Вернувшись в приборный отсек, Павел надел гарнитуру, доложил:

– Высотомер включен, к работе готов.

– Принято, – ухнул голос оперативного.

Тут Павел вспомнил, что у него теперь есть сменный оператор. Кстати, где он? По боевой готовности он уже давно должен быть на станции.

Сашка начал выдавать данные по целям. Павел прогнал антенну за ним, выдал высоты, снял сапоги, пристроил ноги на выступ надкрылка колеса, бросил туда же ремень. По всему чувствовалось, что сидеть ему придется долго.

В проеме двери вдруг появилась голова Волошина, над ней торчал ствол карабина с примкнутым штыком. Волошин поставил поднос на пол кабины, неуклюже полез в фургон.

– Штык откинь, вояка, – проговорил Павел, прикрыв микрофон ладонью.

Со скрежетом зацепившись штыком, Волошин, наконец, влез в фургон, снял с плеча карабин, откинул штык, поставил карабин в угол. Поднял поднос и нерешительно огляделся.

– Поставь сюда, – проговорил Павел, подхватывая Котофеича и закидывая его на шкаф. Котофеич не обиделся, будто того и ждал, разлегся на шкафу, вытянув лапы.

– Ты что, патрульный? – спросил Павел.

– Ага. Все операторы и радисты по готовности разбежались, командир приказал весь суточный наряд заменить…

– Ну, дак иди на пост… – бросил Павел и повернулся к экрану.

Целей пока мало, но готовность объявили неспроста. Наверняка плановые учения, с выброской десантов и облетами контрольных целей. Павел поглядел на поднос. Полный обед. Хаджа расстарался, не знал, что Павел основательно закусил салом и колбасой. Есть не хотелось, хотелось пить. Павел выдал данные по целям. До следующей серии две минуты минимум. Он не торопясь, прошел в бомбоубежище, сполоснул заварник кипятком по всем правилам, засыпал чаю горсточку, залил на три четверти, накрыл новой суконной портянкой, вернулся в кабину, выдал данные. Поглядел на поднос, вздохнул; не пропадать же добру… Через силу выхлебал наваристый борщ. Хаджа хоть и таджик, а сала не жалел. Каким-то образом ему удавался очень вкусный борщ с салом. Выдал данные по целям, съел и второе. На третье был компот, это неплохо, с удовольствием выпил кружку компота, и пошел за чайником.

После первого же стакана почувствовал себя просто великолепно; растворилась тяжесть в голове, исчез противный привкус во рту.

Интуиция Павла не обманула. Хоть он и ошибся, решив, что начались учения. Просто, в системе ПВО что-то случилось, и роту продержали две недели в полной боевой готовности с постоянно работающими станциями. Волошин появлялся на станции только тогда, когда приносил еду. Павел спал по два три часа в бомбоубежище, положив голову на телефон. Когда полную боевую готовность, наконец, отменили, и Павел из последних сил поплелся в роту, страстно желая добраться до койки, его ждал неприятный сюрприз – рота строилась на плацу. Встав в строй, он мутно посмотрел на Кравцова. Тот покивал головой, прогудел своим трубным голосом:

– Молодец, отлично отработал.

– Дак чего было не работать, одни гражданские ходили… – пробурчал Павел, осторожно трогая слезящиеся глаза.

Тут послышалась команда "смирно". Павел вытянулся, равнодушно глядя перед собой, терпеливо дожидаясь, когда кончится это последнее истязание. К его несказанному изумлению, ему объявили благодарность за отличную работу. Он пробормотал: – "Служу Советскому Союзу". Встал в строй, спросил шепотом:

– Товарищ старший лейтенант, за что благодарность-то?

Кравцов пожал плечами, громыхнул:

– А я знаю?..

– Разговоры в строю! – сделал замечание командир. – Вольно, разойдись.

Павел поплелся в казарму. Машинально забрел на кухню, без аппетита поужинал, и пошел спать. Однако не спалось. То и дело в спальном помещении бухали сапоги. Наконец рота построилась на поверку. Когда дежурный по роте выкликнул:

– Ефрейтор Лоскутов!

Павел замогильным голосом проговорил:

– Ефрейтор Лоскутов геройски погиб на боевом посту. Прошу его больше не беспокоить.

Наконец рота угомонилась. Пришел Могучий из ленинской комнаты. Пользуясь покровительством Павла, он беззастенчиво смотрел телевизор после отбоя вместе со стариками. Он долго обстоятельно раздевался. Павел приоткрыл глаза, спросил:

– Могучий, кто принимал из полка радиограмму, о том, что мне благодарность по полку объявили?

– Я принимал…

– А за что объявили, не сообщили?

– А мне знакомый радист простучал, что за тот самый самолет, который ты в Саянах посадил, и за который тебе тогда замполит выговор объявил. В нем дембеля из Германии летели в Красноярск, ну и врубились прямо в гору с разгону. Благодаря твоим данным их сразу же нашли. Семьдесят шесть человек. Все погибли…

Сон не шел. Павел тоскливо размышлял, что есть какие-то потусторонние мистические силы. Ведь неспроста он тогда никак не мог отцепиться от этой с виду обыкновенной цели. Вот так, люди погибли, а ему за это сначала выговор объявили, а потом благодарность…

Павел, наконец, начал задремывать, как вдруг по коридору забухали сапоги, дневальный мчался в спальное помещение. Павел подумал, что опять включение и приподнялся уже на постели, но тут увидел, что в полосе света, падающего из коридора, мчится Котофеич, в зубах у него мотается гигантская крыса, а за ним летит дневальный, расставив руки. Глазищи кота горели жутким диким огнем. Котофеич шмыгнул под кровать Павла, и оттуда понеслось низкое свирепое рычание, будто демон смерти праздновал свою победу. Дневальный сунулся под кровать, Павел дружелюбно сказал:

– Рога отшибу.

– Пашка, он же кровью весь пол уделает!

– Ничего, подотрешь…

Дневальный в сердцах плюнул и ушел к тумбочке. Из-под кровати понесся смачный хруст. Павел подумал, что кошки знают, с кем можно играть, а с кем нет. С мышкой они любят поиграть, но крысу считают серьезным противником.

С подушки поднялась голова Никанора:

– Пашка! Да выброси ты его в окно! Спать же не дает, весь ужин наружу просится…

– Экий вы аристократичный, Никанор… В таком состоянии даже я к нему опасаюсь прикасаться. Порвет ведь зверюга. А на когтях у него черт те что может быть, вплоть до чумы; он же их только что в крысу вонзал…

Павел прислушивался к затихающему урчанию и хрусту под койкой, стараясь ни о чем не думать, будто плыл по течению. Он знал, если будет стараться заснуть, ни за что не заснет. Это накопившаяся усталость. Последние несколько суток авральной работы он вообще не спал, просто не мог уснуть, хоть и была возможность поспать часа два-три. Наконец на койку вспрыгнул Котофеич. Увидев, что Павел не спит, вопросительно мурлыкнул.

– Отдыхай, Котофеич, – шепнул Павел.

Будто только и ждал приглашения, кот устроился в ногах и принялся лизаться. Облизывался он старательно, расчесывал каждый волосок своей роскошной шубы, долго, шумно выкусывал что-то из когтей. Странно, но эта возня кота усыпила Павла, он будто в яму ухнул.

Утром он обнаружил в роте некоторые изменения. Во-первых, отлично покрашенный пол казармы теперь почему-то натирали вонючей мастикой с помощью "автобуса", обрезка бруса квадратного сечения, обшитого шинельным сукном. Это изменение обрушилось на Павла тяжелыми ударами "автобуса" об пол, которые его и разбудили, да головной болью, видимо от вони мастики. Этот идиотизм трудно было осознать. Ну, в полку, где в казарме точно такого же размера живет человек двести, еще понятно, краски не напасешься. Но тут, где самое большее численность бывает тридцать пять человек, и то почти вся рота большую часть дня пропадает на станциях, какой смысл скоблить пол и натирать мастикой? Его и мыть то приходилось всего лишь раз в сутки, при смене наряда.

Второе изменение Павел обнаружил, отправившись по своему обыкновению прогуляться перед завтраком. В роте имелась "губа", оставшаяся еще с тех времен, когда здесь стоял батальон. Кирпичная пристройка, оборудованная по всем правилам. Две каморки, снабженные железными дверями. В них Сухарь хранил дефицитные запчасти. Теперь запчасти были перенесены в сырой и холодный склад, в котором крысы постоянно обгрызали изоляцию с катушек, а железные двери были гостеприимно распахнуты и ждали постояльцев.