– Ох, парень, отрыгнется тебе твое благородство… Алика-то, как покалечил? Он же этим, новомодным способом драки владеет… Тьфу ты… Никак не могу запомнить… Что-то там вроде корыта… Он уже лет пять в городе живет, сюда по выходным, да на каникулы наезжает, и умение свое на деревенских увальнях демонстрирует. Летом одного на танцах так ногой по голове огрел, тот недели две в больнице пролежал.

– Вот и меня, тоже хотел… ногой по голове, да неудачно приземлился…

– Ладно, Бог даст, все обойдется… – милиционер пошел к двери, взявшись за ручку, обернулся: – Вы отдыхайте, а я в больницу загляну. Если что – сообщу…

Он ушел. Павел присел к столу, решив подождать часок. По своему опыту знал, какие иногда шуточки откалывает сотрясение мозга. Студенты угомонились. Подошла Вилена, брезгливо бросила на стол обрез, поставила рядом патрон:

– Павел Яковлевич, почему вы покрываете этих подонков? Посмотрите патрон, там же пуля. Верная смерть метров с двадцати…

Он взял патрон, с минуту разглядывал дырявое рыло "жакана". Медленным, усталым движением положил патрон в карман, тихо сказал:

– Ложись спать, не мы выдумали, что утро вечера мудренее…

У нее вдруг задрожали губы, она всхлипнула, и прерывающимся голосом заговорила:

– Это все из-за меня… Ну зачем, зачем я его ударила?! Я даже не сообразила, что их так много… Все они покажут, что обрез у вас был, и все – тюрьма… Я писать вам буду… Я к вам приезжать буду, передачи привозить…

Не на шутку перепугавшись, Павел взял ее за плечи, встряхнул, глянул в мокрое от слез лицо. Руки ее безвольно повисли вдоль тела. Кто бы подумал, что это независимая таежная амазонка.

– Ты что, Вилена? Кто меня посадит?

– Павел Яковлевич! Мой дед семнадцать лет ни за что отсидел. Отец за правду… За справедливость, чуть в тюрьму не угодил… А вы двух человек изувечили… Обрез милиционеру сразу не отдали… И как я не сообразила? Надо было самой отдать…

Павел подтолкнул ее к двери, строго приказал:

– Сейчас же иди спать. Черт знает что… Развела тут слезы…

Она покорно шагнула к двери, но обернулась, шмыгнула носом, сказала, уже спокойнее:

– Отдайте обрез, пока не поздно…

Студенты ушли на работу, когда Павел, сидя в одиночестве в деревенской столовой, наворачивал тройную порцию картошки с котлетами. Он здраво рассудил, что если начальство вычеркивает из его жизни целый месяц, так хоть поесть на халяву. А потому заходил в столовую после студентов, и повариха, сердобольно вздыхая, отваливала ему от души. Благо, еда была за счет совхоза. В столовую вошел Михаил Северьяныч, степенно, по-деревенски, поздоровался.

Повариха высунулась из окна раздачи, спросила:

– Северьяныч, тебе положить котлеток? Тут еще полно осталось…

– Спасибо, Маняша, но жена у меня готовит так же вкусно, как и ты… – поглядев на Павла, сказал: – Вы кушайте, не торопитесь.

Павел спросил:

– Ну как, жив пострадавший?

– Живо-ой… Чего ему сделается? Это добрые люди загибаются в одночасье, а таких даже чума не берет. Покушаете – сходим, проведаем.

– А что, они оба в больнице?

– Один – в больнице, другой – дома. Болничка у нас хоть и маленькая, но хорошая. Бабка Алькина полночи металась, требовала вертолет вызывать, чтобы внучка ненаглядного в город везти, еле угомонилась, когда врачиха ей сказала, что через пару дней его и выписать можно.

Сидя у постели Алика, Павел чувствовал себя очень неуютно. Алик с ненавистью зыркал на него из-под бинтов, а на вопросы Михаила Северьяновича отвечать отказывался. Наконец тот не выдержал:

– Что, беззащитных пацанов дубасить – это, пожалуйста? А как самому прилетело – сразу милицию звать? Допрыгался…

Тут из коридора ворвалась рослая, полная женщина. С визгливым криком: – "Вот он!" – кинулась на Павла.

Михаил Северьянович ловко перехватил ее, усадил на табуретку, сунул в руку стакан с тумбочки с чем-то желтоватым. Она машинально глотнула, оторопело посмотрела на стакан:

– Чем ты меня поишь?

– Это разве не вода? – изумился Михаил Северьянович.

Она поставила стакан на тумбочку, уже спокойнее сказала:

– Если ты, Северьяныч, не посадишь этого бородатого бандита в кутузку, я напишу, куда следует.

– По твоей указке я никого сажать не буду. А тех, кто виноват, посадить бы следовало…

– Вот и хорошо. Ты всегда справедливым мужиком был, за то тебя и уважают.

– Рано радуешься. Если дело до суда дойдет, твоему внучку придется сухари сушить. Так что, носи ему побольше разносолов, поправляться ему побыстрее надо, сил набираться.

– Ты что, Северьяныч?! Мальчишка при смерти, и он же виноват?!

– Ну, до смерти ему еще далековато; его ломом в три приема не убьешь. А за участие в разбойном нападении с применением огнестрельного оружия по головке не гладят.

– Как же так? Что теперь делать?.. – растерянно протянула женщина.

– Что делать? А я почем знаю? Раньше надо было думать…

Милиционер торопливо пошел к двери, Павел с облегчением поспешил за ним. Выйдя на улицу, Михаил Северьянович глубоко вздохнул, проговорил хмуро:

– Ты осторожнее с ней. Она не успокоится, капать везде будет, кляузы строчить.

– Михаил Северьяныч, а можно это дело прикрыть, а?.. – искательно протянул Павел.

– Прикрыть?! Да я же о тебе забочусь, дурья башка! – вдруг вскричал милиционер. – Если ты не напишешь заявление, на тебя напишут. Из этого дела все равно пшик получится, но эта баба, зато присмиреет. Если дело не заводить, она тебя с ног до головы грязью вымажет. Твои действия правильные были, это ясно. А вдруг, какому дураку из района поручат разбираться? Или не дураку, а вовсе умному? – с намеком добавил Михаил Северьянович. – Да он так повернуть сможет, что тебе же придется года два в тюрьме париться. Знаешь, эти районные суды?..

Они подошли к покосившейся калитке, висевшей на одном шарнире. По двору шла дряхлая старуха, тяжело опираясь на палку.

– Где внук-то? – обратился к ней милиционер.

Павел отметил, что он не поздоровался, значит, сегодня уже побывал здесь.

– Дома. Сидит, как сыч. Доигрался. Наконец, и ему попало… Жаль, тот добрый человек ноги ему не переломал, может, за ум бы взялся…

Они медленно, подлаживаясь под старческий, шаркающий шаг, двинулись к крыльцу. Пройдя через тесные, с перекошенным полом, сени, вошли в избу. На кухне у стола сидел парнишка. На руке его свежо белел гипс. Ночью парнишка показался Павлу не таким; взрослее и ростом побольше.

Михаил Северьянович присел к столу, заговорил:

– Ну как, Витя, куда обрез-то спрятал? Или дружки тебе еще не успели его передать? А ведь я его все равно найду, и сидеть тогда тебе не меньше пятилетки.

– Доигрался… – бабка сокрушенно покачала головой. – Как же я теперь, одна-то? Однако в дом престарелых подаваться надо, – повернувшись к Павлу, она пояснила: – Родители-то его все по Северу за длинным рублем гонялись. Ну, мать его, дочь моя, не вынесла той погони. Север не каждому в прок идет, померла она. Витьку мне оставила. Папаша о нем вовсе уж забыл, второй год денег не шлет.

Виктор расковыривал ногтем дыру в клеенке, искоса бросая взгляды на Павла.

– Как рука? – сочувственно спросил Павел.

– Рука, как рука… – Виктор дернул плечом. – Врач сказал, до тюрьмы заживет.

– Михаил Северьянович усмехнулся:

– Когда у сторожа ружье крал, да когда ствол у него отпиливал, о тюрьме не думал? А жаль. За кражу, за ношение и за нападение с огнестрельным оружием – много получается.

– Не крал я у сторожа… – упавшим голосом протянул Виктор.

– Кто крал?

– Не знаю…

– Значит – ты. Одноствольный обрез у тебя видели.

– Да не крал я!

– Хорошо, давай обрез, я по номеру посмотрю, тот или не тот.

– Нету у меня обреза!

– Где он?

– Откуда я знаю? Вот он, как меня по руке звезданул, я и света белого невзвидел.

– Ладно… – с угрозой в голосе протянул Михаил Северьянович. – Ты подумай до завтра, – и, поднявшись с табуретки, пошел к выходу. – Пойдем, Павел Яковлевич.