Павел окончательно вышел из себя, и его понесло:
– Я не желаю по-идиотски губить животных!
Лицо Гонтаря выразило ироническое понимание, он покосился на Вилену. Павел еле справился с бешеным желанием перевернуть стол, а Гонтаря выкинуть в окно. Особенно Павла раздражали эти намекающие взгляды и ужимки, призванные показать всем окружающим, что корень зла в Вилене. Но Гонтарь снова сменил и тон, и выражение:
– Хорошо, я не настаиваю… – он равнодушно пожал плечами. – Чем вы намерены заняться?
Смяв в себе раздражение, Павел хмуро выговорил:
– Завтра опять пойду в хребты. Там обнаружилось интересное место, абсолютно не подвергшееся антропогенным факторам, – по опыту Павел знал, что Гонтарю страшно нравятся подобные заковыристые выражения.
Студенты торопливо доели завтрак, и смущенно переглядываясь, ушли.
Андрей Степанович задумчиво протянул:
– Не дай Бог услышать, как кричит лиса, когда ей в сердце втыкают иглу…
– Работнички!.. И ты туда же, Степаныч! Биологи… Тоже мне… Как изучать, если даже руками не трогать?! Как науку вперед двигать прикажете?..
Андрей Степанович поморщился, проговорил скучным голосом:
– Брось, Михалыч. Это ты студентам баки забивай, о необходимости двигать науку. Я тебя столько лет знаю… Не нужна науке эта твоя стрельба по заповедникам. Душонку ты свою тешишь, вот что…
– Ну, Степаныч, мы с тобой не первый год знакомы, потому и терплю от тебя всякое. Но скажи мне, как добывать материал, если никого не убивать и не отлавливать?
– Ты сам знаешь, методик полно. Но для тебя же не материал главное, а поохотиться, душу потешить.
– А что в этом плохого? Совмещение, так сказать, полезного с приятным.
– Я ничего не имею против охоты, если в том имеется необходимость, если кормиться охотой. Но если человеку приятно посмотреть, как умирает зверь, как хлещет кровь… По-моему, у такого человека не все ладно с психикой. И человека ему прикончить – раз плюнуть…
– Ну, это зависит от точки зрения… Вот про Павла Яковлевича рассказывают, что он на лабораторных работах по физиологии всячески уклонялся от того, чтобы препарировать лягушек. Наверное, считал, что этого никто не видит…
Павел слегка смутился. Действительно, он всегда считал, что ему удалось провести преподавателя физиологии животных. Ему жаль было лягушек, которые жалобно пищали, когда их живьем резали студенты. Вот те и бессловесная тварь… Павел вдруг ощутил злость, вскинув взгляд, раздельно выговорил:
– Да, мне жаль было резать лягушек, к тому же живьем! Но я ведь больше ботаник, а не физиолог.
Андрей Степанович хлопнул по столу ладонью:
– Вот что, Евгений Михалыч, мы уже столько лет толчем воду в ступе… Короче говоря, не езди больше ко мне с оружием. Приезжать, приезжай, в сборах материала помогу, но стрелять больше не позволю. Не обессудь… Я, между прочим, и сам в границах заповедника не охочусь; на то он и заповедник, чтобы зверью было, где спрятаться от таких, как ты.
Гонтарь резко поднялся, выговорил:
– Ну, на тебя, Степаныч, еще и директор имеется… А к тебе я и правда, больше не приеду. Другие кордоны есть… – и вышел из комнаты.
Ольга Филипповна принялась убирать посуду, Вилена взялась помогать ей. Павел пошел к двери, но на пороге остановился. Ему вдруг расхотелось отдыхать здесь до завтра.
– Вилена, я в хребты иду, сейчас… Ты не хочешь со мной?
Она вспыхнула, быстро зыркнула на мать, но тут же совладав с собой, спокойно произнесла:
– Хочу, Павел Яковлевич, но мне надо ехать…
– Куда, если не секрет? – натужно-равнодушным тоном выговорил он, чувствуя, как внутри все оборвалось.
– Поступать учиться.
– Ну что ж, молодец… – сообразил он ответить. – Счастливо сдать вступительные экзамены.
Павел и сам не заметил, как его приятные воспоминания о Вилене, и о первой поездке на Алтай, перетекли в крепкий сон. Вечернее солнце не пекло, а приятно грело, и он проснулся лишь тогда, когда склонившаяся над ним Ольга потрогала его за плечо. Она спросила:
– Ты ужинать-то будешь?
– А как же, – он сладко зевнул.
Его так разморило, что вставать не хотелось, и лишь Ольга отошла, как глаза сами собой закрылись. Но он пересилил себя, вылез из шезлонга и пошел под колонку. Вода была замечательно прохладной, и основательно взбодрила его, так что, ужинал он с обычным своим аппетитом. Поужинав, хотел, было, взяться за тетрадку с рукописью, но тут вдруг подумал, что, не пора ли решить раз и навсегда проблему отложенных черновиков. Дело в том, что, написав в тетрадках рассказ или повесть, он потом с большим трудом мог себя заставить их перепечатывать на машинке. А поскольку апатия еще не кончилась, и в мозгу не всплывало ни малейшей мыслишки о развитии сюжета, он прошел в спальню, снял чехол с пишущей машинки, заложил обычные три экземпляра, и принялся печатать свой роман о космических пиратах с первой страницы. Он моментально забыл об опасности, о форменной охоте, устроенной на него опять неизвестно кем. Если останется жив, он эти острые ощущения переживет заново, потому как постарается красиво описать все, что с ним происходит, и еще произойдет, в новом криминальном романе.
Когда пришла Ольга, он допечатывал четвертую страницу. Немного повозившись, она затихла на кровати. Когда он вытаскивал из каретки допечатанный лист, она вдруг сказала:
– Я прочитала твой роман…
– Ну и как? – спросил он рассеянно, зная, что Ольга терпеть не может приключенческие романы. А в его романе было больше боевика, нежели детектива.
– Паша, сколько в твоем романе вымысла? – спросила она серьезно.
Павел рассмеялся, вполне натурально, как ему показалось, и сказал:
– Видишь ли, все, что касается драк и криминала – это не вымысел. А вот Люська, и все прочее – не более чем мои сексуальные фантазии. Мне иногда жутко хочется, чтобы женщина проделывала со мной то же самое, что и Люська с героем романа. Но… – он постарался, как можно больше вложить сожаления в это "но". – Ладно, пойду, сполоснусь…
Он вышел в душистую летнюю ночь, рассмеялся. Интересно, а Ольга поверила бы, что женщина и правда может проделывать такие штучки, которые проделывает Люська?.. Постояв немного под струями теплой воды из бочки, он вернулся в дом, и только тут спохватился, что выходил ночью из дома не прихватив наган.
– Черт, неужели так привык к опасности, что даже бдительность потерял? – проговорил он, и тут же дал себе зарок даже днем не выходить без нагана. А еще лучше, надо бы его вообще при себе иметь постоянно.
Ольга уже спала. Он в который раз подивился ее способности мгновенно засыпать, и попытался заснуть. Однако ему долго пришлось лежать, расслабившись и думать о приятном, сон все не шел и не шел. Должно быть, он днем выспался. Думать о приятном было ужасно трудно; память то и дело возвращала его к последним годам научной карьеры. Это было так далеко, что казалось воспоминанием из прочитанного плохого фантастического романа о коммунистическом завтра. Неужели он когда-то всерьез думал о спасении дикой природы? Неужели, и правда, затратил несколько недель, чтобы рассчитать эффективность и рентабельность выращивания сельскохозяйственных растений в биотроне? Господи! Неужели это было с ним? Последние десять лет он только и делает, что как дикий зверь борется за свою жизнь. Куда уж там думать о дикой природе… Иногда только, когда в информационных программах промелькивали сообщения о браконьерах, тащивших через границу тигров целиком и мешки медвежьих лап, все внутри у Павла сжималось от боли. Это ж только представить, какую гору медведей надо перестрелять в тайге, чтобы набить их лапами мешок под завязку… И обиднее-то всего от того, что всякие эти китайские снадобья из усов и костей тигра, а также из медвежьих лап, не имеют никакого терапевтического эффекта. Он понимал, что и браконьеры-то идут в тайгу потому, что больше негде найти пропитание; не бросать же свои дома, чтобы перебраться в город? Без средств, без городской профессии одна дорога – бомжевать по теплотрассам… Прав был Батышев, когда однажды с ужасом высказал вслух свои соображения по поводу того, что если в России объявят нечто вроде НЭП(а). Нет у нас иммунитета ни от шальной свободы, ни от бешеных денег. Вот и началась стрельба из конца в конец по необъятной России, лучшие друзья в глотку вцепляются из-за червонца, а из-за сотни могут живьем шкуру содрать…
