Несмотря на цепи и конвой, держался он независимо и спокойно, словно просто случайно проходил мимо и зашел посмотреть, что происходит. Грэм подумал, что арестовали его недавно (если только действительно арестовывали, и все это не фарс), и в темнице он побывать не успел. А если и успел, то недолго, судя по его довольно свежему виду.

Взгляд Хельмута скользнул по камере и наткнулся на прикрученного к креслу Грэма; губы касотца едва заметно вздрогнули, но он тут же отвел глаза.

— Офицер Клингман, вы знаете этого человека? — без лишних слов приступил к делу Риттер.

Хельмут вновь взглянул на Грэма, на этот раз задержав взгляд дольше. Приблизительно с полминуты он любовался на сидящего с каменным лицом пленника, потом кивнул и ответил:

— Да, я знаю его.

Вот как. А ведь сам же просил, чтобы его имени даже не поминали. Или, возможно, у него есть план, как выкрутиться? Грэм от души пожелал ему удачи.

— Кто этот человек?

— Это наинский князь Грэм Соло, — не моргнув глазом, ответил Хельмут. Видно, он уже знаком был с легендой. — Посланник его императорского величества.

— Прекрасно. А ты, — Риттер повернулся к Грэму, — знаешь этого человека?

Никакая сила сейчас не могла заставить Грэма сказать «да».

Он промолчал.

Риттер был вовсе не таким сдержанным человеком как Барден, и все эмоции его немедленно проступали на тяжелом, породистом лице. Сейчас его охватило бешенство, ему хотелось ударить Грэма, и останавливало только то, что специально для этой цели здесь присутствует палач. Который, кстати, с показательной медлительностью повернулся к своей жаровне и, тщательно выбрав из множества инструментов нужный, сунул его в угли. Грэм невольно содрогнулся. С раскаленным железом он уже свел знакомство восемь лет назад, и повторять опыт ему ох как не хотелось. Но даже и это не могло заставить его разомкнуть уста.

— Вас видели вместе, — почти прорычал Риттер. — Нет смысла отпираться.

Да кто тут отпирается, подумал Грэм, но вслух ничего не сказал.

— Вы были в сговоре? — не успокаивался командующий. — Соло? Клингман?

— Никакого сговора, герр Риттер, — твердо и вежливо ответил Хельмут. — Господа послы попросили меня проводить их в ваши апартаменты, вот и все.

— Почему именно вас?

Хельмут пожал плечами.

— Возможно, потому, что я был первым, кто встретился им?

— То есть, вы утверждаете, будто не знали о том, что на самом деле эти двое — медейские лазутчики?

— Я и сейчас этого не знаю.

Риттер просто побагровел. Грэм мысленно зааплодировал Хельмуту. Так его! Правда, таким поведением молодой офицер значительно уменьшал шансы на благополучный исход своего дела и нарывался на неприятности.

— Подумайте хорошенько, прежде чем разговаривать в подобном тоне, — едва сдерживая бешенство, посоветовал Риттер. — И так откровенно врать! Свидетели показывают, что вы находились у себя в апартаментах, а эти «господа», как вы называете их, разыскивали вас. Расспрашивали о вас!

— Какие еще свидетели?

Риттер назвал имя. Грэм предположил, что он имеет в виду одного из тех игроков в карты, который попался им по дороге, и которого он расспрашивал о Хельмуте.

Хельмут пренебрежительно хмыкнул.

— Этот пьяница? Тоже мне, свидетель…

Грэм подумал, что еще минута, и командующий лопнет от ярости. Нет, не тот это человек, которому годилось вести допросы, терпения у него нет. Надо бы ему равняться на своего императора.

— Итак, вы отрицаете, что находились в заговоре с медейскими лазутчиками, указали им путь в крепости и далее оказывали им помощь?

— Чушь какая, — очень искренне ответил Хельмут, и Грэм даже немного позавидовал его выдержке.

— Надо бы выслушать другую сторону, — мрачно сказал Риттер. — Только, боюсь, без вспомогательных средств этот липовый князь не заговорит. Или заговорит? А, щенок?

— Кажется, не очень давно вы выражали желание зажать мой язык в тиски, — отозвался Грэм. — Вас раздражала моя излишняя болтливость. Я боюсь, как бы вы не исполнили свой замысел, когда я начну говорить… мой язык дорог мне.

