Кортеж вновь двинулся в путь, и «на девятый день Карл достиг своего дома в Фолкленде». Здесь был небольшой олений парк, вокруг виднелись невысокие холмы, где было полно дичи. Сразу же стало ясно, что идиллии ждать не приходится. Вынудив Карла отказаться от общества приверженцев своего отца, шотландские парламентарии теперь решили вообще резко сократить количество англичан в его свите. Удалили девятерых, оставив ему лишь лордов Бакингема и Уилмота, доктора Фрэзера, церемониймейстера и двух слуг. Да и то при условии, что они не будут нарушать порядков, установленных ковенантерами. Карл, естественно, был подавлен перспективой расставания с друзьями. Он пытался было протестовать, но его никто и слушать не пожелал. Указанным лицам было предписано покинуть страну в течение восьми дней, и, чтобы лишний раз Досадить королю, к их числу добавили лорда Уилмота и еще одного из приближенных.
И лишь сам Аргилл, с его вечным прищуром, замкнутостью, жестко изогнутой линией чувственного рта, словно бы служил Карлу отдушиной. О душевной чуткости здесь не могло быть и речи. Аргилл был исключительно умный и хитрый, и, по мнению Хайда, чтобы стать личностью поистине исключительной, ему не хватало лишь двух достоинств — чести и мужества. Он ясно ощущал, что стоит на почве весьма шаткой. Большинство населения изнемогало от тирании церкви, а Аргилл был ее приверженцем и главной опорой «Ковенанта». Поэтому он считал, что для укрепления собственных позиций ему следует добиться доверия короля. Аргилл велел сыну всячески его обихаживать — следить, чтобы на столе всегда было всего вдосталь, седлать молодому человеку лучших лошадей, а на публике оказывать ему почести, какие приличны королю. Следовало подумать и о браке, и Аргилл решил женить Карла на своей дочери, леди Энн Кэмпбелл. Но во всем этом была большая доля жестокости, ибо, заботясь напоказ о житейском комфорте короля, Аргилл всячески отстранял его от участия в государственных делах, не допускал до заседаний Совета, ограничивал общение с простым людом. По словам одного современника, «внешне с Карлом обращались как с королем, но по сути он мало чем отличался от пленника: жилье его охраняли часовые, свободно общаться с ним дозволяли мало кому, вокруг шныряли соглядатаи, следящие за каждым его словом и шагом».
В этой ситуации король был практически во всем зависим от благорасположения пресвитерианской церкви. «По воскресеньям его практически лишали всех развлечений» — таков был строгий пресвитерианский обряд. Даже в одежде своей и привычках король был стеснен, и, допустим, вместо того, чтобы предаваться столь любимой им карточной игре, ему приходилось выслушивать бесконечные проповеди, случалось, по шесть подряд. Аргилл, этот законченный лукавец, призывал Карла с достоинством претерпевать удары судьбы. В конце концов, намекал он, если «молодой человек смирится с этими безумцами сейчас», то впоследствии, возвратив себе английский трон, он сможет попросту прогнать их. Что ж, надежды на это так грели сердце Карла, а речи Аргилла звучали с такой искренностью, что он невольно поддавался своему тюремщику. Карл «не только вслушивался в эти песнопения, но действительно считал, что ему желают одного лишь добра». Впрочем, до конца обвести себя вокруг пальца он не позволял. Когда Аргилл заговорил о возможности женитьбы на леди Энн, Карл благоразумно ответил, что сначала надо посоветоваться с матерью.
Хотя молодой король пребывал в Шотландии фактически на положении заключенного, английские парламентарии были чрезвычайно встревожены тем, что он находится так близко. В июне 1650 года Кромвеля и Ферфакса поставили во главе армии, которой долженствовало выступить против шотландцев и навсегда устранить угрозу со стороны Стюартов. Ферфакс счел такую акцию незаконным вмешательством в дела суверенного государства и отклонил назначение. Единственным командующим остался Кромвель, который и двинулся на север во главе отряда из 5000 конников и вдвое большего количества пеших. Неподалеку от границы командующий его артиллерией Джордж Монк сформировал еще одну часть, вошедшую в историю Англии как Гвардейский Колдстримский полк. Усилившись таким образом и не встречая сопротивления, армия парламентариев вторглась на территорию Шотландии и двинулась вдоль побережья, чтобы удобнее было получать продовольствие от плывущих следом судов.
