Карл и его приближенные и не подумают вмешиваться или оспаривать его решения.
И все же, пренебрегая мудрыми советами Хайда, двор стремительно втягивался в разного рода заговоры, которые, впрочем, ничем не кончались. В мае 1659 года к Карлу явился один непримиримый роялист по имени Джон Мордаунт. У него возник смелый и на первый взгляд реальный план, по которому ячейки роялистов по всей стране должны были выступить одновременно и, собравшись в кулак, обрушиться на правительство. К середине июня Мордаунт счел, что к выступлению все готово, а еще через две недели Карл писал ему: «Решено, что либо я, либо брат, либо мы оба, коли на то будет воля Божия, будем с вами». Казалось, временам бездействия подошел конец и Карл вот-вот покинет Бретань, пересечет пролив, контролируемый флотом Английской республики, и лично возглавит повстанцев.
Но тут возникли обычные трудности. Участники задуманной операции проявили чрезмерный оптимизм и к тому же так и не сумели добиться единства. Уже само их количество породило фатальную утечку информации, чем не замедлили воспользоваться правительственные агенты. Лондон действовал без промедления — наиболее заметных вожаков заговорщиков арестовали, были захвачены большие запасы оружия. В общем, все или почти все пошло прахом. Лишь сэр Джордж Бут показал себя сильным военачальником: ему удалось взять под контроль большую часть Чешира и некоторые районы Ланкашира. Но даже и он, столкнувшись с контрнаступлением парламентских отрядов во главе с Джоном Ламбертом, вынужден был, переодевшись женщиной, бежать. При этом Бут по глупости попросил у хозяина гостиницы бритвенное лезвие, а тот сообщил куда нужно, его арестовали и бросили в Тауэр, предъявив обвинение в измене. Надежды роялистов в очередной раз рухнули. Джермин писал, что вести из Англии «не только хуже, чем можно было ожидать, они просто ужасны».
Попытки поднять в Англии восстание проваливались одна за другой, и Карл задумал куда более амбициозный план. Франция и Испания были близки к заключению мирного договора, и он рассчитывал, что, организовав встречи с представителями обеих держав по отдельности, ему удастся добиться не только признания своего статуса законного европейского монарха, но и объединенной поддержки в восшествии на трон. Для достижения этой цели критически важным представлялось непосредственное общение с кардиналом Мазарини, и Карл обратился к матери с просьбой о поддержке. Несмотря на то что они не виделись уже целых пять лет и что Генриетта Мария не забыла, как повел себя ее старший сын по отношению к герцогу Глостерскому, она ответила, что сделает все от нее зависящее. Во Францию был отправлен граф Ормонд, но когда ему наконец удалось пробиться к Мазарини, кардинал заявил, что ничем не может быть полезен. Более того, по его мнению, со стороны Карла было бы чрезвычайно неразумно ехать в Испанию и пытаться затевать сепаратные переговоры. Чтобы придать больше веса своим словам, он добавил, что не гарантирует Карлу безопасный проезд через Францию.
Пренебрегая этим предупреждением, Карл все же отправился в Испанию. Ехал он инкогнито, в сопровождении всего лишь лорда Дигби и О'Нила. Путешествие, напоминавшее скорее туристическую прогулку, затянулось на три месяца. Поначалу король двинулся в Ла-Рошель, где неделю ожидал попутного ветра; затем передумал и решил ехать в Испанию в общем дилижансе. Обозленный и обеспокоенный Хайд время от времени получал от своего повелителя письма, в которых говорилось об отличной еде и удобных гостиницах, а также содержались намеки на всякие «дорожные приключения». «Дай Бог, — писал Карл, — чтобы у Вас на столе была такая же славная баранина, какую нам подают ежедневно». По прибытии в Испанию представитель двора приветствовал Карла с показной помпой: опустился на колено, поцеловал руку и проводил в отведенную резиденцию под оружейный салют, но чего-то реального пообещать не мог. Позиция Мазарини заставляла испанцев ограничиваться ничего не значащими заверениями в дружбе; когда же Карл, стремясь завоевать благорасположение великих держав, посетил мессу, что вызвало крайнее недовольство всей протестантской Европы, Хайд оказался вынужден объяснять англичанам-роялистам, что король вовсе не отходит от своей веры. Словом, весь грандиозный замысел рухнул, и в конце концов Карлу ясно дано было понять, что дальнейшее его пребывание в Испании нежелательно и лучше ему вернуться к своему двору в изгнании.
