В Суэце они сели на поезд.[25] "Всю ночь он полз как улитка. Утром я обнаружил, что мы с ног до головы занесены тончайшей пылью. Когда мы достигли Александрии, мы выглядели как индийские садху, осыпанные пеплом". Гавань и город Александрия произвели на него большое впечатление, и он со стыдом отметил, что на рейде стоят корабли всех стран света, кроме его родины.
Из Александрии братья отплыли на пароходе "Монголия" в Бриндизи. Там в первый раз он ступил на землю Европы.
В Бриндизи путешественники поездом отправились в Париж. "Какой пышный город!" Рабиндра был просто поражен. Все казалось ему настолько великолепным, что он чувствовал себя растерянным, "как будто надел чересчур свободное платье". Наконец они достигли Лондона. "Такого унылого города, — писал он, — я никогда еще не видывал. Закопченный, туманный, мокрый, все спешат и толкаются". (Позднее Лондон начал ему нравиться.) В тот раз он только мельком увидел его в ненастную погоду, по пути в Брайтон, где их ждала жена Шотендроната.
В Брайтоне он был счастлив, он почувствовал себя как дома. Его невестка было добра к нему, и двое детей, Сурен и Индира, шести и пяти лет, сразу привязались к молодому и красивому дяде.
В Брайтоне его ждала школа. "Первое, что мне сказал учитель, оглядев меня, было: "Какая у тебя прекрасная голова!" Вопреки тому, что обычно рассказывают о школах в Англии, над новичком никто не издевался, дети относились к нему хорошо. Но ему не пришлось долго учиться в Брайтоне. В Англию приехал друг его старшего брата и убедил Шотендроната, что для настоящего обучения Рабиндре необходимо вести самостоятельную жизнь. Рабиндру отправили в Лондон, где он поселился в наемной квартире окнами на Ридженс-парк. Была зима, на деревьях в парке — ни листочка. Юноша страдал не столько от холода, сколько от унылого пейзажа, промораживавшего его до костей. Казалось, что природа постоянно хранит хмурое выражение, небо мутно, а дневной свет тусклый, "как глаза мертвеца". Рабиндра обладал наблюдательным взглядом и все увиденное описывал в письмах домой. Вот несколько отрывков:
"Пивные здесь на каждом углу, но книжные магазины редки". "Девушки здесь играют на пианино и поют, они сидят у камина и читают романы, их учат занимать гостей и получать удовольствие от бесплодного любезничания". "Люди вокруг убеждены, что я ничего не знал о цивилизации, пока сюда не приехал. На днях брат доктора предпринял попытку разъяснить мне, что такое фотоаппарат, а на званом вечере мисс — спросила меня, видел ли я раньше пианино". "Я встаю в шесть утра и принимаю горячий душ. Это изумляет всех, кому я об этом рассказываю". "Недавно нас пригласили на званый вечер к доктору М. Было много других гостей, и среди них две очень красивые девушки. Нечего и говорить, они ясно видели, какое впечатление производят на окружающих. Через некоторое время меня попросили спеть индийскую песню. Я долго отказывался, зная, как необычно звучит наша музыка для их ушей. Но пришлось подчиниться. Вежливость остается достоинством, даже если она вынуждает выглядеть смешным. Я запел. Это было тяжелое испытание, потому что я видел, как трудно было моим слушателям подавить улыбки и смешки. Я облегченно вздохнул, когда наконец допел свою песню. Лицо мое и уши так и горели".
Из своей темной и унылой квартиры Рабиндра вскоре перебрался в дом профессионального учителя, некого мистера Баркера, очень мрачного, замкнутого человека. Кроме него, в доме жили "его жена, кроткая маленькая женщина, когда-то, видимо, очень привлекательная", и ее домашняя собачка. Когда Баркер хотел наказать свою жену, он мучил бедную собачку. "Когда-то он был священником, — писал Тагор, — и я уверен, что каждое воскресенье он рисовал перед своими прихожанами яркие картины адских мучений". Муж и жена редко когда обменивались словом. Молчаливо и угрюмо сидели они за обедом, смущая своего робкого гостя.
Наконец провидение пришло на помощь Рабиндре: он получил письмо от жены Шотендроната с приглашением провести летний сезон в Торкэе, в Девоншире, где семья сняла на лето коттедж. Он тут же помчался туда в надежде обрести веселье на лоне природы, в компании детей — эти два источника радости никогда его не предавали. Пейзажи Девоншира пришлись ему по сердцу, но он удивлялся, почему молчит в его душе источник поэзии. Однажды он всерьез решил "исполнить назначение поэта".
Он избрал уединенное место на скале, нависающей над морем, на краю сосновой рощи, "тень которой лежала, как скинутое одеяние какой-нибудь томной лесной нимфы". Там он написал стихотворение под названием "Затонувший корабль", о котором скажет: "Если бы я своевременно принял меры предосторожности и утопил бы его там же в море, то теперь я вполне мог бы поверить, что это были хорошие стихи".
Но вскоре приятный отпуск завершился, Рабиндра вернулся в Лондон и поступил в Лондонский университет. Он посещал курс лекций Генри Морли[26] по английской литературе. На него произвел большое впечатление преподавательский дар профессора. Генри Морли оказался единственным среди его преподавателей, о котором Рабиндранат отозвался с безоговорочной похвалой. Но курс университетских занятий длился для него не более трех месяцев. Во время пребывания в Лондоне он часто бывал на галерее посетителей в парламенте, слушая дебаты Гладстона и Джона Брайта[27] по вопросу ирландского самоуправления. Что-то в облике последнего так привлекло Рабиндраната, что он не мог отвести глаз от почтенного старца. Он с сожалением отмечал, что, когда выступали ирландские члены палаты общин, зал заседаний мгновенно пустел.
Жизнь Рабиндры в Лондоне после возвращения из Торкэя изменилась — он поселился в доме дружески настроенной к нему английской семьи. Главой ее был некий доктор Скотт. Когда Рабиндра впервые прибыл в этот дом, там находились лишь седовласый доктор, его жена и старшая дочь. Две младшие дочери уехали к родственникам, когда узнали, что в доме должен появиться "цветной". Они вернулись лишь после того, как их убедили, что приезжий абсолютно безопасен в общении. В одном из писем домой он рисует подробную картину повседневной жизни этой семьи, которую полюбил. "Пока я жил в этой семье, — писал он, — я с изумлением осознал, что человеческая натура везде одинакова. Мы часто говорим, и я сам в это верил, что преданность индийской женщины своему мужу совершенно уникальна и в Европе нельзя найти ничего подобного. Но я так и не смог провести какого-нибудь различия между миссис Скотт и идеальной индийской женщиной".
Ранее его наблюдения за английской жизнью и особенно за ролью и манерами английских женщин были полны иронии и едких замечаний. Но теперь тон его изменился, и он открыто восхищался обаянием и силой характера английских женщин. Это восхищение сказалось в письмах, которые он писал домой и в редакцию "Бхароти". Сравнивая положение женщин в двух обществах, западном и восточном, он старался показать, что те черты, которые были источником слабости в одном обществе, становились источником силы в другом. Но такое восхищение прекрасными англичанками вызвало недовольство старших членов семьи. И вот из Индии последовало приказание, чтобы Рабиндра прервал занятия и вернулся домой вместе со старшим братом.
Трудно сказать, обрадовался или опечалился юноша таким поворотом событий. Сам он пишет в воспоминаниях: "Свет моей родины, небо моей родины беззвучно призывали меня".
В феврале 1880 года Рабиндра вернулся домой вместе с братом и его семьей, проведя за рубежом семнадцать месяцев.
Искал ли он Ану, когда сошел с корабля в Бомбее? Это неизвестно. Скрытность его всегда будет ставить в тупик биографов. Он был воспитан в обществе, которое на викторианскую Англию смотрело как на пик интеллектуального и морального прогресса, взращен под мощным влиянием отца, известного своим строгим пуританизмом. Поэтому неудивительно, что Рабиндра был робок и скрытен в отношении с женщинами. Таким он и остался до конца жизни, хотя последние двадцать лет его жизни прошли в эпоху, когда все прежние ценности были перевернуты с ног на голову и беззастенчивое саморазоблачение стало считаться одной из добродетелей.
