— Добра-то сколько пропадет, — шепотом сказала Катенька Роме, памятуя об оставленных в закромах автозапасах.

— Забудь, — сказал тот.

— Уже забыла.

В десять вышли из дома. Ветер с запада гнал облака. На месте Невских бань из-за забора уже поднимались штыри арматуры — костяк грядущего зеркально-бетонного парадиза. Над перекрестком Колокольной и Марата трепетал, запутавшись веревочкой в проводах, красный воздушный шарик. Встречные прохожие были без лиц — по крайней мере Тарарам ни одного не запомнил.

В холле их встретил молодцеватый охранник Влас. Вид он имел странный — возбужденный, раскрасневшийся, будто только что закончил комплекс тренировочных упражнений по применению саперной лопатки в рукопашном бою. Беспрепятственно пропустив Рому с компанией в зал, страж послал им вслед грозный взгляд, вспыхнувший, как раздутый уголь в мангале, темной искрой озарения.

Тарарам извлек фонарик, и по заведенному порядку они с Егором обследовали пустующее — на не готовый к встрече с чудом взгляд — пространство. Иномирное тело, сотканное из прозрачного зеленоватого марева, вновь изменило форму. Теперь душ Ставрогина представлял собой уже даже не шар, а подобие цилиндра, огромной колбасы трех метров длиной при двух в поперечнике. Объект, словно потворствуя их замыслам, теперь готов был вместить внутрь себя всех четверых испытателей сразу. Быть может, Егору только показалось, но излучение образования тоже сделалось мощнее, призывнее и теплее — силу в них оно сейчас вливало такую, что никаким сомнениям в правильности пути уже не оставалось места.

Включили свет, озаривший окружающую черноту стен, потолка и пола («Закоптелая банька с пауками», — вновь вспомнил уже пережитое чувство Егор). Скупо, с чувством значения момента перебрасываясь словами, соорудили из столов стартовый помост. Поставили стремянку. Не договариваясь об очередности, полезли вверх: Тарарам, Егор, Настя, Катенька… Встав на столешнице в ряд, невольно, словно в народном финском танце летка-енка, положили друг другу руки на пояс…

И мир померк. Так, будто бы в сети питающей его энергии упало напряжение.

В шесть часов тридцать шесть минут утра на Власа, охранника музея Ф. М. Достоевского, снизошло священное безумие. Он с пронзительной ясностью ощутил свое предназначение, и счастье обретенного смысла выдавило из его глаз умильную слезу. Нет, не бальными танцами… Вовсе не бальными танцами покорит он сердца современников и впишет свое имя золотой строкой в летопись вселенной. Его удел иной. Ускорить время, разогнать на всех парах историю, приблизить роковой час битвы Гога и Магога с Фенриром и воинством Асгарда за обладание кольцом всевластия. А там — там будет ветер, пламя, шум, покойники поднимутся из гробов и поднесут ему дары земли. Наступят вечный смех, и Аполлон, и хор угодников, и воды рухнут вверх. Для этого ему всего лишь надо в срок жертву принести — двух ярочек и двух козлищ. И дело сладится. Такой закон тайги.

Заступив на смену, Влас покурил, выпил кружку чая с песочной полоской, после чего примерно час, как было заведено у него уже месяц или полтора, разучивал и шлифовал движения и фигуры — восьмерка бедрами, лисий шаг, ботафого с продвижением, выпад дансхол, правый волчок. Теперь это вроде бы осталось в прошлом, больше не было нужно, но дисциплина духа не перестраивалась в миг. А тут как раз пришли артисты. Один из них однажды даже очень славно спел… И, только пропустив их в зал, он понял, кто они на самом деле и что в одиннадцать ноль четыре — срок.

В тревожном раздумье он зашел в служебный коридор и встал у пожарного щита. Какое-то время размышлял: что лучше — багор или топор. Гений места подсказал. Он снял со щита тяжелый, с символично окрашенным в красный цвет топорищем топор, вернулся в холл, сел за стол, где сиротливо пасся железный ежик с утренним окурком, и, поглядывая на часы, стал ждать.

В одиннадцать ноль две мигнула и поблекла лампочка — перепад напряжения в сети, — ему подали знак. Он медленно поднялся и с топором в руках отправился в черный зал, который про себя издавна называл «гробик».

Настя лакала воду из ручья. В этом месте камни сложились в уступ, и ручей образовал небольшой падун. Вода на камнях весело вскипала, разбивалась в брызги и разбегалась вьюнами. Журчали в щельях небольшие буруны, и звук этот был приятен слуху. Под падуном в яме лежала гладкая рыба, шевелила хвостом и смотрела из воды на Настю. В круглых глазах большеротой рыбы не было ни страха, ни гнева, ни любопытства. Сквозь воду рыба не пахла.

Настя лакала долго, пока не почувствовала, как лед сдавливает ей горло. Вода в ручье была холодной и в самый жаркий день. Потом стряхнула капли с усов и побежала назад — лизать недавно разрытую в камнях под корнями дерева, где она устраивала себе логово, желтоватую глыбу.

На опушке леса горели, испуская сладкий аромат, звездаши, алюнки и глазыри. Отцветший спелый шипок напустил вокруг в траву такую гору пуха, что из него можно было бы сложить перину в дупле Катеньки. Конечно, если прежде она его не съест. Да что в дупле — сам Тарарам смог бы устлать им гнездо. Настя зачем-то сунула в пух нос, и тот тут же облепил ей мокрую мордочку. Фыркая, Настя принялась трясти головой и счищать пух то одной, то другой лапой.

Разделавшись с забавным пухом, Настя перебежала поляну, где в головках визильника копались и густо гудели медовики. Ветер шевелил травы, и те выпускали ему на потеху облачка пыльцы. Звенели прозрачными крыльями цветочные жужки. Пронесся над головой быстрый бармач. Между кустом и длинным полоцветом пузанок сплел хитрую обмету — медовик ее рвал, а жужки вязли.

Вокруг поляны стоял лес. Рассыпанные по земле прошлогодние листья пахли прелью, деревья шевелили свою тень, вдалеке нестрашно ряцкнул сук — дух покоя легким, едва колеблемым дыханием покрывал пущу.

В морщинах коры бежала черная струйка мурашей. Это было не Настино дерево, а одно из тех, что стояли поблизости, — Настя часто подходила к нему смотреть на деятельных малявок. Струйка мурашей, вся составленная из коротких отрывистых движений, была двойной: одни бежали наверх, к пенящемуся в трещине дерева соку с волнующим терпким запахом и куда-то дальше, другие — вниз. Встречные мураши то и дело трогали друг друга усами. Мир был молод, полон открытий и радостных происшествий.

Настя смотрела на мурашей и моргала. Потом, взмахнув рыжим хвостом, побежала к своему дереву, под корнями которого рыла нору. Нырнула в логово и, поерзав, удобно устроилась на боку — так, чтобы перед носом оказалась желтоватая глыба. Выждав, когда желание разрастется в глубине ее глотки, выплеснется за край и зальет все ее существо, Настя лизнула прохладный камень, и соль в ответ, чуть помедлив, обожгла язык. Иголочки необычного удовольствия кольнули Настю за ушами, и дрожь от этих уколов побежала на загривок. Она лизнула еще и нежно тявкнула. Звук вышел из горла сам собой, словно внутри Насти тявкнул кто-то другой, разбуженный то ли вылившимся за край желанием, то ли вкусом камня. Лизнула еще и снова тявкнула. Потом еще и еще… Это было чудесно.

К полудню ветер стих. Столбы коленчатых стеблей стояли без движения, колеблемые лишь толчками разыгравшихся травяных блошек. Из гущи нижних зарослей Егор лез по стеблю вверх, влекомый звонким зовом все шире открывающегося неба. Он не торопился — куда? зачем? Тени, запахи, звуки, радужные мерцания, разлитые вокруг, сплетались в согласную материю покоя. Недоставало ерунды. Граненой крупинки, шелеста, блика? Егор не знал — чего именно. Там, наверху, возможно, станет ясно.

В пазухе зеленого листа, покрытого сизыми волосками, после короткого вечернего дождя скопилась вода. В других местах следы дождя давно просохли, но эту светлую ламбинку прикрывал, склонившись над ней, другой лист, к тому же пазуха была глубокой, так что капля уцелела. Выпуклая поверхность, испещренная мелкими крапинками пыльцы, отражала нависшего над ней Егора. Смотреть на странное отражение можно было долго, очень долго.