Незадачливый претендент меж тем продолжал выказывать свои якобы переполняющие его чувства. Как можно ставить на одну доску международные соглашения и личное счастье? Отсрочка свадьбы приводит его в отчаяние. Однажды сэр Уильям Темпл «нашел его в особенно мрачном настроении» и, будучи проницательным, опытным дипломатом, решил, что правильно будет дать принцу возможность излить свои чувства и, быть может, оказать содействие. Вильгельм, записывает впечатления от этой встречи сэр Уильям, «выражает сожаление, что вообще приехал в Англию, и грозится через два дня уехать, если король по-прежнему будет настаивать на заключении мира до заключения брака». Одна лишь любовь решит, жить ли им, Карлу и Вильгельму, «как самым близким друзьям или как самым непримиримым врагам».
На следующий день Темпл попросил короля о срочной аудиенции. Он умолял его задуматься обо всех немаловажных последствиях этого брака. Карл с кислой миной согласился переставить местами бракосочетание и переговоры о мире. Правда, в таком случае ему придется довериться Вильгельму, но как раз это его не особенно беспокоило: он гордился умением судить о людях по внешности, и «если только меня не обманывает выражение лица принца, это честнейший в мире человек, я ему верю, и он получит свою жену». Темплу было велено передать Якову, что король принял решение. Правда, кое-какие сомнения у него все же явно сохранились, и он пробормотал вслед удаляющемуся Темплу: «Надеюсь, теперь этот упрямец будет доволен». Другого упрямца — заносчивого герцога уговорить удалось, и, покончив с брачными соглашениями, король решил, что пришла пора поговорить с принцем как мужчина с мужчиной. «Дорогой племянник, — начал он, — нехорошо быть человеку одному, я сотворю тебе помощника». Затем Карл пояснил, что он на самом деле имеет в виду: «Запомни, война и любовь уживаются плохо». Воинственный Вильгельм вежливо выслушал дядю и, поскольку желаемого достиг, передал Генеральным Штатам распоряжение переслать ему драгоценностей на 40 тысяч фунтов в качестве свадебного подарка.
Если официальные торжества отличались подобающей пышностью, то личные чувства брачащихся и их близких были отнюдь не радостны. 4 ноября 1677 года, в девять вечера, в спальне Марии для освящения брака собралась группа людей. Все они выглядели довольно подавленными. Мария в слезах, Вильгельм угрюм, герцог Йоркский явно недоволен перспективой расставания с дочерью. Провел церемонию бракосочетания епископ Лондонский. Служба кончилась, и новобрачным пришла пора ложиться в постель. Восторга ни у того, ни у другой это явно не вызывало — настолько не вызывало, что Вильгельм даже отказался снимать нижнее белье. Карл решил, что как раз тут не помешает совет любящего дядюшки. Надо бы принцу до конца раздеться. В конце концов разве это не его брачная ночь? А что по этому поводу думает новобрачная? Без малейшего намека на романтизм, который и вообще-то был менее всего ему свойствен, Вильгельм дал понять, что его это совершенно не интересует. Поскольку им с женой предстоит долгая совместная жизнь, заметил он, придется ей мириться с его привычками, а одна из них — спать в нижнем белье. Карлу не оставалось ничего, кроме как опустить балдахин и воскликнуть с притворным энтузиазмом: «Ну что ж, племянник, вперед! За работу! С нами и с Англией святой Георгий!»
Уже на следующий вечер, когда англичане пускали петарды, отмечая одновременно протестантское бракосочетание своей маленькой принцессы и протестантскую Ночь Гая Фокса,[10] появились свидетельства того, что этот грубый медведь принц Оранский отнюдь не собирается прекращать войну на континенте. Да и с чего бы? В конце концов, заполучил он не столько жену, сколько союзника, которого рассчитывал использовать в своих целях, восстанавливая таким образом дух народа, защищая свои территории и заставляя французов отступить. Тем временем Карл, получив через французского посла устное послание Людовика, в котором тот выражал крайнее неудовольствие происходящим, лично попытался загладить конфликт. Он, мол, не сомневается, что Людовик поймет резоны, подтолкнувшие Англию к заключению этого брака, и убедит народ в том, что у Карла нет никаких поползновений превращать страну в абсолютную католическую монархию наподобие той, что существует во Франции. И дело не только в этом. Вильгельм, по мнению Карла, теперь у него под каблуком, ну а сам он собирается сохранять с Францией наилучшие отношения. Со своей стороны Людовик, столкнувшись с подобным лицемерием, пришел в ярость. Он лишь укрепился во мнении, что Карл — и в личном, и в политическом плане — человек слабый, двоедушный, им легко манипулировать, что и делают силы, совладать с которыми он не способен. В то же время, при всем своем раздражении, Людовик понимал, что гнев — оружие обоюдоострое и что как раз слабость Карла позволяет использовать его в своих интересах. В общем, с Карлом можно договариваться, а вот о Дэнби, этом непримиримом протестанте, того же не скажешь. Убедившись, что лорд-казначея не подкупишь, Людовик решил, что от него пора избавляться, и французскому послу было приказано снестись с парламентской оппозицией. Следующий шаг — Людовик прекратил выплачивать Карлу субсидии.
Уже самое начало сессии парламента, созванной в первые дни нового, 1678 года, показало, что французский посол (с помощью многоопытного и весьма сведущего де Ро-виньи) поработал неплохо. Карл вновь оказался в столь знакомом ему тупике. У него не было денег. Им, как марионеткой, играли союзники, ему приходилось иметь дело с недружественным парламентом. Формы эта враждебность принимала скрытые. Прямо против военных приготовлений оппозиция не выступала, она лишь оговаривала свою поддержку выполнением определенных условий, притом весьма унизительных. Например, Карлу в нарушение существующих королевских прерогатив предлагалось в полном объеме информировать парламент о договоренностях с зарубежными монархами. Явно король был разгневан, тайно чрезвычайно обеспокоен. Громогласно осудив парламентариев, он спешно отправил Людовику послание, в котором выражал, по сути, готовность связать себя с Францией в обмен на ежегодную субсидию размером в 600 000 фунтов стерлингов.
Людовик тем временем продолжал войну. Пал Ипр, за ним Гент. Католицизм расползался по Европе все шире, в Англии это вызывало нарастающую тревогу, и, хотя Карл, стремясь успокоить соотечественников, послал в Остенде небольшой отряд, а затем сформировал 30-тысячную армию, общественное мнение этим не удовлетворилось: люди слишком хорошо помнили, с какой легкостью ему удавалось собрать силы для защиты своих интересов дома. Оппозиция выказывала все большую настороженность относительно его истинных мотивов, и Карл вновь обратился к Людовику. Даже сейчас он хотел хоть что-то извлечь из своего безнадежного положения. Правда, козырь у него все же был — эта самая армия, состоящая из 30 тысяч штыков. И он, и Дэнби были уверены, что жажда избавиться от нее непременно заставит парламентариев вотировать военные кредиты. Людовик тоже отнюдь не был заинтересован в ее существовании, стало быть, и он возобновит финансовые вливания. Демонстрируя изворотливость обреченного, Карл надеялся, что заплатят все.
И лишь под самый конец своей хитроумной игры, когда французы и голландцы заключили Нимвегенский мирный дсговор, Карл убедился, что у Людовика нет ни малейших намерений выполнять свои финансовые обязательства. Оказавшись на краю финансовой пропасти, король и Дэнби подобно игрокам продолжали, уже проиграв, швырять деньги на кон. Парламент выделил 380 тысяч фунтов на расформирование собранной Карлом армии. Деньги пошли на то, чтобы ее сохранить. Кредиты брались, где только можно, и в конце концов стоимость содержания армии выросла до 750 тысяч фунтов. А ведь само ее существование было для многих знаком того, что Карл собирается утвердить в стране деспотический режим силой оружия. Парламент решительно отказался увеличить сумму ежегодных расходов короля, и тем не менее они росли. Бухгалтерский гений Дэнби ничем не мог помочь Карлу. Казна продолжала истощаться, и вскоре стало понятно, что финансовая политика государства превратилась в политику казино; королевский долг зашкалил за два с половиной миллиона фунтов.
