— Х-фу! Не с ума ли схожу?! — выдохнул Делюк и невольно закрыл глаза, но и сквозь веки он всё ещё видел зрачки Ябтане, пышущие жаром, но в то же мгновение она удалилась вдруг, превратилась в маленькую точку и совсем исчезла, а перед Делюком громадой снова заслонили полнеба зубчатые горы Таброва. Делюк вздохнул облегченно, но всё же подумал с тревогой: «Все ли ладно на стойбище?» Олени упряжки и подменные олени, давно уж примерившись к шагу друг друга, на широкой военной дороге мерно отстукивали дробь копытами, ровно скользила нарта.

О загадочном и вместе с тем жутком видении Делюк не только не рассказал Сэхэро Егору, хотя они ничего не таили друг от друга, но и боялся вспоминать. «Да нет, ничего не может случиться. Ябтане, наверно, просто скучает», — мысленно успокаивал он себя.

На Вангурее Делюк уже дважды видел Ябтане, но не так близко, как на Таброве, а потому страх у него постепенно прошел. Сначала, в первый же день приезда на Вангурей, она показалась ему укрупненно, как бы вросшей в самую высокую гору, ставшей горой, а второй раз она явилась к нему в тот момент, когда Делюк перед сном лежал с открытыми глазами. Делюк не пытался заговорить с ней, потому что он ясно понимал, что это лишь плод его воображения.

— Что случилось? Что ты плачешь, милая? — спросил Делюк свою Ябтане, явившуюся вдруг на рассвете, когда все его спутники ещё спали. Никогда он не видел её такой грустной и тем более плачущей так горько. Сердце у него сжалось, всё тело до копчиков пальцев заныло, точно тысячи игл вонзились в него.

— Я и не плачу. Страшно мне! — услышал он срывающийся голос юной жены. — Ты не на гусиную охоту идешь. Береги себя! Стерегись людей, кто будет с тобой. Души у иных — страшнее капкана!

— Не бойся, Ябтане, я не куропатка, чтобы голову в петлю силка совать! Страшного не будет: нас много!

— Э! Что это ты… Делюк? С кем так громко разговариваешь? — дернул его за плечо лежавший рядом Сэхэро Егор. Он не спал уже и слушал, как поет утро.

— А? Что? — оглядываясь, спросил вскочивший Делюк и сказал: — Ябтане!.. Ябтане здесь только что была!

— Приснилась, — сказал Сэхэро Егор и лениво повернулся на другой бок, давая знать, что он ещё не выспался и Делюку не мешало бы ещё поспать.

Делюк снова лег, поняв, что это был сон. Ворочаясь на мешке перьев, он полежал ещё немного, но уснуть не смог, тронул Сэхэро Егора за плечо и признался:

— Что-то больно часто я вижу Ябтане. Не случилось ли что?

— Скучает, — сказал Сэхэро Егор и добавил, зевая: — И сам, наверно, по ней соскучился.

Делюк промолчал, хотя ему очень хотелось сказать, что и соскучился он по ней, и очень боится за неё, оставшуюся в чуме с пожилыми женщинами и его малолетними братьями, от которых не придется ждать помощи в случае беды.

А тревога была не напрасной, хотя, в сущности, ничего плохого не могло случиться. Принимая Ябтане за дочь Санэ, уже трижды наведывались в чум Делюка сваты. Они сватали Ябтане. Но как только слышали, что Ябтане вовсе не дочь Санэ, а жена Белого Ястреба — самого могучего в тундре шамана, слава которого росла, как ком мокрого снега, они в паническом испуге летели в свои стойбища, точно раненные в клюв птицы. Ябтане очень не нравились эти назойливые «гости». Когда в чуме появились первые сваты, она очень испугалась и отчаянным криком души позвала Делюка. Мысленно позвала. Но те, как только услышали, что Ябтане жена Делюка, метнулись назад, как псы от палки, и спешно удалились. Когда в такой же растерянности покинули чум вторые и третьи сваты, Ябтане почти совсем успокоилась, но она всё равно каждый день молилась тайком солнцу, небу и земле, чтобы скорее вернулся Делюк.

Всего этого Делюк не знал и не мог знать, хотя странные видения и сны серьезно тревожили его.

«Что-то в чуме не всё ладно», — думал он, понимая, что в два-три дня нельзя вернуться, да и теперь, перед главным броском на То-харад, мужчине несолидно поворачивать полозья назад из-за каких-то видений и снов. Люди это могут понять превратно. И Делюк, как все его товарищи, ходил на гусей, ловил гольца и семгу и в свой черед присматривал за оленями.

Когда все двести с лишним нарт были нагружены гусем, зайцем и рыбой, тронулись в путь.

Кроме медлительности — многим казалось, что он ходит в полусне, — Делюк ни ростом, ни какими-то особенными поступками не отличался от своих спутников, но стоязыкая молва, видимо, и здесь свила гнездо: Делюк всё чаще ловил на себе то изучающие, то заискивающие, то откровенно испуганные взгляды. Это не нравилось ему, и причиной такой резкой перемены отношения к себе простых и откровенных людей заподозрил он Сэхэро Егора, который, конечно же, больше других знал кое-что о нём.

— Ты хоть и друг мне, но язык свой придерживай за зубами, — сказал он однажды Сэхэро Егору в стороне от людей.

— Ты о чем? О чем, Делюк?! — опешил Сэхэро Егор, увидев перекошенное болью лицо друга. Он его никогда таким не видел, а потому бросило его в холодный пот, всё тело занялось мелкой дрожью. Он не знал, куда и деть свои ничего не видящие глаза, потому что всё вокруг словно заволокло не то туманом, не то дымом.

— Сам знаешь! — бросил Делюк и добавил, смягчив голос: — Сам ты должен знать, что язык твой сеет. И на людей я уже не могу смотреть: все так и едят меня глазами!

— Ты думаешь… я что-то сказал? — крайне удивился Егор.

— Кто же, как не ты!

— Пусть земля провалится подо мной, если я что-нибудь плохое сказал о тебе! Тем более здесь! Среди чужих! — сказал Сэхэро Егор, повысив голос, и, подумав, выдохнул решительно: — А имя твоё! Само имя твое! Делюк! Разве оно… ничего не говорит?! У земли тоже — уши! Зря ли вся тундра тебя Белым Ястребом кличет? Знают они, кто такой Белый Ястреб!

— Белый Ястреб… — сказал тихо Делюк и после недолгого молчания согласился: — Верно. И как это я сам не догадался?

Олени, казалось, напрягали последние силы, грузные нарты трудно ползли по дороге и часто увязали на выбитых копытами глинистых и болотистых местах. Уже с возвышений, когда упряжки поднимались на пологие холмы, виднелись рядом самые высокие пики Святых сопок, сидящие на белесой глади низинных осенних туманов.

Ехавшие в самом хвосте рогатой змейки упряжек, растянувшихся вдоль военной дороги, Делюк и Сэхэро Егор не погоняли оленей. Спешить было некуда.

Когда первые упряжки поднялись вверх на той стороне каньона, по дну которого бежит река Хыльчув, Делюк и Сэхэро Егор на этой стороне лишь начали спуск. Шум воды, бегущей по камням, заглушал все голоса. Справа, за сопками, ещё не видимое глазу, лежало пахучее море, а слева вонзались в лазурь неба своими пиками главные вершины Вангурея, подернутые дымкой. Река Хыльчув с десятками следующих один за другим водопадов как бы ввинчивалась в порыжевшие уже у подножья горы серебряным штопором.

Подъехав к пенящейся по камням реке, Делюк у самой воды остановил упряжку. Он хотел напоить оленей, но так и замер на месте: шла семга.

Большие, в сажень длиной, толстобрюхие рыбины, теснясь и царапая бока о камни, синей лавиной неслись неудержимо против воды. Было уму непостижимо, какая сила с такой быстротой и ловкостью толкала эти грузные на вид рыбины против бешеного течения, которое, судя по прошедшим впереди упряжкам, чуть не валило с ног оленей и едва не опрокидывало тяжелые нарты вместе с ездоками! В саженях трех-четырех от водопада рыбины вставали на лопасти хвостового плавника, пружинисто запрыгивали в пенистый омут под водопадом и в следующее мгновение летели уже вверх вдоль падающих струй воды, как выстреленные из лука, и снова плыли дальше как ни в чём не бывало к следующему водопаду, гонимые могучим инстинктом, продолжения жизни.

Не раздумывая долго, Делюк выхватил лук, положил на тетиву стрелу и стал ждать. Большая брюхатая рыба встала шагах в пяти от него, легко скользя против течения на лопасти хвостового плавника, выставив, как напоказ, серебристое брюхо. Делюк хотел было выстрелить, но вместо рыбьей головы он отчетливо увидел вдруг лицо Ябтане. На лице не было ни тени испуга, ни отчаяния, лишь по губам скользила вовсе не свойственная Ябтане ехидная улыбка.