Маленький двор в Сен-Жермене такая непримиримая позиция привела в ярость. Больше всех негодовала Генриетта Мария. Разве она не дочь Генриха IV, прославившегося своей фразой «Париж стоит мессы»? Разве нельзя пойти на компромисс с этой деревенщиной, с этими еретиками, а затем, добившись цели, просто отказаться от своего слова? Но король оставался непреклонен, и терпение шотландцев, которые как только не обхаживали своего пленника, чуть ли не на коленях умоляя его перейти в другую веру, в конце концов иссякло. Убедившись, что ничего не добьются, они передали короля парламентариям и вернулись восвояси.
Но и парламентарии находились в очень нелегком положении. Дело было не только в религиозных распрях; гражданская война оказалась слишком разорительной, парламент был просто больше не в состоянии платить солдатам им же сформированной армии. Недовольные, привлекая на свою сторону военных, принялись строить радикальные планы превращения Англии в Новый Иерусалим. Англия должна стать демократической республикой — считали они. Возглавить страну и «разделить земли, принадлежащие знати и богачам», должны «видимые святые», как называли последователей одной секты. В то же время сельское дворянство роялистского толка столкнулось с неразрешимой трудностью — признать власть то ли религиозных фанатиков, то ли парламентской олигархии, то ли военной деспотии. Пытаясь спасти свою осажденную со всех сторон крепость, эти люди лихорадочно искали союзников, и в конце концов им действительно удалось достичь согласия между роялистами, английскими пресвитерианами и шотландцами из тех, кто симпатизировал и тем и другим.
Этих последних возглавлял герцог Гамильтон, лидер большинства в шотландском парламенте. По его настоянию на остров Уайт, в замок Карсброк, где содержался в качестве пленника парламентариев король Карл I, были тайно посланы делегаты. В результате переговоров было достигнуто «соглашение», по которому в обмен на разрешение учредить в Англии на трехлетний срок пресвитерианскую церковь «согласные» предоставят в распоряжение роялистов войско. Получив во Франции это сообщение, Генриетта Мария пришла в полный восторг и немедленно созвала заседание Совета. Хайд, как все и ожидали, воспротивился союзу с шотландцами, но остался в меньшинстве, и королева дала согласие на поездку принца в Шотландию, оговорив, правда, что он возьмет с собой англиканских священников и друзей по своему выбору. Внезапно принцу предоставилась возможность действовать. Из Сен-Жермена были разосланы гонцы с сообщениями, в которых говорилось о «страстном желании» принца Уэльского возглавить шотландскую армию и вернуть на трон отца.
Романтические мечты о военных победах и спасении монархии питались и из иных источников. 20 апреля герцог Йоркский, которого парламентарии все это время держали в Сент-Джеймском дворце, бежал, переодетый девушкой, из Англии. Некий полковник Бэмпфилд доставил его в Гаагу, к сестре и свойственнику герцога, принцу и принцессе Оранским. Это событие породило волнения в Англии и Уэльсе, а вскоре у роялистов появился еще один, и весьма существенный, повод для радости: в Кенте взбунтовалась часть парламентского флота и, приняв присягу на верность королю, отправилась в Голландию. Стало ясно, что принцу Карлу для закрепления успеха надо быть с этими людьми, и Мазарини, у которого на носу была война с Фрондой, согласился на его отъезд из Франции. Так Карл в свои восемнадцать лет стал «спасителем монархии». В его распоряжении были флот и шотландская армия.
Итак, он отплыл в Голландию и уже 12 июля обедал со своей сестрой Марией и ее мужем в Гааге. Их запечатленный кистью Ван Дейка кукольный брак счастливым не назовешь. Мария унаследовала от отца царственную замкнутость и холодное осознание высоты своего сана. Она и не пыталась сблизиться с простыми голландцами, своей грозной свекровью и даже с собственным мужем. Дети от этого брака умирали в младенчестве, Вильгельм систематически изменял жене. К немалой тревоге своего окружения, он вел себя скорее как плейбой, нежели как принц, и в двадцать один год не выказывал ни намека на «решимость или осмотрительность». Впрочем, ему и самому не нравился собственный инфантилизм, и после смерти отца он всячески пытался повзрослеть. Тут-то и появился Карл, и к явному неудовольствию советников, предостерегавших Вильгельма «от углубления в английский лабиринт», он экипировал для шурина войско, снарядил несколько судов и на 30 тысяч франков закупил оружия для шотландской армии. Но что еще важнее — будучи лишь на несколько лет старше Карла, он оказал ему личную поддержку, в которой тот так нуждался.
