Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Пальцы тоже более или менее зажили, но в большинстве своем по-прежнему не сгибались, а те, что все-таки слушались, болели. Лекарь сказал, что надо их разрабатывать, чтобы они стали вновь послушными, но Грэм только мрачно посмотрел на него и ничего не сказал. Это тоже было уже ни к чему. Какая разница, сможет он сжать пальцы или нет? Лекарь покачал головой, но говорить ничего не стал.

Хельмута Грэм больше на допросах не видел. То ли касотского офицера оправдали, то ли его допрашивали отдельно, то ли уже казнили или бросили в темницу. Это тоже его не интересовало.

Еще раз появился Барден, но Грэм только скользнул по нему равнодушным взглядом и опустил голову. Он был надломлен внутри, и император, судя по всему, это почувствовал. Он сидел молча, не задавая вопросов, и только смотрел задумчиво. Так и не проронив ни слова, он покинул камеру пыток, не дождавшись конца допроса.

После этого визита Грэма препоручили молодому магику, который еще давно в присутствии императора выражал желание заполучить пленника в свое распоряжение. Теперь, поняв, очевидно, что от Грэма ничего не добиться, желание это удовлетворили.

Темный пыточный подвал сменился лабораторией магика, не такой темной и мрачной, но суть особо не изменилась. Вопросов Грэму больше не задавали, но магические эксперименты причиняли не меньше боли, чем пытки, разве что физических увечий не наносили. Но легче не становилось, потому что Грэм чувствовал, что скатывается в безумие. Впрочем, если подумать, в безумии стало бы легче жить.

Обычно потом он не мог вспомнить, что именно с ним делали в лаборатории магика, оставалось лишь общее смутное впечатление, будто его выворачивали наизнанку и шарили по внутренностям. Он подозревал, что лучше и не пытаться вспоминать. Ему и так было достаточно плохо.

Магик оказался упорный. Было очевидно, что ничего у него не получается, но он не отступал и не успокаивался. Потом что-то случилось. Наверное, что-то пошло не так: магик допустил ошибку или причиной стали внешние факторы, но Грэм почувствовал, что находится на волосок от смерти. Он возблагодарил богов и приготовился уже расстаться с этим миром, но магик явно не обрадовался. Он вытянул Грэма… и себя заодно.

После этого случая опыты прекратились.

За Грэмом перестали присылать вовсе.

Сначала он даже не понял, что изменилось. Он находился в оцепенении, которое сковало и его тело, и разум. После того, как смерть в очередной раз не пожелала забрать его, он очень долго лежал ничком на полу, не шевелясь и ни о чем не думая. Несколько раз приходил тюремщик, но Грэм не реагировал на него. Лишь после третьего или четвертого раза, забирая нетронутую пищу, тюремщик засомневался, жив ли его подопечный или нет, и решил проверить, ткнув его под ребра кончиком сапога. Грэм, ощутив постороннее прикосновение, вздрогнул и судорожно вздохнул, и тюремщик, удовлетворенный, ушел. Грэм медленно поднялся, сел, и попытался сообразить, что не так.

А не так было абсолютно все.

Проведя безумно долгое время наедине с крысами, он понял, что вот теперь-то его и похоронили заживо. Ему не хватало человеческих лиц и голосов, и он жадно пожирал глазами по-прежнему приходящих тюремщиков, хотя свет и резал глаза невыносимо, и пытался говорить с ними. Они молчали, но он не оставлял попыток, чтобы слышать хотя бы свой голос, сорванный и совершенно неузнаваемый. Через некоторое время он мог бы отдать все за что, чтобы только увидеть хоть чье-то знакомое лицо, пусть даже это будет Барден.

А он-то думал, что пытки — это худшее, что может с ним случиться.

Оставаясь один, он предавался проклятиям. Молиться больше не мог, не осталось сил и надежд, а проклятия срывались с языка по-прежнему легко и просто. В какой-то момент он смог даже проклясть Ванду, поверив, что возненавидел ее за то, что он перенес из-за нее, и за то, что продолжает сносить, тогда как она уже наверняка вернулась в объятия матери. Затем, осознав вдруг, чье имя он предает проклятиям, он ужаснулся и долго умолял ее простить, умолял так, как будто она сидела рядом, перед ним. И рыдал — без слез, со стиснутыми до боли зубами. Потом кончились и проклятия, и рыдания. Все сгорело, и не осталось даже и пепла.

Грэм лежал ничком на гнилой соломе и чувствовал легкие прикосновения — это крысы тыкались в него носами, дергали за волосы. Он не двигался. Он умер для всех, пора, наконец, умереть и для себя.

Только не думал он, что умрет такой смертью; при своей беспокойной жизни он предполагал, что его убьют в поединке или вздернул на виселице. А вот, поди ж ты… Пожалуй, это единственное, что занимало сейчас его мысли — что он умирает не так, как предполагал умереть.

* * *

Минуты, часы, дни, месяцы, годы — все потеряло в темноте и тишине смысл. В своем оцепенении Грэм не замечал ничего, и даже того, что уже слишком долго к нему не приходят и тюремщики. Да если и заметил бы, то не придал бы большого значения: он и так уже не притрагивался к пище довольно долго.

Его не тревожили ни свет факелов, ни шум отпираемой двери, и только крысы тихонько попискивали; но он уже так привык к этому звуку, что не слышал его.

Борон был близко. Он чувствовал это. Он чувствовал его леденящее присутствие.

Лихорадочная дрожь нетерпения сотрясала его; еще немного, и он, наконец, сможет встретиться с мрачным богом смерти.

Увидеть лицо черного Борона.

Уже скоро.

Конец

Ноябрь 2001-август 2002 г.

83
{"b":"133345","o":1}