И лишь одно письмо Хайда удержало короля от того, чтобы впасть в полное отчаяние. Пусть собственные поползновения Карла эффекта не возымели, однако проницательность Хайда, его глубокая осведомленность в европейских делах начинали приносить свои плоды. Генерал Монк и впрямь высказался в пользу Карла и, более того, судя по всему, готовился вступить с ним в союз. В этой связи Хайд просил Карла вернуться как можно быстрее, и тот сразу отправился в путь. Приметы благоприятствовали ему и укрепляли в самых радужных надеждах. Ормонд получил письмо, в котором рассказывалось, что в Лондоне один новорожденный — три дня сравнялось! — младенец внезапно закричал: «Король! Король! Отнесите меня к королю!» Возглас, как говорили, повторился несколько раз, а когда чудо-младенцу вложили в ладошку горсть монет и спросили, что бы он с ними сделал, тот ответил, что передал бы Карлу.
Сам же Карл спешил в Коломбос, где состоялась трогательная встреча с матерью и — что, возможно, еще важнее — с младшей сестрой, четырнадцатилетней Генриеттой Анной. Эта встреча пробудила в нем на удивление сильные братские чувства. Почти десять лет пребывал Карл в изгнании, оторванный не только от своей страны, но и от семьи. Мать раздражала его, братья утомляли, любовные приключения, как правило, не задевали душевных струн, а если речь шла о Люси Уолтер, то и вовсе становились поводом для болезненных переживаний. И вот эта девчушка, тонкая как тростинка, с одним плечом выше другого, высвободила дремавшее в нем дотоле чувство любви. Возникшая между братом и сестрой духовная связь оказалась впоследствии для Карла чрезвычайно важной — как в личном, так и в политическом смысле. В лице Генриетты Анны он нашел близкого человека, которому можно было полностью доверять. Вскоре между ними завяжется оживленная переписка, в которой он будет называть ее «любимой сестрой» и просить не злоупотреблять в своих письмах «величествами», ибо «я хочу, чтобы нас связывала одна только дружба». Но не прошло и двух недель, как им пришлось расстаться. Разворачивающиеся события настоятельно призывали Карла в Англию.
Напряженность в отношениях между «Парламентским охвостьем» и армией достигла высшей точки, когда некоторые офицеры из отряда Ламберта, одержавшего некогда победу над Бутом, направили в палату общин петицию с перечислением разного рода претензий как финансового, так и церковного толка. В Вестминстере петиция была зачитана за закрытыми дверями и вызвала чрезвычайное недовольство. Армия начала усиливать нажим, и напуганные парламентарии приняли решение уволить авторов петиции. Разъяренный Ламберт собрал своих людей, и парламентская резиденция вновь была занята военными. Но неподготовленный переворот смутил самих его вожаков. Принимая меры самозащиты, они вдруг оказались ответственными за жизнь страны. Военные предложили, чтобы роль правительства взял на себя Комитет Безопасности, но пока шли разговоры о том, как и из кого его формировать, события приняли новый, совершенно неожиданный и, как выяснилось, решающий оборот. Из Шотландии пришло письмо за подписью генерала Монка. Он решительно осуждал действия своих товарищей по офицерскому корпусу и заявлял о полной и своей, и своих людей поддержке свергнутых парламентариев.
Как бы ни колебался Монк относительно самой формы монархического правления, он не сомневался, что сейчас надо возвращаться к парламентской демократии, и общественное мнение было на его стороне. Лондонские ремесленники решительно возражали против свержения парламента и составили петицию, которая к началу декабря собрала до 20 тысяч подписей. Комитет Безопасности попытался воспрепятствовать представлению этой петиции городской власти и издал соответствующее постановление. Однако в то самое время, когда командир одного из конных отрядов зачитывал с балкона Биржи документ о запрете петиции, ее с триумфом проносили по улицам города, направляясь к Гилдхоллу. Начался ропот. На усмирение толпы бросили солдат, и когда в них полетели камни и куски льда, в ответ раздался ружейный огонь. Несколько демонстрантов были убиты, другие ранены. Крупномасштабные волнения в столице казались неизбежными. Монк начал медленное продвижение на юг, большая часть страны выступила за парламентскую форму правления — хотя и не за нынешний парламент. К тому времени как генерал дошел до столицы, юный Сэмюэль Пепис, помощник командующего королевским флотом, записывал в только что начатом дневнике: «Народ не кричит «поцелуй парламент» вместо «поцелуй меня в задницу», слишком велико презрение к «Парламентскому охвостью» со стороны всех, хороших и дурных».
