Но самый лучший подарок преподнес мне Майкл. Он не стал вручать его у всех на глазах. Дождался, пока я отлучусь в туалет, и последовал за мной. Я как раз начала спускаться в женскую уборную, когда он нагнал меня.

– Миа, это тебе. С днем рождения! – И протянул мне плоскую коробочку, обернутую золотой фольгой.

Это был нежданчик – почти такой же, как бабушкин подарок. Я воскликнула:

– Майкл, но ведь ты уже сделал мне подарок! Написал для меня песню! Остался после уроков!

Но Майкл отмахнулся:

– А, ерунда. Это не подарок. Подарок – он вот.

Признаюсь: коробочка была такая маленькая и плоская, что я подумала – правда подумала, – а вдруг в ней лежат приглашения на выпускной. Ну может, не знаю, Лилли рассказала Майклу, как я туда рвусь, а он пошел и купил билеты, чтобы сделать мне сюрприз.

Ну сюрприз удался, тут ничего не скажешь. Потому что никаких пригласительных в коробочке не оказалось.

Тем не менее подарок был потрясный.

Подвеска с крошечной серебряной снежинкой.

– Как на Зимнем балу, – сказал он, словно сомневался, пойму ли я. – Помнишь бумажные снежинки, которые свисали с потолка спортивного зала?

Конечно, я помню эти снежинки. У меня даже одна лежит – в тумбочке возле кровати.

И пусть это не пригласительный на бал и не шарм с гравировкой «Собственность Майкла Московица», но в общем-то почти ничем не хуже.

Я расцеловала Майкла прямо там, на верху лестницы, ведущей в женскую уборную, – на глазах у всех официантов Les Hautes Manger, и хостес, и гардеробщицы, и кого только не. Пусть пялятся – все равно. Настолько все равно, что даже если «Ас Уикли» нафоткает нас во всех ракурсах и поместит на обложку следующего номера с заголовком вроде «Шуры-муры принцессы Мии» – я глазом не моргну. Потому что в тот миг я была счастлива.

Не была. А просто – счастлива. У меня руки дрожат, когда я это пишу. По-моему, я первый раз в жизни – наконец-то, наконец-то! – добралась до верхних ветвей юнгианского древа самоактуали…

Погодите. За дверью какой-то шум. Как будто бьется посуда, и лает собака, и кто-то кричит…

О господи. Это же кричит бабушка!

Я должна была отдавать себе отчет: все это слишком здорово, чтобы быть правдой. День рождения, в смысле. Слишком гладко все шло. Нет, конечно, на выпускной меня не пригласили и от поездки в Дженовию не освободили, но, как ни крути, все, кого я люблю (ну почти все), сидят за одним столом и не ссорятся. И получила я все, что хотела (ну почти все). Эта песня от Майкла. И подвеска со снежинкой. И мобильный.

Но стойте. Речь же обо МНЕ, а не о ком-то другом. К пятнадцати годам, наверное, пора смириться с тем, что я давно уже подозреваю: у меня ничего не выходит как у нормальных людей. Нормальная жизнь, нормальная семья, а уж тем более нормальный день рождения – все это мне не светит.

Последний пункт, впрочем, мог бы стать исключением, если бы не бабушка. Если бы не бабушка с Роммелем.

Ну кто, спрашивается, тащит в РЕСТОРАН СОБАКУ? Мне плевать, если во Франции так принято. ВО ФРАНЦИИ ДЕВУШКИ ПОДМЫШКИ НЕ БРЕЮТ, И ВСЕМ НОРМ! Французы пусть живут как хотят. Да боже мой, они там вообще УЛИТОК едят! УЛИТОК! Кому в здравом уме взбредет в голову, что то, что принято во Франции, хоть сколько-то приемлемо здесь, в Штатах?

А я вам скажу кому. Моей драгоценной бабуле – вот кому.

Кроме шуток. Она искренне не понимает, с чего все так возбудились. Мол:

– Ну конечно, я взяла с собой Роммеля!

В Les Hautes Manger. На ужин в честь дня моего рождения. Бабушка приволокла СОБАКУ на УЖИН В ЧЕСТЬ ДНЯ МОЕГО РОЖДЕНИЯ.

Она утверждает, что у нее не было выбора: дескать, если оставить Роммеля одного, он повыкусывает себе всю шерсть. Королевский ветеринар в Дженовии диагностировал у него обсессивно-компульсивное расстройство и даже выписал лекарства, которые Роммель должен принимать, чтобы сохранять человеческий, ну в смысле собачий, облик.

Да-да, вы правильно поняли: бабушкин пес сидит на «Прозаке»[35].