Втайне Карл только радовался происходящему. Он давно догадывался, что его пребывание в Шотландии рано или поздно вынудит англичан двинуться на север, а тем временем, при отсутствии армии, в Англии может вспыхнуть бунт. Он даже написал зятю, призывая его высадить десант в Торбэе: «Без такой поддержки любые действия шотландцев обречены на провал». Но Карла ждало горькое разочарование. Принц Вильгельм Оранский оказался не готов выполнить его просьбу, а английские роялисты раскололись, и некоторые выступили даже против него. Согласие Карла с ко-венантерами оттолкнуло одних, история с Монтрозом — других, и, наконец, все считали шотландцев опасными иноземцами, с которыми невозможен никакой союз. В результате, пока Шотландия готовилась к войне с Кромвелем, в Англии царила тишина.
Шотландская армия, которой номинально командовал престарелый граф Ливен, а реально его заместитель Дэвид Лесли, состояла, если верить спискам, из 26 тысяч солдат и офицеров. Но многие из них были не обучены, а значительное количество составляли союзники Карла I, или, как называли их ковенантеры, «нечестивые», которых следовало изгнать из армии. Так что в действительности сил у Лесли было куда меньше, чем на бумаге. Он надеялся только на оборону и приказал своим солдатам окопаться между Лезом и Эдинбургом. Карл столь же сильно стремился оказаться в их рядах, сколь его тюремщики — не дать ему этого сделать. Они основательно опасались, что со своим природным обаянием он завоюет солдатские сердца, помешав таким образом их собственному влиянию. Короля переместили в Стерлинг, где он и получил, к величайшей своей радости, приглашение устроить смотр войскам. Карл немедленно направился в Лез, и его появление вызвало такой взрыв энтузиазма, что солдаты забыли о службе. Карлу же, к огромному его неудовольствию, было предложено удалиться в Данфермлайн. И вот тут-то, лишенные своего героя и чувствуя дыхание приближающегося противника, взбунтовались «нечестивые». Иное дело, что пресвитерианской церкви и ее священству явно предпочтительнее было воевать с врагом (пусть это будет даже испытанный в боях Кромвель), «имея в своих рядах избранных и праведных воинов, а не хорошо вооруженных грешников». В результате «нечестивые» убрались, а на их место встали сыновья «пастырей», клерки и другие «благонамеренные» лица.
Ослабив таким образом свою армию, пресвитерианская церковь вознамерилась еще больше унизить короля. От Карла потребовали подписать бумагу, в которой выражалось признание и сожаление по поводу всех грехов, совершенных домом Стюартов — отцом, матерью, им самим. Последнее особенно существенно, и, чтобы впредь не подвергать свои добродетели никаким опасностям, Карл должен был взять обязательство неизменно следовать наставлениям пресвитерианской церкви. Он категорически отказался подписывать что-либо в этом роде, и к нему направилась объединенная делегация церкви и парламента. Карл не принял ее. Тогда оскорбленные клирики заявили, что подобного рода «упрямство» со стороны короля освобождает шотландцев от всяких обязательств по отношению к нему и они заключают договор с Кромвелем. Это означало, что король будет передан в руки врага. Похоже, Карлу оставалось лишь в очередной раз смириться, и он под сладкие нашептывания Аргилла поставил свою подпись.
Вскоре позорный для короля документ был обнародован вместе с объявлением даты национального покаяния Карла перед страной и народом. Ниже пасть было нельзя. Наглость приспешников пресвитерианской церкви возмутила короля до предела, он писал, что «именно их лицемерие сильнее, чем что-либо иное, укрепило меня в приверженности англиканской церкви». Судя по всему, Карл всерьез подумывал об окончании всего шотландского предприятия, ибо в том же самом письме просил своего голландского корреспондента снестись с принцем Оранским, что-бы тот послал за ним корабль в случае, если он решит вернуться на куда более гостеприимные берега континентальной Европы. Во время случайной встречи, которая состоялась у Карла несколько дней спустя с доктором Кингом, настоятелем Туамского монастыря, обнаружились его истинные чувства. «Мистер Кинг, — начал Карл, — я имею о вас наилучшие отзывы, и потому позвольте заверить вас, что при любых обстоятельствах, пусть даже порой это может выглядеть не так, я останусь верен англиканской церкви и своим принципам». Последовала краткая пауза, и Карл с горечью закончил: «Знаете, мистер Кинг, шотландцы скверно обошлись со мной, очень скверно».
