Брайсон включил микрофон и произнес по-английски – на международном языке диспетчерской службы:

– Диспетчерская Внуково, «Як-112» компании «Росстран», три девять девять фокстрот. Номер первый на третьей полосе, выхожу на взлетную прямую. Готов к отлету в Баку.

Ответ пришел лишь через несколько секунд – вполне разборчивый, невзирая на помехи:

– Что? Не понял, повторите.

– «Росстран» три девять девять фокстрот, – отозвался Брайсон. – Готов к взлету с третьей полосы.

– «Росстран» три девять девять, у вас же нет полетной карты!

Но Брайсону было не до подобных мелочей.

– Диспетчерская, «Росстран» три девять девять фокстрот, готов к взлету, – настойчиво повторил он. – Потолок полета – десять тысяч метров. Предполагаемая скорость набора высоты – двести пятьдесят метров на каждые десять минут. Частота один-один-восемь дробь пять-пять. Опознавание четыре-шесть-три-семь.

– «Росстран», стойте! Повторяю – стойте! У вас нет разрешения на взлет!

– Диспетчерская, я лечу со срочным визитом в Баку, по делам высокопоставленных лиц из «Нортекса», – произнес Брайсон, подражая характерной надменности подручных Пришникова, уверенных, что законы писаны не про них. – Потрудитесь зарегистрировать полетную схему. У вас есть мой номер; можете позвонить Дмитрию Лабову и навести справки.

– «Росстран»…

– Пришников будет очень недоволен, когда узнает, что вы вмешиваетесь в его дела. Товарищ диспетчер, будьте так добры, назовите ваше имя и должность.

На несколько секунд в эфире воцарилась тишина.

– Ладно! – огрызнулся в конце концов диспетчер. – Летите, но на свой страх и риск.

Брайсон включил дроссель, постепенно разгоняясь, проехал по взлетной полосе, и самолет поднялся в небо.

Монсиньор Лоренцо Батталья, доктор философии, старший хранитель музея Кьярамонти, одного из множества собраний произведений искусства, хранящихся в Monumenti Musei e Gallerie Pontifice, то есть музеях Ватикана, – не виделся с Джайлзом Хескет-Хэйвудом много лет и не испытывал особого счастья, узрев его снова.

Двое мужчин встретились в великолепной приемной галереи Лапидариа, где стены были обиты дамасской тканью. Монсиньор Батталья являлся хранителем ватиканских музеев вот уже двадцать лет, и его обширные познания пользовались уважением во всем мире. Джайлз Хескет-Хэйвуд, его изнеженный английский гость, всегда казался монсиньору Батталье существом нелепым и даже комичным – с этими его огромными круглыми очками в черепаховой оправе, с яркими шелковыми шейными платками, завязанными чересчур тугим узлом, с клетчатыми жилетами, с золотыми запонками в виде подковы, со старой вересковой трубкой, легкомысленно торчащей из нагрудного кармана, и шикарным произношением. От него всегда пахло золотистым плиточным табаком. Обаяние Хескет-Хэйвуда было безграничным, хотя и несколько скользким. Хескет-Хэйвуд был, в некотором смысле слова, изгоем высшего общества – очень по-английски! – но от его рода деятельности уж и вовсе дурно пахло. Официально он именовался торговцем антиквариатом, но на самом деле был всего лишь скупщиком краденого – правда, скупщиком высокого полета.

Хескет-Хэйвуд, отчасти знаток искусства, отчасти отъявленный проходимец, был из тех темных личностей, которым свойственно исчезать на годы, а потом вдруг объявляться на яхте какого-нибудь ближневосточного нефтяного шейха. Хескет-Хэйвуд всегда держался очень уклончиво, когда речь заходила о его прошлом, но монсиньор Батталья знал кое-что по слухам. Хескет-Хэйвуды некогда были состоятельным дворянским родом, но в послевоенный период лейборизма для них настали тяжелые времена. Джайлз Хескет-Хэйвуд учился вместе с отпрысками самых богатых семейств, но к тому времени, как он окончил школу, у его семьи не осталось ничего, кроме длинного перечня долгов. Джайлз был бездельником, плутом, потрясающе беспринципным типом. Он принялся контрабандой вывозить из Италии различные древности – несомненно, сунув взятку кому-то в департаменте, выдающем лицензии на вывоз. Джайлз работал на «сером» рынке – очень «сером», – но при этом через его руки проходили просто потрясающие вещи. Если покупателю не хотелось знать, как эта вещь попала к продавцу, он обычно знал достаточно, чтобы просто не задавать подобных вопросов. Людей наподобие Хескет-Хэйвуда терпели в мире искусства лишь ради тех редких случаев, когда они действительно могли оказаться полезны. Однажды он оказал услугу и монсиньору Батталье, организовав некую сделку, – и в результате монсиньор теперь чувствовал себя крайне неуверенно, ибо всем сердцем желал, чтобы эта «сделка» осталась сокрыта от широкой общественности. Но услуга, о которой ныне просил его Хескет-Хэйвуд, была поразительной и пугающей.

Монсиньор Батталья на мгновение прикрыл глаза, подбирая нужные слова, потом подался вперед и мрачно произнес:

– Ваше предложение абсолютно неприемлемо, Джайлз. Это уже отнюдь не шалость. Это откровенный скандал.

Монсиньор Батталья никогда прежде не видел на лице Хескет-Хэйвуда такого довольства и самоуверенности. Куда только подевалась его обычная нерешительность!

– Скандал, монсиньор? – Из-за толстых линз глаза Джайлза Хескет-Хэйвуда казались удивленными и выглядели как-то по-совиному. – Но ведь скандалов бывает так много и по самым разным поводам. Вот, например, сведения о том, что высокопоставленное должностное лицо Ватикана, всемирно известный искусствовед, специалист по античности и к тому же еще и рукоположенный священник, содержит любовницу на виа Себастьяно Веньеро, – некоторые люди не так хорошо посвящены в подобные тонкости, как мы с вами, верно?

Англичанин откинулся на спинку кресла и помахал в воздухе длинным тонким пальцем.

– Но деньги могут вызвать куда большее смятение, чем женщины. И прекрасная Александра, как я полагаю, продолжает наслаждаться своим комфортабельным гнездышком. Хотя некоторые, возможно, назвали бы его скорее чересчур роскошным, чем комфортабельным, особенно если учесть весьма скромное жалованье покровителя прекрасной Александры, ватиканского куратора.

Он вздохнул и довольно покачал головой:

– Но мне хотелось бы думать, что я сделал свой вклад в это достойное дело.

Монсиньор Батталья почувствовал, как его лицо залилось краской, а на виске запульсировала жилка.

– Возможно, мы сумеем прийти к некоему соглашению, – произнес он в конце концов.

Эти круглые очки с чрезмерно мощными линзами вызвали у Брайсона чудовищную головную боль, но, по крайней мере, он справился с тем делом, ради которого приезжал в Рим. Ник здорово вымотался: он все-таки умудрился без приключений покинуть воздушное пространство России, посадить маленький самолет на летном поле под Киевом и, воспользовавшись коммерческой линией, с пересадкой добрался до Рима. Звонок монсиньору Батталье сразу же обеспечил нужный результат; впрочем, в этом Брайсон и не сомневался: ватиканский куратор всегда проявлял живейший интерес к предложениям Хескет-Хэйвуда.

Джайлз Хескет-Хэйвуд был одним из наиболее тщательно разработанных персонажей Брайсона, и за годы своей карьеры Нику не раз приходилось использовать эту маску.

Поскольку Джайлз Хескет-Хэйвуд являлся искусствоведом и… э-э… торговцем антиквариатом, у него, конечно же, имелись причины посещать Сицилию, Египет, Судан, Ливию и множество других мест. Брайсон избавлялся от подозрений, возбуждая их, – элементарное упражнение по созданию ложного следа. Поскольку бдительные чиновники подозревали в Хескет-Хэйвуде контрабандиста, им и в голову не приходило, что он может быть шпионом. И большинство из них, конечно же, охотно принимало от него взятки, руководствуясь принципом: не возьмешь ты – возьмет кто-нибудь другой.

На следующее же утро в «Оссерваторе Романо», официальной ватиканской газете, имеющей пятимилионный тираж и расходящейся по всему миру, появилась маленькая заметка. Заголовок ее гласил: «OGGETTO SPARITO DAI MUSEI VATICANI?» «Из ватиканского собрания похищено произведение искусства?»