Имея все это в виду, а также привлеченный возможностью впервые получить опыт использования власти, Карл решил встретиться с шотландскими посланниками. Вид у молодого короля был поистине величественный. Ростом шесть футов два дюйма, со сверкающим на груди орденом Подвязки, он производил сильное впечатление. Карл был чисто выбрит, волосы, разделенные пробором точно посередине, падали на грудь, причем справа пряди, по французской моде, были чуть длиннее, чем слева. Он приветствовал ковенантеров со всею — так, во всяком случае, хо\ телось ему надеяться — непринужденностью; ну а Хайд, которого отвращала сама мысль о союзе с этими людьми, отметил, что они вошли в покои его повелителя, расположенные во дворце Биннемхоф, с видом, приличествующим скорее послам независимого государства, нежели подданным короля. Ему едва удалось сдержаться, когда Роберт Бэйли, глава делегации ковенантеров, объявил, что они прибыли, «рассчитывая на правильное поведение его величества и уважение к «Ковенанту».
Карл учтиво парировал эту дерзость и принял красиво переплетенный экземпляр «Ковенанта» с таким обезоруживающим достоинством, что даже злоязычные эмиссары были вынуждены признать «безупречное поведение его величества». По словам некоего эмиссара, Карл оказался «одним из самых воспитанных, утонченных и вежливых цезарей на планете». Он был мужествен, умен и тщательно избегал как многословия, так и чрезмерного выражения чувств. Все это было должным образом отмечено. Жаль, разумеется, «бесконечно жаль», что его величество исповедует иную веру, нежели его шотландские подданные, но это, несомненно, объясняется «дурным влиянием окружающих его лиц». Ясно, что молодому человеку трудно его избежать.
За этими маневрами с особым неудовольствием наблюдала жившая тогда в Гааге принцесса София, младшая дочь королевы Богемии:. Ей было уже известно, что шотландским эмиссарам она не понравилась, — иначе отчего бы им было жаловаться, что эта очаровательная и естественная в поведении девушка ни на шаг не отходит от Карла, даже в церкви. Бесспорно, он увлечен ею. Однажды вечером Карл пригласил ее прогуляться и (зная, что, подобно многим, София неодобрительно относится к его ухаживаниям) заметил между прочим, что она явно красивее миссис Барлоу и что он надеется когда-нибудь увидеть ее в Англии. Принцесса, особа, несмотря на юный возраст, далеко не глупая, отдавала себе отчет в том, что «от природы Карл одарен богато, но материальное положение не позволяет ему думать о женитьбе», и поэтому вторичное приглашение на променад отклонила, сославшись на мозоль.
Однако хитроумным переговорам в Гааге скоро пришел внезапный и страшный конец. В город прибыл посланник английского парламента, оказавшийся одним из тех юристов, кто готовил обвинительное заключение против Карла I. Голландцы, что можно понять, оказали гостю почести, соответствующие его рангу, но горячие головы среди английских роялистов-изгнанников ворвались в дом, где он остановился, прямо за ужином отсекли ему голову и удалились.
Эта бессмысленная жестокость «поразила и чрезвычайно огорчила короля». Голландцы попросили его оставить страну. Следовало срочно решать, что делать дальше. Прежде всего необходимо было дать ответ ковенантерам. Позиция Монтроза была неколебима — любая уступка этим людям не принесет Карлу ничего, кроме «позора и поражения». Клятва на верность ковенантерам — такое не укладывалось в сознании истинных роялистов. Что же касается власти, то Карлу явно предлагалась лишь ее тень. «Требовать от Вашего Величества согласия на учреждение Лиги во всех принадлежащих Вам землях, — писал Монтроз, — равносильно призыву самому лишить себя любых привилегий». Карл вынужден был согласиться, однако, вместо того чтобы отослать эмиссаров, он намекнул им, что по некоторым позициям можно было бы договориться, и лишь после этого заявил, что не может решать дела Англии и Ирландии по их указке.
