7 августа 1940 года Оксфордский университет провел специальное собрание в Шантиникетоне по случаю присуждения Тагору докторской степени (honoris causa).

3 сентября он присутствовал на празднике дождя в Шантиникетоне в последний раз. Посетив Калькутту, где его обследовали врачи, он отправился в Калимпонг в надежде восстановить силы среди величественной природы осенних Гималаев.

Лишь неделю ему суждено любоваться своей любимой порой года. Это последняя неделя полного отдыха, когда он, покоясь в кресле, купался в золотом солнечном свете и наблюдал, как синева небес сливается с синевой горных вершин.

26 сентября он внезапно снова потерял сознание, как три года назад в том же месяце в Шантиникетоне. Снова услышал он "крадущиеся шаги посланца смерти из черной пещеры вселенной". Как и во время предыдущего приступа, ему не смогли оказать должной медицинской помощи, потому что Калимпонг еще дальше от Калькутты, чем Шантиникетон. Пока не приехали вызванные из Калькутты доктора-индийцы, близкие Тагора умолили врача-англичанина из Дарджилинга посетить больного. Он нехотя явился и, осмотрев пациента, спросил грубо, понимает ли тот по-английски. Поставив диагноз — инфекция в почках, он настаивал на необходимости срочной операции, чтобы спасти жизнь больного. К счастью, врачи из Калькутты прибыли вовремя, чтобы отказаться от его услуг.

29 сентября Тагора доставили в Калькутту и поместили в родительском доме. Через два дня секретарь Махатмы Ганди, Махадев Десаи, прибыл, чтобы передать соболезнования Ганди. Больной еще не вполне понимал обращенные к нему слова и с трудом говорил. Он беспомощно глядел на Десаи, и слезы лились по его щекам. Невестка Тагора, которая присутствовала при этой сцене, записала: "В первый раз я видела, как он плачет. Он всегда умел владеть собою, и даже в дни самых горьких утрат я не видела, чтобы он терял самообладание. А теперь казалось, будто прорвалась плотина".

Здоровье полностью так и не возвратилось к нему, но вскоре Тагор уже мог сидеть в постели и вести беседу. Рука не подчинялась ему настолько, чтобы держать перо, но рифмы и образы его не оставляли, он диктовал свои стихи:

Вера его не сломлена, и воля не побеждена, как бы ни были сильны его муки. Он знает, что человек может добывать мед и из горнила страданий. "Своей непобедимой волей он придает бесконечную ценность каждому мгновению. В жертвенном огне Вселенной что может сравниться с приношением человека — его пылающей агонией боли?"

По мере выздоровления поэт снова обретал бодрость духа и находил радость в простых, мелких событиях. Например, 11 ноября он продиктовал стихотворение, посвященное маленькой пташке, которая стучала клювиком в окно, затем влетала, порхала вокруг, помахивая хвостиком, щебетала и "интересовалась новостями". "Пока бессонной ночью меня терзает боль, как я жду твоего постукивания, чтобы ты принесла мне простую и бесстрашную весть о жизни и о свете дня, о моя ранняя утренняя пташка!"

Вскоре его перевезли в Шантиникетон, где вид широких просторов, голубые небеса и высокие деревья, счастливый смех детей помогли ему вновь обрести тягу к жизни. Стихи этого периода, отразившие самые разные настроения и чувства, были опубликованы в конце года в сборнике, который назван "Рогошоджай" ("Прикованный к постели"). В начале 1941 года вышел следующий сборник, "Арогго" ("Выздоровление"). Как показывает название, автор выздоравливал от тяжелой болезни (полностью он уже не поправился), он уже мог сидеть, его перевозили на кресле-каталке. Жестокая боль уменьшилась, и "призрачный свет больничной палаты" сменился лучами солнца, пробивавшегося в окно, и поэт снова вернулся к своему любимому настроению — воспоминаниям и размышлениям. Тагор любил солнце, и большинство стихотворений этого тома диктовал по утрам. Вечером возвращался жар, он чувствовал себя слишком слабым и изнуренным. Первое стихотворение книги подтверждало старую веру поэта: "Мир этот сладок как мед, и как мед сладок прах этой земли — великая истина эта звучит как гимн в моем сердце. Когда я покину эту землю, я скажу ей: на лбу моем осталась твоя метка, сквозь пелену Майи я углядел сиянье вечности, видел красоту правды, воплотившейся в твоей пыли, и, узнав это, я покидаю тебя с благоговением".

Страдания и боль обращали все мысли Рабиндраната к телесному недугу. Но те, кто ухаживал за ним в эти дни, свидетельствуют, что поэт стойко переносил боль, не подавая виду, и постоянно развлекал своих сиделок шутками и забавными стишками. Он не хотел, чтобы боль, терзавшая его, отражалась в их глазах.

Боль не оставляла Тагора никогда. Случалось, что ему удавалось преодолеть ее, особенно по утрам, пока не поднимался жар. В это время он продолжал творить. За сборником "Арогго" последовал "Джонмодине" ("День рождения"), большинство стихотворений которого навеяны впечатлениями и воспоминаниями о его предыдущем дне рождения и проникнуты печальной уверенностью, что "дни рожденья и смерти глядятся друг в друга". Одно из лучших стихотворений он продиктовал в Шантиникетоне 21 января 1941 года. Вспоминая свой путь поэта, Тагор находит много срывов и неудач и смиренно признается в своих недостатках.

В настроении, проникнутом смирением, какое могут ощущать только истинно великие люди, он обращается к поэту нового времени, который достигнет того, чего он сам не смог достигнуть, расширит границы человеческого сочувствия и взаимопонимания: