С башни и со стороны главных ворот городка донеслись хлопки выстрелов и угасли в душераздирающем крике. Молниями летали над землей горящие стрелы, и кое-где поднимался дым, белый сверху, черный снизу. Таким его делала набравшая уже блеск луна. Люди и упряжки носились в огненном кольце подожженной стены между утонувшими в сугробах домами, которые один за другим занимались огнем и окутывались дымом.

Тюлесей со своими воинами ворвался в гущу пылающих домов.

В окруженном сотнями упряжек остроге хозяйничал Сэхэро Егор. Под наведенными в упор стрелами в одних исподних, босиком стояли стрельцы со связанными за спиной руками.

На сугробах возле саней росли горы мехов, обитых металлом сундуков, коробок всяких, бердышей, сабель, кинжалов, дубленых кож и прочего железного и вещевого хлама. Всё это спешно грузилось на нарты и связывалось ремнями.

Когда все жильцы городка были загнаны в опустошенный острог, а стрельцы связаны и взяты под прицел полутора сотнями лучников, воины Делюка пустились по домам, беря всё, что представляло интерес.

Делюк остановился возле вырубленных в снегу ступенек, которые вели в темную нору под сугробом. Таких нор оказалось четыре — по две с этой и с той стороны небольшого сугроба.

«Что это? Похоже, тут они что-то важное хранят. Может, еда? А может, порох? Оружие? — молча размышлял он, разглядывая глубокие норы и думая, зайти ему или нет. — А может…»

— Тут, говорят, их самые вредные шаманы сидят, — сказал подбежавший к Делюку Тюлесей. — Под землей они их держат, потому что, говорят, царь так велел.

— Царь?! — удивился Делюк. — Кто тебе сказал?

— Да вот этот ненец, — Тюлесей показал на человека в просаленной малице и в больших скрипучих пимах-катанках.

— Тут ихние шаманы. Попы, — подтвердил незнакомый ненец, переминаясь от волнения с ноги на ногу и озираясь по сторонам, будто его могли слышать хозяева То-харада. — Главный из них Аввакум, протопоп какой-то. Этот, наверно, даже попа поважнее!

По открытому усеченному слогу в начале слов Делюк понял, что перед ним стоит малоземелец, и, не дожидаясь, что ещё скажет тот, спустился по лесенке вниз и с силой рванул на себя массивную дверь, обитую нерпичьей шкурой. Вместе с облаком морозного воздуха он очутился в душном, но светлом подземелье. Пахло чем-то горелым и сыростью.

Делюк долго всматривался в странного худого человека с черной с проседью бородой и в каком-то длинном до пят малахае. На груди у него поблескивал белый крест, вспыхивая искрами от огня светильников. Щеки у русского шамана были впалыми, колкие глаза под кустистыми бровями сидели глубоко, и были они, как говорится в тундре, на расстоянии крика. «Плохо, наверно, кормят», — подумал Делюк сочувственно.

Русский шаман сидел неподвижно и, вцепившись костистыми руками в углы столешницы перед собой, внимательно рассматривал вошедшего. Он не мог не узнать в нем тундровика, а потому взгляд его стал настороженным и чуть ли не враждебным, ибо слышал он, что дальние самоеды уже дважды налетали на Пустозерск, куда привела судьба ярого сторонника «древлего благочестия», и дважды сжигали его.

Делюк стоял растерянно возле распахнутой двери не в силах оторвать ноги, будто они вросли в пол.

— Это ты русский шаман? — спросил он как можно строже. — Я тебя не трону. Я тебя…

Услышав русские слова в устах туземца, Аввакум встал. Высокий ростом, угловатый в плечах, он длинными шагами прошелся с угла на угол, остановился возле стола, расставив на ширину плеч длинные ноги, и стал сверлить Делюка большими, мечущими искры глазами. Звездное вспыхивание креста на груди усиливало это ощущение в сознании Делюка. Потом русский шаман заговорил вовсе не враждебно:

— Дитя студёной земли, куда же я уйду из этой могилы? В чум? Не жить мне там. К звездам? Не всё ещё мной навякано на земле. Некуда идти мне, друг мой. Бог всё видит. И царево око здесь бдит неусыпно. И вам не взять Пустозерска — не такие ещё копья ломали. Свобода моя — в слове моём. Я уж…

Делюк было собрался выразить своё сочувствие странному русскому шаману, но земля под ногами пошатнулась вдруг, раздался оглушительный треск, подобный раскату грома, и слова Аввакума потонули в этом шуме.

Взглянув на Аввакума ещё раз, Делюк увидел, что тот степенно и важно положил крест двумя длинными вытянутыми пальцами, в лице он ничуть не изменился и стоял спокойно на прежнем месте. Грохот всё ещё продолжался, он даже вроде бы усиливался, приближаясь, а земля оседала с каждым новый ударом. Это рвались бочки пороха, ядра, ящики патронов в пороховых амбарах.

Не найдя, что сказать, Делюк только махнул рукой на прощание, вышел, закрыв за собой дверь, поднялся по снежным ступенькам и, увидев зарево разрывов, быстрыми шагами направился к своей упряжке и с ходу запрыгнул на нарту, на которой оказались какие-то обшитые железом ящики, поднял обе руки и, размахивая ими, крикнул сквозь грохот и треск:

— О-хо-хо-ов! Люди мои! Обратно! Обратно пора!

В тот же миг всё заходило, замельтешило между пылающими домами, и, сорвавшись с места, три с лишним тысячи упряжек исчезли в подлунном просторе, как крылатые призраки.

Когда остался далеко позади пылающий То-харад, Делюк и его люди стали считать потери. Их оказалось немного: вражьи пули уложили четырех оленей в упряжке и тяжело ранен в плечо Икси Тайбари — пастух Сядэя Назара.

Задерживаться для того, чтобы оказать какую-то помощь раненому, не было времени, потому что в темноте и в спешке могло быть обнаружено не все оружие — есть, конечно же, какие-то ещё тайники! — наверняка будет ещё погоня, а потому упряжки воинов Делюка уже летели врассыпную на вольный простор, где ветер и ненец — родные братья.

После третьей, особенно затянувшейся повёрды зарево пожарища скрылось за горбом земли, хотя с высоких сопок всё ещё был виден его красноватый отсвет, как отблеск ещё не всплывшей, но уж приближающейся зари.

Потерявший много крови Икси Тайбари угас, а потому везли его в его же нарте на прицепе до безопасного места. Делюк тяжело переживал гибель воина и человека, но война есть война, и она без жертв не бывает.

Ни на второй, ни на третий день погони не было, да и, видимо, смысла не имело предпринимать её, а потому люди Делюка спокойно вернулись на Святые сопки, где и похоронили Икси Тайбари как героя на высокой сопке рядом с Тарасом Микулом, и место это стало святым.

После трех дней отдыха и дележа трофеев упряжки воинов отправились каждая своей дорогой в свои далекие стойбища…

Делюк на своем стойбище появился в полнолунье Орлиного месяца[69]. Братья-близнецы его подросли, стали серьезнее и по-тундровому деловитее, мать и бабушка чуть постарели — стрелки морщин у глаз стали глубже и длиннее. Ябтане ждала ребенка. Этого, конечно, не было видно, но от глаз Делюка разве что-нибудь ускользнет? Он только взглянул на жену, а глаза его, как наяву, снова увидели брюхатую рыбину с головой Ябтане на стремнине реки Хыльчув. «Фу, живая нгытарма![70] — подумал он, чуть не крикнув. Но тут же вернулось к нему добродушие. — Так вот о ком ты говорила мне, чудо-рыба! За добрую весть спасибо! Живи себе на воле и расти своих деток!» Но вслух он этого не произнес. Делюк нежно поцеловал свою Ябтане в щеки, пощекотал кончиком носа её нос, тепло посмотрел в глаза, прижал её аккуратно прибранную голову к сердцу, почти не дыша, что-то ласковое хотел сказать (он подбирал самые лучшие, самые светлые слова), но с улицы донесся скрип полозьев и колкий треск суставов оленьих ног. Запоздало подняли лай собаки.

— Это ещё что? Кого это к нам вдруг принесло? — сказал он и вышел спокойно на улицу.

Два длинных аргиша только ещё подходили к стойбищу, а возле крайних саней стоял на своей нарте человек без тасмы и потому напоминал собой чум. Делюк не сразу узнал его, а когда подошел, всплеснул руками и от удивления хлопнул ими себя по подолу малицы.