— Разговорите его, — Риттер повернулся к палачу. — Я хочу, чтобы он заговорил. Выполняйте же свою работу, Безымянный вас побери.

Парень с туповатым лицом, помощник палача, подошел к Грэму и без церемоний распахнул рубаху у него на груди, разорвав ее сверху до низу, сдернул ее с плеч.

— Поосторожнее, — сказал Грэм. Взгляд его был прикован к железкам, лежавшим на углях жаровни, и слова давались с трудом, но он заставлял себя говорить. — Смены одежды у меня нет, понимаешь ли.

Никто не ответил. Здоровяк неспешно направился к нему, держа перед собой железный прут с раскаленным докрасна концом. Грэм напрягся, ожидая боли, и она не заставила себя ждать. Он рванулся в кресле и зарычал сквозь стиснутые зубы.

— Ну как? — поинтересовался Риттер. — Хорошо? Это развяжет твой язык?

— Пошел бы ты к Безымянному, — сказал Грэм, переведя дыхание.

— Продолжайте, — процедил командующий и повторил: — Я хочу, чтобы щенок заговорил сегодня. Смотрите, Клингман, и думайте, не лучше ли вам сказать всю правду? Если вы будете продолжать лгать, вас постигнет та же участь.

С какого-то момента Грэм перестал себя помнить. Он оставался в сознании, но тот барьер, до которого он еще осознавал себя, воспринимал окружающее и не потерял способность реагировать, был пройден. Палач понял это и предложил сделать перерыв, отложить допрос, но Риттер не внял совету. Допрос продолжался.

Что-то соображать Грэм начал, только оказавшись в своей камере. Промозглый холод пола, на котором он лежал, — так, как его бросили, — прояснил разум. Он понял, что все уже закончилось, по крайней мере, на этот раз, и с пылом послал проклятие Борону за то, что не дал умереть. Сорванный голос звучал хрипло и глухо.

Он с трудом поднялся и сел. Казалось, на его теле не осталось ни единого дюйма поверхности, который не болел бы. Сильнее всего сейчас досаждали свежие ожоги, глубокие, сочащиеся кровью и чем-то еще, прозрачным.

Грэм застонал и привалился спиной к стене. Там, на спине, ожогов не было. Пока. Больше всего на свете сейчас он хотел умереть.

Умереть ему снова не дали, прислали лекаря. Все было сделано с тонким расчетом: тот появился, когда ожоги хорошенько загноились и причиняли немалые муки. Грэм еще раз намекнул про быстродействующий яд, старик сделал вид, что не слышал. Его можно было понять: легко догадаться, отчего вдруг умер пленник, который вроде умирать не собирался. Лекарь стар, и ему жаль терять оставшиеся годы жизни. А головы ему не сносить, если кто-то заподозрит.

Так некоторое время и продолжалось: Грэма тащили на очередной допрос, ничего осмысленного не добивались, доводили его до потери сознания, возвращали в камеру и присылали лекаря, когда очередные увечья начинали серьезно угрожать здоровью.

Прошло около двух месяцев. Так, по крайней мере, сказал лекарь, снимая с ноги лубки. Грэму, впрочем, к этому моменту было уже почти все равно. После интенсивных допросов в нем не осталось уже ничего, кроме отчаяния и нервного ожидания очередной встречи с палачом. Дело еще даже не дошло до магии, а он чувствовал, что находится на грани, за которой безумие и равнодушие. Казалось бы, что может быть проще, чем дать, наконец, ответы на вопросы, но он не мог себя заставить. Он вообще перестал разговаривать с кем бы то ни было. Риттер даже заподозрил его во внезапной немоте, и долго пытался убедиться, что все в порядке, язык на месте и не отсох.

Еще месяц назад его обуяла бы буйная радость при сообщении лекаря, что нога его зажила, кость срослась. Теперь же он не почувствовал ничего, ему было все равно. Его даже пришлось уговаривать, чтобы он встал и попытался сделать несколько шагов, чтобы испытать ногу. И никакой радости он не почувствовал, когда поднялся и понял, что нога его держит, пока еще плохо, но держит! Надо лишь заново научиться ходить, а это, если захотеть, не так уж и сложно. Но Грэм не хотел.