– Хаджа, давно хочу тебя спросить, почему тебя так Котофеич не любит?

– Почему, почему… А я знаю?

Никанор принялся разливать, Хаджа сказал:

– Котофеичу не наливай, он уже под газом, только что на меня кидался… Салага, успел в самоволку сбегать…

Могучий взял стакан. Посмеиваясь, Никанор сказал:

– Салагам, вообще-то, не положено…

Лаук раздраженно проворчал:

– Хватит, Никанор. Салага, салага… Все мы тут салаги. Надо делом заниматься, а мы тут х…ем груши околачиваем. Из тридцати человек настоящей службой в роте занято меньше десяти. Все остальные – свинари да поломойки, – похоже, он тоже затосковал по дому.

Могучий предупредительно, с широкой улыбкой подал стакан Павлу. Взяв стакан, Павел спросил:

– Слушай, Могучий, почему тебе всегда весело?

– А чего тосковать? – он улыбнулся еще шире, глядя на солнце сквозь стакан. – Сегодня не идти на дежурство, пробежался до поселка, до дембеля год и четыре месяца. Все отлично. Тебе тосковать, еще меньше причин. Через четыре месяца ты дома будешь.

– Слушайте, мужики, а почему в нашей роте, и правда, нет дедовщины? – вдруг спросил Кузьменко.

– Процент раздолбаев ниже среднего, – засмеялся Павел, и опрокинул стакан в рот.

– Один Черкасов, – как всегда посмеиваясь, добавил Никанор. – Но один человек дедовские порядки не наладит.

– Вы уедете, начнется и дедовщина, – проговорил Могучий, задыхаясь и занюхивая водку рукавом. – Газмагомаев, Волошин, кое-кто еще из того призыва помаленьку корешатся. – Могучий вдруг расчувствовался: – Вы – люди. Я тоже думал, старики, старики… А приехал в роту, у меня глаз выпал. В учебке меня здорово дрючили. А здесь, ни от кого, ничего плохого не видел…

Павел внимательно посмотрел на Могучего, который запихивал в рот целиком огурец.

– Могучий, а почему это ты еще не выпив, уже окосел?

– А я две кружки пива выпил, – безмятежно признался тот.

– Ну-ну… Смотри, замполит почует – на губу запечатает.

– В этом бардаке трудно оставаться человеком, – вдруг заметил Лаук.

– Человеком вообще трудно быть, – добавил Могучий, тяжело сопнув носом.

– Аминь, – заключил Павел и проглотил водку. Прожевав кусок хлеба с салом, Павел спросил: – Послушай, Могучий, а почему тебя в десант не взяли?

– А по блату… У меня отец с военкомом кореша. А мать меня все маленьким считает, вот и упросила отца, чтобы определил, куда полегче. Тут, и правда, халява…

После второй бутылки их окутал туман. Все говорили, не слушая друг друга. Никанор с Хаджой сидели в обнимку и чего-то рычали друг другу. Вдруг Павел поймал на себе трезвый, холодный, изучающий взгляд Кузьменко. Резко дернув головой, будто сбрасывая хмель, Павел посмотрел в его глаза, жестко, пытливо. Заюлив взглядом, Кузьменко торопливо взял кусок сала, затолкал в рот. Неожиданно Павлу пришла на ум мысль, что он уже два раза успел побывать в увольнении. Единственные, кто ходил в увольнительные, это он, да каптер Гамаюнов. Но Павел тут же сморщился; не может быть, мелко, ничтожно… Хотя, грозился же он убить первого попавшегося гражданского, ради того только, чтобы на десять дней в отпуск съездить.

Павла обвевал теплый ветерок, в губах пульсировал жар. Тяжело поднявшись, он сказал:

– Чайник вскипел. Пойду чайку заварю…

От чая хмель немножко выветрился, зато навалилась истомная тяжесть. Помаленьку разговоры стихли, все повалились в траву. Как всегда некстати протрещал зуммер телефона. Взяв трубку, Павел проговорил:

– Пээрвэ на связи…

В трубке голос замполита:

– Ефрейтор, у меня такое впечатление, будто вы только и делаете, что сидите, держа трубку возле уха. Как ни позвоню, тут же отвечаете…

– Это что, плохо?

– Да нет, удивляюсь только, когда вы успеваете поддерживать станцию в рабочем состоянии… Ефрейтор, идите в роту, общее построение. Кстати, там мимо вашей станции Могучий в самоход пошел, почему не задержали? Странная у нас рота; салаги в самоволки бегают, а старики в казарме безвылазно сидят…

– Во-первых, товарищ лейтенант, если я нахожусь на станции, то нахожусь в капонире. Следовательно, того, кто ходит мимо, я видеть не могу. А во-вторых, я сам вызвал Могучего. У меня под фургоном лежит ротор от преобразователя, надо было его откатить в сторону.

– Ефрейтор, что меня в вас поражает, это ваша потрясающая неискренность. Вы, будто с двойным дном; как Анисим из "Теней…", или, и правда, как мистер Икс, всегда в маске… Вы ж целыми днями на приемо-передающей кабине голышом валяетесь… – он отключился.

Павел усмехнулся, сказал:

– В роте общее построение…

Лаук легко вскочил, кивнул Хадже:

– Пошли…

Наворачивая портянки, Павел пробурчал:

– Интересно, я точно знаю, что замполит сегодня на вышку не залезал, откуда он знает, что Могучий в самоход ходил?

– Откуда, откуда… – проворчал Никанор. – Полная рота стукачей и сексотов…

Когда они подходили к казарме, рота только выходила строиться на плац. Павел с Лауком встали на правый фланг. Кравцова не было, он отсыпался дома, он был в предыдущую ночь оперативным дежурным. Павел в очередной раз попытался разобраться, кто у кого в подчинении. Замкомвзвода, то есть заместитель Кравцова, Сашка. Кравцов начальник "Дубравы", высотомер придан "Дубраве", следовательно, Павел должен подчиняться Сашке. Но Лаук лишь старший оператор, а Павел начальник станции. То есть, здесь он на равных с Кравцовым?.. Тьфу, черт…

Замполит появился на плацу, как всегда подтянутый, брызжущий солнечными зайчиками от сапог. Никанор, как самый старший по званию, командует "смирно", докладывает замполиту о построении. Замполит прошел вдоль строя, остановился рядом с Могучим, тихо прорычал:

– Рядовой Могучий, выйти из строя.

Могучий шагнул вперед, развернулся, его явственно шатнуло, но замполит не заметил. Заговорил медленно, нагнетая напряжение:

– Могучий, вы бегали в самоволку…

Павел проворчал тихонько:

– Весь кайф изгадил, только лишь бы Могучего наказать…

Могучий вытянулся, рявкнул, пуча глаза:

– Никак нет! Не бегал в самоволку. Был на пээрвэ.

– А вот ефрейтор Лоскутов утверждает, что вас не было там.

Павел проговорил:

– Не утверждаю я этого, а говорю совершенно обратное…

– Разговоры в строю! – замполит резко повернулся к Павлу.

Павел пожал плечами, и принялся смотреть прямо перед собой.

Замполит скомандовал Могучему:

– Встать в строй! – снова прошелся вдоль строя, заговорил: – Мы с командиром посоветовались, и решили устроить для вас вечер, – лейтенант оглядел строй с таким видом, будто только что подарил солдатам всем вместе и каждому в отдельности не менее чем жизнь. – На завтра мы пригласили девушек из медучилища, – в строю, будто порыв ветра в кустах, пронеслось оживление. – Завтра, после обеда, все койки в угол, проигрыватель – через громкоговоритель. Танцы! Разойдись!

На следующий день с утра царило всеобщее оживление. Шоферы с утра мыли, чистили, заводили огромный "Краз", который должен на марше тащить "Дубраву". Остальные отмывали горячей водой мастику с пола спального помещения, превратившуюся в жесткую корку грязно-серого цвета.

Ревя и пыхая черным солярным дымом, уехал "Краз". Через час он вернулся. Вся рота уже переоделась в парадные мундиры. Только Павел с Лауком не стали переодеваться; во-первых, было жарко, а во-вторых, их повседневная форма была чисто выстирана и ладно подогнана.

Господи! Павел почти два года не видел девушек. Они высыпали из стального кузова боевой машины, яркие, оживленные, щебечущие, как стайка райских птиц, и такие же красивые. Они все казались Павлу ослепительно прекрасными. Неловкость первых минут сгладила грянувшая музыка из громкоговорителя, установленного на крыше казармы. Странно, но от музыки Павлу вдруг стало невыносимо тоскливо. Так тоскливо, будто все внутренности сдавило, стиснуло колючей проволокой. Зачем все это? Зачем?.. Кончится вечер, девушек, как рабынь, погрузят в кузов боевой машины и увезут, а солдат вновь загонят в казарму да на боевые посты… Кто загонит? Из офицеров – один замполит. Да Господи! Государство, из которого невозможно бежать. Власть, подобно стальной крышке люка боевой машины, висящая над головой каждого солдата, да и гражданского тоже.