19 мая 1920 года Тагор отплыл в Англию в сопровождении сына и его жены. Он мечтал отправиться в заграничное путешествие еще в 1918 году, и наконец такая возможность появилась.
Снова оказавшись в Англии, Тагор был счастлив встретить старых друзей и обрести новых. Однако вскоре он почувствовал, многое с тех пор переменилось. Прокляти я, которые слал войне Тагор, его откровенное обвинение британского правления и Индии и сверх всего его отказ от баронетства привели к охлаждению давней приязни.
Из Лондона Тагор отправился в Париж, где остановился в гостях у богатого европейского банкира и филантропа Альберта Кана. Здесь, после нескольких недель пребывания в Лондоне, Тагор наконец смог расслабиться и отдохнуть. Он любил простор и всегда чувствовал себя счастливее в домике в Шантиникетоне, чем во дворце в Калькутте. На приеме в парижском музее Гиме поэт познакомился с Бергсоном, графиней де Ноай и графиней де Бримон (обе считались талантливыми поэтессами), Лебрюном и знаменитым ориенталистом Сильвеном Леви, который впоследствии приехал в Шантиникетон, чтобы прочесть цикл лекций в университете Вишвабхарати. Тагор пережил глубокое потрясение, когда посетил знаменитые поля сражений во Франции возле Реймса и увидел там всеобщее опустошение. Он не мог заснуть в ту ночь и писал Эндрюсу: "Это самый угнетающий вид. Ужасный ущерб причинен сознательно, не для нужд войны, но чтобы навсегда изувечить Францию. Память об этой жестокости не изгладится никогда".
Из Парижа Тагор поехал в Голландию, где побывал в нескольких городах, причем его лекции всегда собирали большое количество слушателей. Его тепло встретил голландский писатель Фредерик ван Иден, переводивший его произведения на голландский язык, — знакомство перешло в долгую дружбу. "В течение двух недель, — писал Тагор Эндрюсу, — я получал щедрые дары. Вся Европа стала нам ближе от этого визита. Теперь я еще больше убеждаюсь в том, что Шантиникетон принадлежит всему миру и мы должны быть достойны этого великого факта".
Но Европа, разоренная войной, могла показать свою щедрость только теплом признательности. Ему все труднее становилось добывать материальные ресурсы для своего нового университета в Шантиникетоне.
После посещения Бельгии, где Тагор был удостоен аудиенции короля, он вернулся через Париж в Лондон. Там он внезапно решил, что ему надо посетить Соединенные Штаты, "потому что они должны выслушать слово с Востока".
В письме Ротенстайну он откровенно признавался: "Деньги для школы мне абсолютно необходимы. Не вижу другого пути, чтобы добыть их, кроме лекций в Америке. Учитывая мою подготовку и склонности, это будет гораздо предпочтительнее для меня, чем, скажем, грабеж на большой дороге".
Этот третий визит в Соединенные Штаты, опрометчиво предпринятый вопреки советам Джеймса Понда, его импресарио во время предыдущего турне, оказался, по словам самого Понда, "душераздирающей трагедией". Настроение у американцев изменилось, и мало кого теперь интересовали возвышенные идеалы индийского поэта. Это была уже совсем другая страна, пережившая и войну, и последовавшее общее разочарование. Лекции Тагора почти никого не заинтересовали, да и пресса уделила ему немного внимания.
Правда, нью-йоркская газета сообщила 22 ноября 1920 года по поводу его лекции "Религия поэта": "Никогда еще в зале не собиралась столь многочисленная аудитория, чтобы послушать знаменитого писателя Востока. Сотням человек пришлось уйти ни с чем, поскольку им не досталось места". Но таких лекций оказалось гораздо меньше, чем приемов и торжественных обедов. Об одном из таких обедов леди Бенсон вспоминала в своих мемуарах: "Хозяйка объяснила мне, что Тагор — йог и его вера запрещает ему смотреть на обнаженные женские руки и шею. Я почувствовала себя ужасно смущенной, особенно из-за того, что мне была оказана честь сидеть рядом с ним. Поэтому я взяла салфетку и старательно прикрыла плечо, ближнее к нему".
Он мог бы, конечно, догадаться и раньше, что ему не следовало ходить по чужой стране с протянутой рукой, хотя бы и ради доброго дела. Вишвабхарати — великая идея, но когда идея воплощается в жизнь, она становится формой собственности с неминуемыми имущественными отношениями. Как мудро говорил Ганди, собственность несовместима с истинной свободой духа и поиском правды.
Затаенная неудовлетворенность собою внезапно проявилась на прощальном вечере в честь Тагора в Обществе любителей поэзии. После короткой речи о литературе он внезапно дал волю своей обиде на то, что его несправедливо преследуют, сначала как британского агента, а затем как немецкого шпиона. Впечатление от этого всплеска эмоций было таким тяжелым, что сын его, присутствовавший на вечере, записал в дневнике: "В первый раз случилось, подумал я, что он уронил свое достоинство, меня слезы подступили к глазам, я был глубоко уязвлен. Мне это показалось трагедией".
В марте 1921 года Тагор вернулся в Лондон, где оставался около трех недель. Затем полетел в Париж — это было его первое воздушное путешествие. На этот раз он встретился с Роменом Ролланом, которого давно мечтал увидеть. Из Парижа Тагор поехал в Страсбург и выступил в новооткрытом университете с лекцией "Послание леса". В Женевском университете Руссо он прочитал лекцию об образовании. Он отдыхал в Люцерне, отмечая свою шестьдесят первую годовщину среди прекрасной природы, когда поступила добрая весть от комитета, основанного в Германии знаменитыми писателями и учеными, в числе которых были Томас Манн, Рудольф Эйкен, Герман Якоби, граф Кейзерлинг и Герхарт Гауптман. Комитет отметил его день рождения даром большой библиотеки немецких классиков университету Вишвабхарати. Глубоко тронутый, Тагор писал: "Щедрый дар и поздравления, дошедшие до меня из Германии по случаю моей шестьдесят первой годовщины, ошеломили меня. Я воистину чувствую, что обрел второе рождение в сердцах народа этой страны, принявшего меня как одного из своих сынов".
После коротких поездок с лекциями в Гамбург и Копенгаген он отправился в Швецию в ответ на давнее приглашение от Шведской академии. В Стокгольме Тагор присутствовал на постановке шведского перевода своей пьесы "Почта", его принял король Густав V, и он познакомился со многими выдающимися людьми, среди которых были Сельма Лагерлеф, Кнут Гамсун, Карл Брантинг (первый президент Лиги Наций) и знаменитый исследователь Свен Хедин, которым Тагор давно восхищался.
Из Стокгольма Тагор поехал в Берлин, где он выступил в университете 2 июня. "Лекция была отмечена сценами исступленного поклонения. В толчее, чтобы занять места, многие девушки падали в обморок". Число не попавших на лекцию оказалось так велико, что ее пришлось повторить на следующий день.
В Мюнхене Тагор встретился с Томасом Манном, Куртом Вольфом (своим немецким издателем) и некоторыми другими писателями и учеными. На здоровье Тагора сильно отразилась физическая и эмоциональная нагрузка от поездки в Германию, и он не чаял вернуться в Индию, в тишь Шантиникетона, но не смог отказаться от приглашения великого герцога Гессенского посетить Дармштадт.
Он также хотел встретиться там с немецким философом графом Германом Кейзерлингом, с которым познакомился в Индии в 1911 году.[88]
Он провел в Дармштадте около недели, в течение которой не было никакой официальной программы, ни приемов, ни лекций. Однажды его пригласили в клуб художников. Он пошел. Шумная комната была переполнена людьми, на столах стояли кружки с пивом, воздух был тяжелым от сигарного дыма. Члены клуба не встали, чтобы приветствовать гостя. Поэт, однако, справился с положением и, не выказывая никакой неприязни, вел себя с художниками легко и свободно, охотно отвечал на их вопросы. Пока он говорил, кружки постепенно убирались под столы, сигары стали гаснуть, и аудитория слушала его с почти благоговейным вниманием. Тагор позднее заметил, что никогда прежде не испытывал большего триумфа. В общем, неделя, проведенная в маленьком немецком городке, оказалась для него и спокойной и радостной.
