Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Павлу казалось, эти сутки никогда не кончатся. К тому же, перед самой сменой, когда пришедшие с постов разряжали оружие, сержант, сам, видимо, плохо разбирающийся в оружии, проглядел, как один из солдат нечаянно дослал патрон в патронник. Хлестнул выстрел. Тут же прибежал дежурный по расположению. Разбирательство длилось до одиннадцати часов, наряд не меняли до тех пор, пока виновные и свидетели не написали рапорта. Когда Павел добрался до койки, ему казалось, что он мгновенно уснет, но не тут-то было! Он часа два ворочался на скрипучей койке, потом уснул, но то и дело просыпался оттого, что ему чудилось, будто срывается в какую-то яму. А часов в пять утра, все койки в казарме дружно заскрипели. Только здесь, в полковой казарме, Павел встречал это явление; несколько человек, отчего-то проснувшись, отчаянно пытаясь снова заснуть, начинали ворочаться, скрип коек, будил соседей, те в свою очередь начинали ворочаться, и поднимался такой скрип, будто с каждым солдатом на койке лежала его верная подружка, и ублажала самым самозабвенным образом. И это бывало каждую ночь.

Павлу немного подпортило настроение появление старшего сержанта Харрасова, пролезшего сквозь проволочное заграждение у ворот. Павел знал, что это он, потому как дежурный по роте его предупредил, что Харрасов в самоволке. Однако, как и положено, Павел его окликнул:

– Стой! Кто идет?

В ответ он услышал бессвязную фразу, в которой слово "салага" чередовалось с самыми мерзейшими словами, привнесенными в русский язык, как поговаривают специалисты, из татарского. Вот только Харрасов был не из тех татар, которые Русь завоевали, он был из волжских, которых татары резали гораздо раньше, но не дорезали. Вернее, хороших людей перерезали, оставили на развод лишь такое дерьмо, как Харрасов.

Павел отошел к самому краю дороги, и проводил Харрасова взглядом. Того мотало по всей дороге, от обочины к обочине.

Однако метелица быстро выдула из души Павла муть от этой встречи. Снова стало хорошо от светлой грусти, от свежих снежинок на губах. Он не сразу заметил маячившую у ворот фигурку. Когда подошел, разглядел, что это довольно миловидная девушка, несмотря на бесформенное пальто и старушечью шаль. Закругленное внизу плавным овалом лицо было в капельках воды от растаявших снежинок. Снежинки дрожали и на ресницах. В свете далекого фонаря глаза казались черными и полными слез. Павел ошеломленно смотрел на нее, и ему даже в голову не приходило спросить, что ей надо? Наоборот, в уме вертелось нечто романтическое.

– Позови Харрасова! – произнесла она требовательно.

Павел как будто только этого и ждал; повернувшись, зашагал к казарме, спиной чувствуя, что она смотрит ему вслед. Расчищенную вечером дорогу уже здорово перемело, перемело и дорожку вдоль фасада казармы, которая уже была обрамлена завалами снега метровой высоты. Валенки вязли в мягком снегу, и пока Павел добрался до крыльца, успел взопреть. Приоткрыв дверь, Павел сунул голову в щель, дневальным стоял Голынский, парень из предыдущего весеннего призыва. Судя по тому, в какой напряженной позе он застыл, он или сидел, или лежал на тумбочке. Лежать на ней можно было, длина ее была метра полтора.

– С-сал-лага… – прохрипел злобно Голынский.

– Позови Харрасова, там к нему девушка пришла, ждет у ворот.

– Сейчас… – Голынский развернулся и пошел в спальное помещение.

Павел прошел по дорожке, его следы уже кое-где замело. Подумал машинально: – Да-а, знатная метелица. Завтра патрульному придется попотеть… Потом сообразил, что патрульным свободной смены завтра будет он, и помрачнел. Подойдя к подножию вышки, посидел на нижней ступеньке лестницы, дожидаясь, когда к воротам протопает Харрасов. Прошло не менее получаса, но Харрасов все не шел. Еле видимая сквозь снежные струи фигурка девушки все так же маячила возле ворот.

Павел вернулся к казарме, открыл дверь. Голынский, открыв дверцы сушилки, грелся в струе теплого воздуха, идущего оттуда.

– Ты позвал Харрасова?

– Иди на пост, он уже одевается, – проговорил Голынский, не оборачиваясь.

Павел тогда еще не знал, что пьяного Харрасова разбудить невозможно. Почему он дошел до старшего сержанта за полтора года службы, было совершенно непонятно. В самоволки он ходил часто, успевал напиваться до свинского состояния, и ни разу не попался.

Павел вернулся к воротам, сказал:

– Я уже два раза говорил дневальному, разбудить его.

– Еще скажи, – чуть не плача, жалобно попросила она.

Павел разозлился. Торопливо дойдя до казармы, и вновь упрев в сугробах, ставших еще глубже, распахнул дверь и чуть не крикнул:

– Да позовешь ты Харрасова, наконец?!

– Чего орешь, салага?! – вдруг злобно ощерился Голынский.

– К Харрасову девушка пришла, она его ждет. Время уже четвертый час…

– Твое дело салажье. Прокукарекал – и дуй на пост. Понял?!

Павел хлопнул дверью и пошел прочь. Выбравшись на дорогу, прошел в противоположную от ворот сторону до хоздвора, встал, повернувшись к нему спиной, и долго- долго смотрел в белое пустынное пространство, под серым небом. Далеко-далеко светился огонек, это горел фонарь над бытовкой "Дубравы". В небе смутно прорисовывался контур ее антенны. Правее, на горке, замерев, будто в динамическом напряжении перед прыжком, почему-то четко был виден силуэт приемо-передающей кабины высотомера, уставившегося задранным полумесяцем антенны в небо. Павел мимоходом подумал, что его так четко видно потому, что до него достигает свет фонарей, горящих вокруг казармы. Он сел на лавочку курилки возле гаража, и просидел целый час. Отсюда хорошо были видны подходы к казарме, и вовремя можно будет заметить замполита, чтобы успеть вскочить и не попасться сидящим на посту. Все так же посвистывал ветер, шелестели струи снега.

Основательно отдохнув и охладившись, Павел встал, и побрел к воротам. Там все еще маячила жалкая фигурка, уже белая от облепившего ее снега. Подойдя к воротам, Павел сочувственно спросил:

– Что, так и не пришел? – она дернула плечом, отвернулась. – Может, я, чем могу помочь? – спросил Павел без задней мысли.

Ему было жалко ее: замерзшую, в промокшей от растаявшего снега старушечьей шали. Она быстро, зло глянула на него, и снова отвернулась. Павел пошел к казарме, звать Харрасова. Навстречу ему выскочил Голынский, заорал истошно:

– Включение "Дубравы", пээрвэ!

В то время Павел уже был единственным оператором высотомера. Его предшественника комиссовали за месяц до появления Павла в роте, и весь месяц по включению работал старшина-сверхсрочник, начальник станции. В первый же день, когда Павел появился в роте, он забрал его на станцию и в два счета доучил тому, чему Павла не успели научить в "учебке".

Павел крикнул в ответ:

– Буди сменщика, да Харрасова разбуди! Она все еще торчит у ворот…

Взяв карабин в руку, он тяжело побежал по тропинке к своей станции. Мимоходом подумал, что, слава Богу, его не заставляют чистить дорожку к станции. А то пришлось бы после каждой метели заново откапывать пятьсот метров траншеи. Тропинка была неплохо утоптана, лишь кое-где переметена снегом, но в валенках бежать было тяжело.

Станции выключили в семь часов. На дороге, уныло ссутулившись, сунув руки в карманы, стоял второй патрульный. Карабин, с откинутым штыком, уныло висел у него на плече. Он проворчал:

– Паршиво с тобой в наряде стоять… Как включат на сутки… Ладно, стой до девяти, вечером подменишь меня на два часа… – и он зашагал к казарме, увязая в снегу чуть не до колен.

Павел поглядел в сторону ворот, фигуры девушки там уже не было. Он кое-как по сугробам пролез к вышке, взобрался наверх, обошел кругом будку по галерее. Облокотившись о перила, поглядел в сторону станций. Приемопередающая кабина высотомера торчала неподвижно, антенна "Дубравы" почему-то еще вращалась. Он подумал, что, как повезло его предшественнику; прослужил всего чуть больше года, и дома. Но тут же подумал, что и не шибко-то повезло. Его еще в "учебке" за несговорчивый нрав сильно избили, отбили почки. Он почти год маялся, несколько раз лежал в больнице шахтерского поселка, и близлежащего города, пока командование, наконец, проявило милосердие; потаскав еще месяц по комиссиям, отправило домой.

103
{"b":"133808","o":1}