Наутро Орбермарл, хотя и с трудом, поймал попутный ветер, но, обнаружив, что у него практически нет целых судов, чтобы отважиться на атаку, скомандовал отправление домой. Голландцы преследовали его весь день, а назавтра в полдень на горизонте показались корабли принца Руперта, возвращающиеся от Ла-Манша. Совместно с Орбермар-лом они все-таки решили утром атаковать голландцев, хотя в их распоряжении находилось всего 58 судов против 78 голландских. Непосредственной схватке предшествовала длительная артиллерийская перестрелка, в ходе которой несколько английских судов прорвали строй голландцев. Сэр Кристофер Мингс покрыл себя неувядаемой славой: окруженный со всех сторон противником, он продолжал отдавать приказы, хотя и получил рваную рану в горло и вынужден был зажимать ее руками. Пуля, угодившая в висок, положила конец его мучениям. Голландцы в это время яростно атаковали корабли «Ройал Чарлз» и «Ройал Джеймс». Мачты у обоих были поломаны, команда изнемогала, и лишь внезапно сгустившийся туман спас англичан от полного поражения. Они потеряли двух адмиралов и 20 боевых судов. 8 тысяч матросов были убиты, ранены или взяты в плен. У голландцев потери были меньше — полдюжины судов и 2 тысячи моряков, но в любом случае бойня, вошедшая впоследствии в историю под названием Четырехдневного сражения, не принесла решающего преимущества ни одной из сторон.
Реакция в Англии была нервной. Орбермарл ругал на чем свет стоит своих капитанов, его самого обвиняли в недооценке голландцев. Некоторые видные лица стали объектом жестоких нападок за то, что слишком поздно приказали Руперту возвращаться, оставив бесплодные поиски французов. Сам Руперт, полагали многие, потерял контроль над своим флотом; возник, естественно, и вопрос о катастрофическом положении с морской разведкой. На этом фоне прекрасно сработали доки: всего шесть дней понадобилось, чтобы вернуть корабли в боевую форму, и вот уже Орбермарл и Руперт начали маневры в виду голландских берегов, жадно стремясь к реваншу и наградам. Спорили о целесообразности морского налета на остров Тершеллинг, и когда сэр Роберт Холмс добрался-таки до него, обнаружилось, что на якоре у острова беспечно покачивается целая флотилия голландских торговых судов, трюмы которых доверху набиты разнообразными товарами. Англичане немедленно начали атаку, и в «Холмсовом фейерверке», как его впоследствии назвали, было потоплено или повреждено 170 судов, убыток составил миллион фунтов стерлингов, и тяжелый урон потерпела вся амстердамская торговля.
Но эйфория длилась недолго — по окончании войны и чумы на Англию обрушилась еще одна, третья, катастрофа. В воскресенье 2 сентября 1666 года в два часа утра загорелся дом пекаря Томаса Фарринора, и в Лондоне начался Большой пожар. Что бы ни было причиной, лавка Фарринора запылала в считанные минуты, а поскольку после долгого жаркого лета в Лондоне было особенно сухо да еще и дул восточный ветер, пожар распространялся стремительно. Тесно прижавшиеся друг к другу деревянные дома и трактиры, а также солома, устилавшая их дворы, представляли собой прекрасный горючий материал. Пылающие головешки взлетали в воздух, катились по мостовой, и скоро в огне был уже весь город. Лондонцы к таким вещам привыкли — пожар входил в обиход жизни, и поэтому прежде не обращали внимания на попытки короля упорядочить ситуацию. За полгода до этого Карл обратился к городским властям, предупреждая их об опасности, которую таили узкие улочки. Отцам города было дано высочайшее соизволение сносить некоторые дома, но ничего так и не было сделано. Считалось, что хватает обычных мер предосторожности, и теперь, когда на замощенных улицах появились водяные насосы, лорд-мэр, обозленный, что его вытащили из постели, взирал на огонь и презрительно бурчал, что тут достаточно «женщине пописать». Вскоре огонь достиг Темз-стрит, а далее всепожирающее пламя перекинулось на Фиш-стрит-Хилл, Ломбард-стрит и достигло здания Королевской биржи. Языки огня все слизывали на своем пути, пролегавшем в сторону Лондонского моста, где треть прилепившихся к нему ветхих строений успела сгореть еще до того, как удалось остановить распространение пожара на юг. Вскоре вышел из строя самый большой насос, и Джону Ивлину оставалось лишь с ужасом наблюдать, как пламя пожирает «церкви, общественные места, биржу, больницы, памятники, скульптуры, хищно перекидываясь со здания на здание, с улицы на улицу». А городские власти по-прежнему не принимали каких-либо чрезвычайных мер. В принципе следовало бы, создавая пустое пространство, срочно сносить дома, тогда огню просто нечем было бы поживиться. Но мэр и Городская корпорация знали, что в этом случае бремя расходов на восстановление жилья ляжет на них и лишь король может освободить их от этой ответственности. Через некоторое время, когда начал заниматься рассвет, согласие короля было получено, но огонь уже распространялся на запад, в сторону ратуши и собора Св. Павла, превращая все на своем пути в груду булыжников.