Эмиссары пришли в ярость. «Мы чрезвычайно разочарованы этим документом, — писал один из них. — Он превосходит наши худшие ожидания, тут чувствуется рука даже не враждебных по отношению к нам советников короля, а самого Джеймса Грэхема». Недовольные посланники вернулись домой, в Шотландию, и доложили о неуспехе своей миссии Аргиллу. В то же время Монтроз, которого Карл назначил адмиралом и своим наместником в Шотландии, отправился по странам Северной Европы в надежде убедить сочувствующих королю предоставить ему людей и оружие. Его чрезвычайно подбодрило обещание благодарного монарха «не предпринимать никаких шагов», касающихся Шотландии, «без совета с вами». Хайд, проводив Монтроза, засобирался в Испанию, также рассчитывая собрать необходимые средства. Карл оказался без попечения двух своих самых проницательных и принципиальных советников, и в разлуке с ними проявились резкие черты его подлинной натуры.
В Ирландию Карл вопреки всеобщим ожиданиям отправился не сразу. Туда он отослал багаж, а сам, потолковав еще раз с принцем Вильгельмом и его женой, двинулся кружным путем, через Францию. Хайд был потрясен. Он заметил, что короля во Францию никто не звал и его путешествие туда обернется всего лишь пустой тратой времени и денег. Но на самом деле он боялся, что мягкотелый король вновь подпадет под влияние Генриетты Марии и ее окружения, и прежде всего — Джермина. Хайд вбил себе в голову, что Джермин замыслил «организовать срочную встречу короля с королевой» с целью тесно привязать к ней сына, как некогда его отца. Предотвратить такое развитие событий Хайд не мог, к тому же принц Вильгельм с женой так хотели поскорее избавиться от гостя, что выдали ему на поездку внушительную сумму денег. В начале июня Карл был уже в пути. За ним тайно последовала Люси Уолтер, у которой 9 апреля родился сын — первый и самый несчастный из многочисленных внебрачных детей Карла.
Путешественники в обществе принца и принцессы Оранских проследовали через Дельфт и Роттердам в Бреду. Там в честь Карла был устроен фестиваль. Затем, на сей раз в сопровождении лишь принца и сорока всадников, молодой король направился в Антверпен. Тогда это была испанская территория, и хотя эрцгерцог Леопольд — как впоследствии и граф Пигноранда в Брюсселе — приветствовал его со всем подобающим пиететом, практической помощи не последовало. Испания была бедна, и к тому же ей приходилось отбиваться от Франции, той самой страны, куда лежал путь Карла. В Пероне его встретил герцог Вандомский, предложивший ему ночлег и затем доставивший к французскому двору, который находился в то время в Компьене. Здесь Карла поджидала встреча не только с матерью, но и с давней возлюбленной — Большой Мадемуазель.
На сей раз она выказала ему несколько большее расположение. Мазарини и царствующая королева считали, что ирландские упования Карла небезосновательны, а Джер-мин уверял ее, что, став его женой, она сможет, как и прежде, жить во Франции, предоставив мужу самому улаживать свои дела. Мадемуазель, правда, дала понять, что сама мысль о таком неблагородстве приводит ее в содрогание. «Я должна буду пожертвовать всем своим состоянием, чтобы помочь ему вернуть свои владения», — заявила она, явно подражая героиням своих любимых романов. В то же время, признавалась Мадемуазель позднее, «подобного рода перспектива несколько тревожила меня, ведь я привыкла к жизни богатой и привольной». Чтобы как-то выпутаться из этой ситуации, нужен был предлог. Например, религия. «Разве можно позволить себе выйти замуж за протестанта?» — вопрошала она Джермина. «От религии просто так не отмахнешься, — продолжала Мадемуазель, — и если я ему небезразлична, пусть он справится с этой трудностью, а я справлюсь со своими». Однако Мадемуазель была по-настоящему заинтригована. «До смерти приятно слышать его комплименты, — признавалась она. — Для меня это внове, никто прежде не смел говорить мне таких вещей, не из-за моего сана, ведь нечто в таком роде говорится и королевам, но из-за характера, который меньше всего можно назвать кокетливым».
К встрече с Карлом Мадемуазель подготовилась очень тщательно, даже волосы завила, чего вообще-то делать не любила. Перед отъездом в Компьеп царствующая королева поддразнила ее:
