мне между прочим памятен обед, данный русскими морскими офицерами. Самый обед, т.е. японские кушанья, не по русскому вкусу. В них преобладают каракатицы, разные водоросли, мясо же в состав японского обеда совсем не входит. Мне интересно было любопытство, с которым прислуживавшие за обедом японки осматривали нас и изучали туалет европейских дам; это заняло их так, что после обеда они попросили нас в отдельную комнату, где без церемонии разбирали нашу одежду, осязая ее.
