Мало государственных забот — случилась и личная трагедия. 13 сентября 1660 года от незначительной, как всем поначалу казалось, эпидемии оспы внезапно умер младший брат Карла Генрих, герцог Глостерский. Горе короля было глубоко и неподдельно, тем более что Генрих успел зарекомендовать себя способным и доброжелательным молодым человеком. Вскоре после его смерти в Лондон приехала сестра Карла Мария, и этот визит принес с собой новые переживания. Теперь, когда брат утвердился на троне, Мария ожидала награды за помощь, предоставленную ею в лихую годину изгнания. Цена этой помощи оказалась высока. Мария хотела, чтобы Карл использовал свой вес и влияние для возвращения Оранских в центр политической жизни Нидерландов. В частности, она давно настаивала, чтобы Карл помог сделать Вильгельма, ее сына, генерал-капитаном республики, то есть командующим вооруженными силами Голландии. Карл сразу же отправил туда письмо соответствующего содержания, но благоразумно решил, что на данном этапе втягиваться в дипломатические свары еще глубже не стоит. И вот Мария, пылая благородным негодованием, пересекла море, чтобы встретиться с братом лицом к лицу. Но она тоже стала жертвой оспы и просила брата стать опекуном ее сына, однако, к тому моменту как сестра скончалась, Карл оказался в ситуации еще более тяжелой — в первый, но далеко не в последний раз из-за герцога Йоркского, чье поведение стало настоящей бедой его царствования. Герцог положил, как говорится, глаз на дочь Хайда Анну, ничем не примечательную, но неглупую и остроумную девушку, бывшую некоторое время фрейлиной Марии Оранской. Анна забеременела, был заключен тайный брак, но, едва поставив свою подпись, Яков горько пожалел о содеянном и решил во что бы то ни стало выбраться из этой ловушки. Средством он избрал клевету, наветы и интриги. Ничего не вышло. Яков заявил, будто отцом ребенка может быть другой, но доказать свое обвинение не сумел. Тогда он попытался уговорить брата, чтобы тот заставил парламент аннулировать брак, но Карл воспротивился: на карту были поставлены важные государственные интересы. Яков был ближайшим наследником трона, а его ребенок от этого мезальянса — следующим. Карл считал, что участие парламента в решении вопросов престолонаследия может всерьез подорвать авторитет королевской власти. Поэтому он всячески настаивал, чтобы его упрямый братец оставался верен обязательствам, которые по глупости взял на себя. Затем Карл пришел на выручку своему лорд-канцлеру. Хайд считал себя всерьез скомпрометированным. Он любил дочь, презирал зятя и страшно переживал всю эту историю, произошедшую из-за легкомыслия обоих. Хайд опасался, что на его достоинство могут бросить тень те, кто не знает, как все обстоит на самом деле, и потому готов заподозрить лорд-канцлера в династических притязаниях. Хайд считал, что только король может спасти его честь. Карл предложил ему герцогский титул, однако он, опасаясь, что столь высокое отличие лишь поспособствует распространению порочащих его слухов, занял свое место в палате лордов (случилось это 6 ноября) в качестве только что возведенного в это достоинство графа Кларендона.

Все эти события лишний раз напоминали о том, как важно самому королю побыстрее жениться и произвести на свет наследника. Секретные переговоры по этому поводу уже велись. Португальцы видели в Карле ценного союзника и забросили удочку первыми. В Англию был направлен Франциско де Мелло. Ублажив нужное число видных придворных щедрыми дарами, он добился свидания с Карлом и заговорил о возможности его женитьбы на португальской принцессе. Приданое, заверил он, превзойдет все ожидания. Карл с интересом выслушал де Мелло, но, когда тот возвратился в Португалию, повернулся в сторону его соперника-испанца, который предложил не только руку дочери герцога Пармы, но и крупные концессии, а также щедрую цену за перекупку двух территорий, захваченных Кромвелем, — Ямайки и Дюнкерка. Подобного рода международные сделки не могли не привлечь внимания французов, и Людовик XIV (омерзительный братец которого уже был женат на любимой сестре Карла Генриетте Анне) выступил в поддержку португальского предложения. Ту же сторону взял и Тайный Совет. Взамен на отправку в Португалию десятитысячной армии Карлу была обещана не только рука Екатерины Браганза, но и торговые привилегии, богатые города Танжер и Бомбей, а также почти треть миллиона фунтов наличными.

В такой напряженной атмосфере ожиданий произошла коронация — торжественное, пышное событие, призванное подчеркнуть триумф монархии. Вечером накануне церемонии Карл, к восторгу подданных, самолично возглавил традиционную процессию, прошедшую от Тауэра к Уайтхоллу. Празднования начались на следующее утро, в восемь. Вновь из фонтанов били струи вина, солдаты, украшенные красными, белыми и черными перьями, маршировали по огороженным перилами и заново вымощенным улицам. На расходы казна не поскупилась. Кларендон, по свидетельствам очевидцев, «сверкал, как бриллиант», а одеяние одного пэра стоило, по слухам, 30 тысяч фунтов. Конь без всадника, символизирующий мощь короны, был покрыт роскошной попоной, украшенный золотом, жемчугом и исключительной красоты рубинами, а на его стременах сверкали 12 тысяч драгоценных камней. Вот подлинное торжество монархии! Поэты, живописцы, архитекторы, историки, проповедники одаривали просвещенную публику героическими образами, призванными восславить возвращение Стюартов на трон. Короля, принимающего скипетр в тридцать первый год своего рождения, уподобляли Христу, входящему во храм. Это новый Давид, новый Соломон. Его восхождение на трон означает возрождение Эдема после ужасов гражданской войны. Вновь наступил Золотой век, и триумфальная арка, сквозь которую проследовала процессия, словно символизировала славное будущее страны, демонстрируя распространение британского владычества, подобно тому, как под сенью королевского флота развиваются британские торговля и коммерция.

Церемония самой коронации должна была отличаться не меньшей пышностью, во всяком случае, для этого все было подготовлено. В годы междуцарствия большая часть королевских регалий пропала, так что для начала следовало заказать новые короны. На королевское одеяние ушли целые ярды золотистого и красного бархата и темно-красного шелка. Специально для короля были изготовлены ботинки на высоких каблуках с золотыми пряжками, и теперь он, и без того немаленького роста, еще больше возвышался над церковниками, собравшимися в Вестминстерском аббатстве, стены которого по такому случаю обили алой и голубой тканью. На представителей европейских держав все это произвело, как и задумывалось, сильное впечатление. Англия, страна, в которой всегда заключалась некоторая тайна, страна, язык, литературу и историю которой мало кто знал, страна, печально знаменитая казнью своего короля, ныне, после явно неудачных республиканских экспериментов, воочию заявляет о себе как о мощной монархии. В подтверждение этому собравшиеся приветствовали торжественный миг возложения короны громкими возгласами, а затем, подходя один за другим к возвышению, на котором стоял трон, и прикасаясь к короне, произносили клятву верности.

Средневековым великолепием отличался и гигантский пир, состоявшийся в Вестминстер-Холле. Начало его возвестили главный церемониймейстер, лорд-распорядитель и лорд-констебль, каждый в праздничном одеянии пэров и на лошадях в пышных попонах. За ними, в темных атласных костюмах и бархатных шляпах, следовали люди, отвечающие за кухню. Заключал процессию официальный королевский телохранитель. Сбросив на землю перчатку, он произнес освященную временем ритуальную фразу: «Если кто-нибудь, не важно, какого звания, высокого или низкого, не признает нашего суверена, Его Величество короля Карла II… перед вами его телохранитель, который скажет, что этот человек лжет, что он низкий изменник». Что ж, действительно, теперь Карл был сувереном своей страны и обладал, по крайней мере теоретически, высшей властью. Насколько он мог ею воспользоваться, насколько уверенно он мог проводить свою политику — вопрос иной.