Сам король вел себя с образцовым хладнокровием и решительностью. Он распорядился доставить себя на королевском баркасе из Уайтхолла в Квинхит, чтобы лично оценить масштабы катастрофы. Убедившись, что, кроме него, с ситуацией справиться некому, Карл с риском для жизни принялся убеждать людей сносить дома. При Тайном Совете был сформирован специальный комитет во главе с герцогом Йоркским. Комитет распорядился установить пожарные посты и выплатить пособия тем, кто будет на них дежурить. Карл послал отряд личной гвардии на помощь спасателям, разбирающим завалы на Флит-стрит, где сгорели деревянные верфи. Из соседних графств были вызваны на борьбу с неутихающим пожаром специально подготовленные отряды. Меж тем из огненного ада валили толпы обезумевших от ужаса людей, захватывая с собой все, что можно унести в руках. Многие устремлялись на открытые места, в район Мерфилдз и Спайталфилдз, где был разбит палаточный городок и десятки тысяч измученных людей валялись на земле, «как стадо животных». Им выдавали галеты, и, как выяснилось, совершенно несъедобные.
Огонь бушевал по-прежнему. Полыхала Чип-стрит. От огромных конюшен осталась лишь куча золы. Пламя поглотило церковь Св. Марии, расплавившиеся колокола рухнули на землю. Воздух раскалился настолько, что случались вещи ужасные и совершенно непредвиденные. По городу катились гигантские огненные шары, сея повсюду разор, поглощая воздух, создавая вакуум столь значительный, что рушились, словно под напором неведомой силы, шпили и древние стены. Казалось, наступил Судный день и на землю обрушился гнев Божий — в наказание, как кое-кто повторял, за грехи двора. Что может сделать в такой ситуации человек? Но король продолжал показывать пример мужества. С лицом, почерневшим от сажи, в одежде, пропитавшейся потом и влагой, он разъезжал по столице, превратившейся в руины. С плеча у него свисала сумка с сотней гиней, которыми он поощрял не сдающихся в борьбе с всесильным противником. При необходимости Карл соскакивал с лошади и вставал, по словам одного свидетеля, «как простой рабочий» в цепочку, по которой передавались ведра с водой. Велено было молиться и соблюдать пост, но никакие призывы к небесам не могли остановить огонь, добравшийся до собора Св. Павла и набросившийся с новой яростью на балки и перекрытия. Через некоторые время крыша рухнула, и расплавленный свинец хлынул в сторону Лайдгейт-Хилл.
6 сентября пожар наконец обессилел, и пришла пора подсчитывать потери. Занялись этим два специально назначенных инспектора, и отчет они представили ужасающий. Лишь 67 акров из 450, на которых располагался Лондон, остались нетронутыми огнем. Сгорело более 13 тысяч домов, от 89 церквей остались лишь груды камней, от 44 конюшен со всей их роскошью — зола. Рухнули 4 моста. Более 100 тысяч горожан ожидала голодная и бездомная зима. Один из крупнейших средневековых городов Европы лежал в руинах, и, чтобы отстроить его заново, требовалось не менее 10 миллионов фунтов стерлингов.
Ключевую роль в этой работе играл Карл. У него уже появился интерес к строительству. Его попытки перестроить дворец в Уайтхолле некогда не удались из-за недостатка денег; теперь же он решил возвести новый дворец в Гринвиче, и разрушения, вызванные Большим пожаром, пробудили в нем градостроителя. Карл сформировал при Тайном Совете группу, которой было поручено заняться этим делом. Отцам города король строго наказал позаботиться, чтобы новый Лондон выглядел свежо и красиво. Самым тщательным образом изучал он все предложения по расширению и выпрямлению старых улиц, нередко выдвигал собственные идеи и прежде всего настаивал на том, чтобы при строительстве взамен огнеопасного дерева использовали камень. Амбициозный проект перепланировать город, логически организовав его вокруг прямых, пересекающихся проспектов-артерий, не удался, однако в лице сэра Кристофера Рена Карл нашел гения архитектуры. Быть может, его вклад в строительство нового города порой и преувеличивается, но факт остается фактом: именно ему Сити обязан большинством своих красивых приходских церквей и шедевром барокко — новым собором Св. Павла. Это массивное сооружение, весь вид которого вполне отвечает торжественности церемоний, проходящих здесь, а шпиль представляет одно из высших достижений европейской архитектуры, остается самым внушительным, а может, и пробуждающим самую большую любовь свидетельством художественного расцвета эпохи Реставрации.
