Он изумленно спросил, обводя рукой стеллажи:
– Откуда это?..
– А вам какое дело?! – она не старалась скрыть неприязни.
– Да, действительно… Лена, отец сказал, что ты пойдешь со мной…
– Меня Виленой зовут… Если отец сказал, значит пойду.
Павел понимал, что надо уходить, но повернуться и выйти, почему-то не мог. Ему казалось, что он должен ей что-то объяснить, попросить прощения. Что-то еще сделать… Он нерешительно топтался у двери, тщетно пытаясь отыскать в мозгу хотя бы самую завалященькую мыслишку.
Может, что-то отразилось на его лице, но только она, вдруг смягчившись, спросила:
– А студенты идут с вами?
– Нет, я не люблю, когда лишний народ; это мешает наблюдениям, живность беспокоится, а мне надо, чтобы она чувствовала себя естественно, и не меняла своего поведения. Да и не положены мне еще студенты, я ж еще аспирант…
– Ну и хорошо. Терпеть не могу этих задавал. Мнят из себя…
По всему следовало, надо уходить. Он еще раз оглядел стеллажи. Книги были разные, много старых, солидно блестевших золотом корешков, были и современные издания классиков, было много поэзии. В основном имена, которых он даже не слышал. На полках, что стояли ближе к столу, Павел разглядел знакомые корешки академических изданий; монографии по ботанике, зоологии, экологии. На столе, прикрытая чехлом, стояла пишущая машинка.
– Он у меня хлеб из рук брал, а вы!.. – задыхающийся голос Вилены звенел на последней ноте отчаянной ненависти. – Он почуял нас, но стадо не увел. Он же не боялся людей!
Павел понял, наконец, самое лучшее, это поскорее уйти отсюда, если он еще надеется завоевать расположение Вилены.
Солнце еще не поднялось над горами, а они уже шагали по тропе, вьющейся меж колонн кедровых стволов. Кроны деревьев сплошным покровом закрывали небо. Было сумрачно, прохладно и влажно от росы. Тишина стояла такая, что казалось, упади сейчас хвоинка, и лес отзовется эхом. Павел никогда не бывал в церквах, но, наверное, так же должно быть и в храме, когда там нет людей, а один лишь Бог…
Вилена, легкая, гибкая, быстрая, шагала впереди. На плечах она несла небольшую понягу, которая нисколько не стесняла ее движений. Павел пожалел, что до сих пор не завел себе такую же, или не выкроил денег на импортный станковый рюкзак. Все ж таки с ними не в пример удобнее ходить по тайге. У него на спине болтался рюкзак, а в рюкзаке лежал прибор, так называемый "ТЗК", и жесткими углами своими больно упирался в спину. Не помогала даже плащ-палатка, сложенная в несколько раз и уложенная между прибором и спиной. Павел не помнил, как расшифровывается аббревиатура, но, видимо, эти три буквы что-то обозначали. Два спаренных толстенных объектива обладали такой светосилой, что через прибор было отлично видно и в полной темноте, при свете звезд, а при наличии луны, так и вообще было видно, как днем. Да и увеличение у прибора было раз в десять больше, чем у самого мощного бинокля. Поэтому-то Павел и мирился с громоздкостью прибора и таскал его с собой вместо бинокля и прибора ночного видения. Впрочем, допотопные приборы ночного видения, которыми была оснащена кафедра биологии Университета, почти нисколько не уступали размерами "ТЗК".
Еще в лагере, когда он взваливал на плечи рюкзак, Вилена с неописуемым презрением посмотрела на него, и спросила:
– Что, на все три недели запаслись?
– Ага. Идешь в тайгу на день, бери запасов на три. Так что, на все два с половиной месяца запасся, – весело подмигнув, ответил он.
Хотя в рюкзаке, кроме прибора, лежал еще небольшой "НЗ" из консервов, и тщательно отмеренные на двадцать один день гречка и сухари.
После кедрача начался подъем к хребту. Солнце стояло уже высоко, было жарко. Из-за тяжелого рюкзака Павлу приходилось низко сгибаться, иногда он даже помогал себе руками. Изредка в поле зрения попадали рубчатые подошвы кед Вилены. Она размашисто шагала впереди, будто танцуя, вспрыгивала на камни, легко сбегала в ложбинки, время от времени попадавшиеся на пути. В такие минуты Павел любовался ею, с удовольствием отмечая, что в ней совсем не замечается усталости, хотя за спиной осталось уже много километров трудной тропы.
Только в полдень сделали привал. Скинув свою понягу, Вилена весело предложила:
– Ну, доставайте свои консервы.
Павел засмеялся, с удовольствием разглядывая ее оживленное лицо, раскрасневшееся, в капельках пота, сказал:
– А там у меня только небольшой "НЗ", да крупа…
– А почему такой большой мешок?
– Там у меня прибор…
– Поня-ятно… А чем питаться собираетесь?
– Чем Бог пошлет…
– Ну что ж, идите к речке, может, он вам рыбки пошлет, а я пока салатик приготовлю.
Павел впервые был на Алтае, а потому не знал, ловится ли в здешних речках рыба под названием хариус. Но, горные речки, они везде горные речки… Срезав длинный прут на удилище, размотал одну из своих удочек, специально приготовленную без грузила и поплавка, хлопнул слепня, упорно кружившегося вокруг, и, наконец, решившегося усесться на ногу. Только муха запрыгала по бурунчикам, как вдруг что-то стремительное выскочило из воды, рвануло леску… Всегда, когда Павел ловил таким способом хариусов, молниеносная хватка быстрой, сильной рыбы заставляла его вздрагивать, как от удара током, у него даже мурашки пробегали по спине, как от сильнейшего страха. Но потом он испытывал сожаление, что ловкие, сильные рыбы так глупо попадаются, хватая скачущую по бурунчикам муху. Разглядев рыбину, пожал плечами; на первый взгляд ничем не отличается от оленгуйского хариуса, или, он уже забыл, как тот выглядит?
Наловив и на ужин рыбы, он вернулся к тому месту, где оставил рюкзак. Там уже горел костер, и Вилена разбирала груду корешков и стебельков.
– Ого! А вам Бог кое-что посылает… Сходите-ка за дровами…
Когда он вернулся, волоча огромную валежину, над костром уже висел котелок, и в нем закипала вода. Вилена как раз ловко сбрасывала туда выпотрошенную рыбу. Сказала:
– Эту рыбешку лучше всего есть сырой, но вы, видать, непривычны…
– Ну почему же… – пожал Павел плечами, – на Байкале я ел так называемую расколотку. Мороженый омуль, слегка расколоченный на деревяшке… Очень даже ничего…
– Ну, уха тоже ничего…
Вилена дождалась, когда вода с рыбой вновь закипела, набросала в котелок каких-то мелко нарезанных стебельков, корешков, высыпала горстку крупы, достала пару сухарей, вопросительно посмотрела на Павла:
– Или вы предпочитаете сухари грызть?
– Чем грызть-то?.. – улыбнулся он, демонстрируя богатый набор вставных зубов.
Нужда в детстве и почти полное отсутствие овощей и фруктов зимами, в первую очередь сказываются на зубах. Эх, знал бы он в детстве, почему у чукчей и эвенков зубы крепкие, так постоянно бы ел зимами сырую рыбу…
Через пятнадцать минут Вилена сняла котелок с рогулек, пристроила на плоском камне, спросила:
– А почему вы ружье не взяли?
Он изумленно приподнял брови:
– Так ведь, начало июля… На кого охотиться? Вся живность детенышей выращивает…
– Ну, в тайге ведь звери… – она невозмутимо смотрела на него, ожидая, что он на это скажет.
Он кивнул на котелок:
– Ешь, а то я один все вычищу. Во мне весу, чуть поменьше центнера, так что я великий обжора…
– Ну уж, скажете… Будто я обжор не видела… – она замолчала и принялась неторопливо, деликатно хлебать уху из котелка, терпеливо дожидаясь, чтобы он успевал зачерпнуть два раза.
Павел рыцарски собрался помыть котелок, но она решительно отобрала у него посудину и ушла к речке.
Вилена хорошо выбрала и место, и время обеденного привала, дальше тропа полезла на такую крутизну, что они ежеминутно рисковали сорваться. Но зато, когда, наконец, взобрались, прошли по узкой террасе под скальной стеной, потом немного по берегу бешеного ручья, в который, видимо, превратилась речка, оказались в травяных джунглях. Травы поднимали свои цветоносы на такую высоту, что Павел не мог дотянуться до цветков. Веяло прохладой от недалеких уже гольцев, ветерок холодил лица, сушил на них капли пота. Павел повел плечами; прохлада коснулась его груди через распахнутый ворот штормовки, поползла к ключицам, мокрая от пота рубашка захолодела, и неприятно льнула к телу. Он огляделся, сказал озабоченно:
