На другой день приехал с радостным лицом архиепископ. Этот муж был на то создан, чтобы во времена неладов и смут схватить сильной рукой кормило и вести всех слабых и сомневающихся. Он все время рос в силе, значении, укреплялся в убеждении, что это его миссия. На лице читалось то мужественное спокойное выражение, которое характеризует великих людей.

— Исполнились слова! — промолвил, протягивая руки к спешившему к нему Пшемыславу. — Это был небольшой кусок земли, но болело это унижение захвата! Господи, благослови! Это хорошая примета для будущего!

— А Генрих как? — спросил князь.

— Если не ошибаюсь, — ответил Свинка, — у него не будет ни времени, ни желания бороться за неправильно забранный участок. Я должен созвать Синод рассмотреть его дело с епископом Фомой Вроцлавским, столько он там натворил грабежей и обид. Пошлю ему грозное предуведомление; если не захочет слушать, принужден буду поразить его громом. Неохотно я их бросаю, так как и к ним люди привыкают, но с этим дерзким, который никаких прав не признает, принужден буду поступить именно так.

Вслед за архиепископом вошли с веселыми лицами каштелян, воевода, чиновники, все поздравляя князя и радуясь мужеству своих рыцарей.

Только что завязался шумный разговор, когда гофмейстер княгини раскрыл дверь и вошла красивая, шикарная Рыкса, с гордым, но веселым и свободным видом, словно со вчерашнего дня ничто не смутило ее сердца и не нахмурило чела. Она все больше и больше поражала князя.

— Вы, святой отец, всегда приносите нам с собой благословение, — сказала, целуя руку архиепископа. — И князь, муж мой, так счастлив, как давно уж не был.

— Пусть этот день будет для вас предвозвестником целого ряда светлых дней! — ответил Свинка с волнением пророка. — Так! Исполнится то, что я носил и ношу в сердце, как молитву к Богу! Мы снова увидим на голове князя корону, долго пребывавшую спрятанной, а с нею появятся сила, мир и порядок. Один господин должен быть тут снова.

Пшемыслав вздыхал:

— Долго еще ждать этого, батюшка!

— Одному Богу известно, что далеко и что близко, — возразил Свинка. — Человек должен делать то, что должен, и предоставить Провидению, что должно вырасти из его деяний.

В замке и городе царствовала радость. Ее эхо донеслось даже до темной тюрьмы, где сидел позабытый Заремба.

Старания его тайных друзей, хлопоты Налэнча влияли настолько, что его пока не вели на казнь. И приговор, и исполнение откладывалось со дня на день.

У него появилась надежда, что верный Павлик сумеет его освободить.

Набожный и суеверный Заремба, как и все в ту эпоху, давал торжественные обеты, если только Бог чудом его спасет, но в то же время клялся в еще более решительной мести ненавистному князю.

— Он погибнет не иначе как от моей руки, — повторял постоянно, — если только святые угодники спасут меня отсюда.

Налэнч бегал и хлопотал, стараясь всячески подкупить сторожей или же прорыть ход в тюрьму. Но и то, и другое не выходило. Наконец, когда убедились, что о побеге нечего и думать, Налэнчи и Зарембы собрали сумму, достаточную для выкупа самой дорогой жизни.

В трактире, куда приходил тюремный надзиратель, стали к нему подходить неизвестные лица, знакомились, выпивали вместе, наконец шепнули ему такую цифру, что устоять было немыслимо. Бедняк сторож мог теперь купить кусок земли.

Но вместе с пленником должен был уходить и надзиратель, в Силезию, к бранденбуржцам, куда-нибудь подальше. Здесь у него были жена и дети.

Наконец порешили. В тюрьме нашелся человек, похожий на Зарембу по росту и цвету волос, сидевший уже давно за убийство… Его должны были посадить на место Зарембы, будто те, что его схватили, ошиблись.

Арестант согласился говорить то, чему его научили, так как его обнадежили, что получит свободу. Вечером Заремба вышел из камеры, когда не было стражей, и направился прямо в костел, одновременно благодарить Бога и клясться в мести.

Его место занял убийца, которого подучили, что сказать.

Между тем забыли о Зарембе, и только когда вернули Олобок и стали говорить о Калише и измене Сендзивуя, вспомнили, кто был ее виновником.

— Казнили его или нет? — спросил князь.

— Не было приказания.

Князь махнул рукой, показывая этим, что дальше медлить нечего.

На другой день утром велели вывести Зарембу на площадь. Поймавший его Шемша, узнав об этом, пошел взглянуть, как отсекут голову его врагу.

Он увидал человека, которого тащили связанным.

— Да ведь это не он! — вскричал. — Где же тот?

Его старались убедить, что это тот же, которого он поймал. Начался спор, перетрясли всю тюрьму — другого не было.

Шемша бесился, люди клялись, что разве черт переменил их в тюрьме, откуда никто не мог бежать.

Приостановили исполнение приговора, так как это было другое лицо, рассказавшее, что его во время свадьбы неизвестно за что бросили в тюрьму. Надзиратели, сторожа, защищаясь, обвиняли Шемшу или черта.

Пришлось сообщить князю. Пшемыслав равнодушно выслушал странное известие.

— Раньше или позже, — сказал, — Заремба попадет в мои руки, а тогда не минует смерти.

Человека, подменившего Зарембу, отпустили на свободу, а Шемша поклялся, что это было дело либо черта, либо врагов князя. Он был уверен, что не ошибся.

Между тем Заремба убежал уже с Налэнчем и скрывался у родственников.

Прошло девять лет со дня свадьбы Пшемыслава, порядочный промежуток времени; многое тогда изменилось… Оправдались самые дерзкие надежды, вещие предсказания архиепископа.

Не дал только Господь ожидаемого наследника, так как у княгини родилась лишь дочь, получившая ее имя.

Пшемыслав становился все более и более могущественным.

Умирающий Генрих Силезский, словно желая вознаградить за прежние свои проступки, в своем завещании отдал ему Краков и Сандомир. Мщуй поморский, не имевший наследников, кроме непризнанной дочери, тоже записал ему свои земли.

Итак, в руках Пшемыслава собралась наиболее значительная часть польской земли; он был князем обширного государства, а Свинка настаивал и торопил надеть корону Храброго… Стремилась к этому Рыкса, все больше и больше получавшая влияние над мужем. Пшемыслав сам хотел этого, но колебался и боялся.

Уже всюду ходили слухи об этой короне, предназначенной ему, но архиепископ все еще не мог убедить Пшемыслава назначить этот великий день.

Его удерживало какое-то скверное предчувствие. Не было оно, впрочем, лишено оснований.

При одних лишь слухах о том, что хотел выполнить Свинка, заволновались не только бранденбуржцы и силезские князья, но и собственники более мелких уделов.

Будущий король раньше или позже должен был заняться их присоединением. Корона Храброго другого значения не имела.

Однако среди всех, собирающихся решительно противиться восстановлению королевства, наиболее ожесточенными были бранденбургские Оттоны. Они все время носились с угрозами.

Зарембы и Налэнчи повсюду распространяли слухи, что будущий король возьмет скипетр в руки на погибель рыцарей и землевладельцев, что, получив власть, он все зажмет в кулак и никого не позовет в совет.

Этим легко было подействовать на землевладельцев, предпочитавших слабых князей, нуждавшихся в них и принужденных приобретать их внимание милостями, чем одного сильного владыку.

Как раз поморский князь Мщуй умер в Оливе, а Пшемыслав занял Гданьск, велел его сильно укрепить и возвращался в Познань, когда на пути повстречал гонца от архиепископа с приглашением в Гнезно.

Здесь в старом замке, где жил Свинка, собралась, как в фокусе, вся жизнь Польши. Свинка был главой; но все эти годы, проведенные в трудах по упорядочению церковных дел, ни на минуту не заставили его забыть о короне, его мечте.

— Надо восстановить королевство, чтобы вернуть единство, — повторял он беспрестанно.

Хотел короны и Пшемыслав, горячо желала ее Рыкса; их удерживала только боязнь расшевелить врагов.