Собственно, на нее-то Карлу и следовало больше всего рассчитывать, ибо непокорный английский флот преследовал собственные амбициозные цели, что было очевидно всем. Об этом Карла предупреждали с самого начала, теперь же ему самому предстояло убедиться в справедливости этого. Прежде всего принцу Уэльскому пришлось столкнуться с интригами полковника Бэмпфилда, тайком переправившего его младшего брата, герцога Йоркского, в Гаагу. Полковник считал, что награда за этот подвиг была явно недостаточной. Он принялся настраивать юного Якова против матери и отца и, «наделенный незаурядным даром красноречия», призывал моряков стать на сторону герцога, который полностью подпал под его влияние. К моменту появления Карла Яков успел назначить сурового пресвитерианина лорда Уиллогби вице-адмиралом, но тот в жизни не выходил в море, и взбунтовавшиеся английские моряки заколебались.
Чтобы испытать их верность, Карл послал брата в портовый городок Хелвотлис — как-то там его встретят? Поначалу казалось, что все в порядке, бунтовщики клялись помочь восстановить короля на престоле. Поверив, что флот на его стороне, Карл столкнулся с необходимостью продемонстрировать свою способность командовать им.
Для этого требовалась незаурядная решимость, и он, выказывая качества лидера, которые ранее не были востребованы, немедленно отправил в отставку Бэмпфилда и утвердил назначение Уиллогби, хотя и неохотно. Наглому Якову он таким образом дал понять, кто в доме хозяин; когда же брата весьма благоразумно отозвали назад в Гаагу, тот обозлился, заявил, что ему, кажется, не доверяют, и на долгие годы затаил на Карла злобу.
Как раз в это время Карл, решая многообразные проблемы, получил свой первый любовный опыт. Девушку звали Люси Уолтер, это была англичанка, вынужденная отправиться в изгнание. Впоследствии обнаружилось, что многие небескорыстно представляли ее потомкам и как шлюху, и как жену Карла. Говорили, не приводя ровно никаких доказательств, будто, перед тем как оказаться в постели Карла, она сменила не одну аристократическую спальню. Утверждали, например, что ее еще в четырнадцатилетнем возрасте подобрал в Лондоне Алджернон Сидни и «сговорился за пятьдесят монет», но тут его полк куда-то отослали, и «сделка сорвалась». Говорили далее (хотя Сидни в то время даже не было в Лондоне), что он, человек, всегда готовый оказать ближнему услугу, передал Люси своему брату Роберту, ставшему впоследствии камергером сестры Карла в Гааге. Все это слухи. Более или менее достоверно лишь то, что Люси — отпрыск обедневшей дворянской семьи, которую война лишила дома. Скорее всего она вместе с дядей приехала через Париж в Гаагу, где, чтобы сохранить хоть какую-то видимость респектабельности, и осела под именем миссис Барлоу. Люси и Карл были одного возраста, и в то лето больших ожиданий, когда принц, имея в своем распоряжении лишь ненадежный флот, предстал перед ней юным романтиком, взвалившим на свои плечи ответственность за судьбы Европы, молодые люди стали любовниками. Вскоре выяснилось, что Люси забеременела.
А легкомысленному отцу предстояло выводить флот в море и спасать трон. Ветры, то и дело менявшие направление, гнали его суда в сторону Ярмута — «к величайшему изумлению и страху города и всей страны». Все хотели привлечь моряков на свою сторону. Было подготовлено специальное обращение, в котором говорилось, что главная цель принца — восстановить на троне отца с помощью шотландской армии, укрепить полномочия парламента, уменьшить бремя налогов, под которым ныне стонут англичане, и распустить всеми ненавидимую команду парламентариев, для содержания которой эти налоги и взимаются. Наконец, была обещана всеобщая амнистия: прошлое будет забыто, все вернется на круги своя. Население Ярмута сочувствовало принцу, однако на постое здесь были солдаты парламентской армии, и это заставляло горожан быть настороже — они ограничились одним лишь предоставлением провизии морякам королевского флота.
