Во тьме, словно бред, бессвязной, свои разрушенья празднуй, О дикий ад! То ветра свист исступленный, иль крыльев миллионы Кругом гремят? И с морем небо мгновенно слилось, чтобы взор вселенной Задернуть ослепив. Не выдержал борт железный, проломано дно, и бездны Раскрыта пасть. Здесь царствует не Всевышний! Здесь мертвой природы хищной Слепая власть! Во тьме непроглядной звонко разносится крик ребенка, Смятенье, дрожь… А море, словно могила: что не было или было — Не разберешь. Как будто ветер сердитый задул светильники чьи-то… И в тот же час Свет радости где-то погас. Как в хаосе мог безглазом возникнуть свободный разум? Ведь мертвое вещество, Бессмысленное начало — не поняло, не осознало Себя самого. Откуда сердец единство, бестрепетность материнства? Вот братья обнялись. Прощаясь, тоскуя, плача… О, солнечный луч горячий, О прошлое, вернись! Беспомощно и несмело сквозь слезы их заблестела Надежда вновь: Светильник зажгла любовь. Зачем же всегда покорно мы смерти сдаемся черной? Палач, мертвец, Чудовище ждет слепое, чтоб все поглотить святое Тогда конец. Но даже и перед смертью, дитя прижимая к сердцу, Не отступает мать, Ужели все напрасно? Нет, злобная смерть не властна Дитя у нее отнять! Здесь — бездна и волн лавина, там — мать, защищая сына, Стоит одна. Кому ж отнять его власть дана? Ее бесконечна сила: ребенка загородила, Прикрыв собой. Но в царстве смерти — откуда любви подобное чудо И свет такой? В ней жизни бессмертной зерна, источник чудотворный Неисчислимых щедрот. К кому прикоснется эта волна тепла и света, Тот матерь обретет. О, что ей весь ад восставший, любовию смерть поправшей И грозный шквал! Но кто ей такую любовь даровал? Любовь и жестокость мести всегда существуют вместе, Сплелись, борясь, Надежды, страхи, тревоги в одном обитают чертоге; Повсюду связь. И все, веселясь и плача, решают одну задачу: Где истина, где ложь? Природа разит с размаху, но в сердце не будет страха, Когда к любви придешь. А если чередованье расцвета и увяданья, Побед, оков, — Лишь спор бесконечный двух богов?[38] В Шантиникетоне написано другое замечательное стихотворение, героиня которого — Ахалья, легендарная жертва коварства божества и человеческой слабости. Прекрасная Ахалья была женой одного риши.[39] Бог Индра (соответствующий в индуистской мифологии Зевсу или Юпитеру) увлекся ее красотой — древнеиндийские боги, как греческие и римские их собратья, не только легко увлекались, но зачастую могли быть весьма неразборчивыми в средствах. Он принял облик ее мужа и овладел ею. Узнавший об этом муж проклял невинную женщину и превратил ее в камень. Через столетия Рама, герой "Рамаяны", вернул ей человеческое обличье. Поэт представляет себе, что в течение долгого периода утраты человеческого сознания Ахалья чувствовала себя частью "неживой" природы, одной из тех вещей, которые мы называем немыми, бесчувственными, потому что если они и обладают сознанием, то совершенно отличным от человеческого.
Стихотворение полно намеков и догадок о тех тайных связях, которые объединили на глубоком уровне подсознания мира природы и человека, пока любящая рука Земли не стерла с Ахальи все следы человеческого греха. И вот она снова восстает из чрева своей великой матери, вновь рожденная девственница, сияющая и прекрасная, как заря, встающая над голубым океаном забытых воспоминаний: Необъятно велик нашей матери сумрачный дом, Из листвы и цветов расписная завеса на нем, И оттуда она, из бездонных своих кладовых, Вечной жизнью и юностью тайно питает живых. Так, в жилище забвенья, припав к материнской груди, Долго-долго спала ты, не зная, что ждет впереди, В темных недрах земли, где ночная прохлада царит, Где всесильная вечность в беспечном беспамятстве спит: Спит на ложе огромном, что устлано пылью веков, Ветхой гнилью когда-то увядших в жару лепестков, Пеплом звезд отпылавших, лоскутьями славы былой, Старой ржавчиной горя и счастья остывшей золой… Там великая мать, терпелива, нежна и тиха, Стерла с дочери падшей последние струпья греха, И сегодня явилась ты, облик сменив вековой, Незнакомою девой — прекрасной, безмолвной, живой. Удивленно глядишь ты на зари золотой окоем, А ночная роса, что осела на камне твоем, Словно слезы восторга, дрожит в переливах огней На распущеных косах, упавших до самых ступней. А разросшийся мох, что тебя столько лет одевал И мохнатым, густым под осенними ливнями стал, Словно плащ бархатистый, еще обвивает твой стан, — Он тебе на прощанье заботливой матерью дан. [40] Во многих других стихах Тагор остался поэтом любви и природы, но рядом с ними звучат горячие слова обличения пороков его соотечественников. В стихотворении "Безумные надежды" Тагор осуждает своих сограждан за то, что им не хватает силы и мужества: они без устали хвастаются своей ушедшей славой и арийским наследием — "благочестивые рисоеды, бенгальские сосунки". Они дымят кальянами и тасуют грязные карты с самодовольной ухмылкой, а в это время "безумные надежды Шипят как змеи в их груди". вернутьсяРиши ~- мудрец-отшельник. (Примеч, пер.) |