Но если хотите знать мое мнение, Роммель лысеет не потому, что у него ОКР. А потому, что живет с бабушкой. Если бы мне пришлось жить с бабушкой, я бы тоже себе волосы выкусывать начала. Если бы дотянулась, конечно.

И пусть ее собака сколько угодно страдает ОКР, но это НЕ ПОВОД притаскивать ее на УЖИН В ЧЕСТЬ ДНЯ МОЕГО РОЖДЕНИЯ. В сумке Hermès. У которой – на секундочку – сломана застежка.

Что же случилось, пока я была в туалете? Увы, Роммель выбрался из бабушкиной сумки. И стал нарезать круги по ресторану, отчаянно пытаясь найти выход. А кто поступил бы иначе, если бы жил под бабушкиным деспотическим гнетом?!

Могу только предполагать, что подумали завсегдатаи Les Hautes Manger, наблюдая за тем, как восьмифунтовый[36] бесшерстный той-пудель носится туда-сюда под скатертями. Хотя вру – я знаю, что они подумали. Я знаю, что они подумали, потому что Майкл мне потом рассказал. Они подумали, что Роммель – гигантская крыса.

И по правде сказать: без шерсти он действительно очень походит на грызуна.

Ну крыса и крыса – зачем вскакивать на стулья и орать во всю глотку? Впрочем, по словам Майкла, нашлись среди туристов и такие, кто выхватил цифровые камеры и начал с энтузиазмом снимать. Помяните мое слово: завтра в какой-нибудь японской газете выйдет статья о том, как гигантские крысы атакуют четырехзвездочные рестораны Манхэттена.

В общем, что было дальше, я своими глазами не видела, но Майкл уверяет, что все разворачивалось как в фильме База Лурмана – только Николь Кидман не хватало: уборщик посуды, который, по-видимому, не обратил внимания на переполох, пробежал по залу с огромным подносом супных мисок. Роммель, которого мой папа загнал в угол возле устричного бара, метнулся ему под ноги – и крем-суп из лобстера разлетелся во все стороны.

К счастью, больше всего досталось бабушке. Лобстера, в смысле. Ее костюм от «Шанель» был безнадежно испорчен, но так ей и надо, потому что нечего тащить СОБАКУ на УЖИН В ЧЕСТЬ ДНЯ МОЕГО РОЖДЕНИЯ. Жаль, что я ее в таком виде не застала! Никто из очевидцев так и не признался – даже мама, – но наверняка это было угарное зрелище: бабушка, с ног до головы забрызганная супом. Само по себе подарок, такой классный, что никаких других и не надо.

Однако к тому времени, как я выбралась из туалета, вокруг бабушки уже хлопотал с салфеткой метрдотель. От супа остались только мокрые пятна на ее груди. Все веселье я пропустила (как всегда). И подоспела ровно к тому моменту, когда метрдотель высокомерно велел бедняге уборщику сдать полотенце: мол, уволен.

УВОЛЕН!!! За то, в чем ни капли не виноват!

У Джангбу – так звали уборщика – вид был такой, словно он вот-вот заплачет. Он без конца извинялся. Но что толку? Так уж в Нью-Йорке заведено: если пролил суп на вдовствующую принцессу, на карьере в пафосном общепите можно ставить крест. Это как если бы в Париже повар из фешенебельного ресторана пошел в «Макдоналдс». Или как если бы Пи Дидди застукали за покупкой трусов в «Волмарте». Или как если бы Ники и Пэрис Хилтон субботним вечером валялись в вельветовых трениках от Juicy Couture и смотрели National Geographic Explorer, вместо того чтобы зажигать на очередной вечеринке. Это просто НЕДОПУСТИМО.

Когда Майкл рассказал мне, что случилось, я попыталась заступиться за Джангбу перед метрдотелем. Заявила, что бабушка не имеет права перекладывать на работников ресторана вину за то, что натворила ЕЕ собака. Собака, которую ВООБЩЕ нельзя было в этот самый ресторан приводить.

Так меня и послушали. В последний раз я видела Джангбу, когда он, повесив голову, плелся в сторону кухни.

Я попыталась уломать бабушку, которая, в конце концов, была пострадавшей стороной – точнее, как бы пострадавшей, потому что ни малейших повреждений она не получила, – чтобы та отговорила метрдотеля увольнять Джангбу. Но та уперлась рогом, несмотря на все мои мольбы. Даже когда я напомнила ей, что среди уборщиков посуды много иммигрантов, которые недавно приехали в страну и кормят целые семьи у себя на родине, она осталась холодна.