Михно несколько изменил разговор.

— За вашу долгую службу не можете похвастаться большой милостью Пшемыслава, — промолвил он. — Болеслав Благочестивый пожаловал вас гофмейстером своего двора; следовало вам получить что-нибудь больше, чем калишское каштелянство.

— Следовало мне получить воеводство, — вырвалось у Сенд-зивуя, — не другому, а мне. Случилось беззаконие!

— Пшемыслав не на вашей стороне, — добавил Заремба, — ваша служба пропадает даром.

Им помешали. Заремба, энергичный и отважный, вечером опять вернулся, хотя близок был час прибытия князя.

— Как? Вы еще здесь? — спросил каштелян. — Ведь это безумие. Если бы кто из придворных приехал, да вас увидел?

— Этого-то мне и надо, — ответил равнодушно Заремба. — Там у меня много друзей, я бы их повидал с удовольствием.

Эта дерзость испугала Сендзивуя.

— Еще наткнешься на кого, кто велит тебя арестовать! Убирайся отсюда, я не хочу тебя здесь видеть. Уходи!

— Не беспокойтесь, — сказал Заремба. — Ведь невозможно вам уследить за всеми, когда тут такое сборище. Я не боюсь и останусь. Не скрываю, что буду сговариваться против князя, но это мое дело; вы за это не отвечаете.

Он смотрел ему прямо в глаза.

— Раньше или позже, но и вы к нам присоединитесь, — заключил он. — Обиду забыть трудно, а я ручаюсь, что князь Генрих вознаградит ее.

Как случилось, что Заремба переночевал в какой-то коморке и во время съезда был в Калише, о чем каштелян знал, объяснить трудно.

Когда вечером в замке был пир и не обращали особого внимания на окружающих, так как с епископами приехало много неизвестных, Заремба стал поджидать в темных коридорах подвыпивших дворян, среди которых имел много друзей.

К их числу принадлежал и молодой Зуб, сын гнезненского ловчего, старый друг Налэнча и Михно. Увидев Зарембу, он сильно испугался.

— Как ты рискнул сюда пробраться? — воскликнул он. — Узнает кто-нибудь тебя, укажет, и погибнешь!

— Не боюсь, — ответил Михно, ведя его в сторону. — Видишь, хожу смело; это должно тебе показать, что у меня здесь свои, и что я покоен. Ваш князь окружен такими, как я.

Зуба это не успокоило, и он, дрожа, порывался уйти, а Заремба смеялся.

— Эх, трусишка, — говорил он, — половина людей перепилась, вторая занята тем, чтобы напиться, а на меня некому обращать внимания. Я не собираюсь уговаривать тебя, но хочу знать кое-что.

И, придерживая его за пояс, продолжал расспросы.

— Говори, что делал Пшемко после убийства, когда его приказ исполнили? Ведь вы его видели?

— Ничего он не приказывал, — возразил Зуб, — неправда! Он был в отчаянии! Мина должна была бежать от его гнева, едва ее не убил.

Заремба иронически хохотал.

— Эге! Так! Так! Еще расскажешь мне, что и похороны были торжественные, и сам на них присутствовал! Мне это известно, ведь я шаг за шагом следую за ним, хоть вы меня и не видите.

— Ходишь, пока тебя не поймают и не велят казнить.

— Кто кого казнит, еще неизвестно, — ответил равнодушно Заремба. — Я тебя спрашиваю о другом: как было организовано убийство? Кто советовал, кто помогал?

— Ничего не знаю!

— Ты трус или скверный человек, — сердито заговорил Заремба, не пуская Зуба, хотя тот порывался уйти. — Кто был при нем после убийства?

— Я видел только ксендза Теодорика.

— Верного слугу и льстеца, — добавил Михно. — Этот тоже, вероятно, заранее знал обо всем!

Зубу, несмотря на холод, было жарко; наконец удалось ему вырваться из рук неприятеля. Другие тоже, пойманные то тут, то там в углу, не обнаруживали особого желания беседовать. Так он блуждал весь вечер, наконец подобрал нескольких подвыпивших и ушел с ними в город. Тут он попытался завязать более близкие сношения, и это отчасти удалось, но на другой день стали ходить слухи о дерзком пришельце, которого видали некоторые.

Утром ксендз Теодорик вошел в комнату князя, давая ему понять, что хочет поговорить наедине.

После смерти жены князь опасался и был настороже; лектор тоже боялся мести, так как ходили слухи, что к ней готовились родственники либо друзья Люкерды.

Ксендз Теодорик рассказал князю, кое-что утаив, что случайно напал на следы пребывания Зарембы в замке и о его переговорах с каштеляном Сендзивуем.

Пшемыслав сначала не хотел верить, но потом, подумав, приказал начальнику стражи, приехавшей с ним из Познани, стеречь ворота и не отходить от замка.

Сендзивуй, пораженный этим, так как без его ведома поставили стражу, побежал к князю; он нашел его в волнении и гневе.

Едва увидав каштеляна, Пшемыслав заговорил:

— Знаю, что этот прохвост Заремба, давно достойный смерти, был вчера в замке. Он появлялся открыто, насмехаясь над моим гневом, а вы об этом не знали?

— Не знаю, — ответил, побледнев, каштелян. — В замке вчера была толпа, я не мог всех видеть. Возможно, что нахал пробрался.

— Прикажите его искать, схватить, — прибавил князь. — Вы головой отвечаете за безопасность! Заремба, наверное, не без злостных планов появился здесь… То ваш старый друг!

Каштелян резко повернулся.

— Враг моего князя, — воскликнул он, — не может быть моим другом! Ваша милость, обижаете меня! Обвиняете!

Пшемыслав вспылил.

— Каштелян, я вас не обвиняю, но мне известно, что вы ко мне предъявляете претензии; я не очень рассчитываю на вас!

— Никогда я не пользовался ни доверием, ни милостью вашей, — воскликнул Сендзивуй, — мне тоже это известно! За мою верную службу мне следовало нечто большее, чем калишский замок.

— Если он вам не нравится, — ответил повышенным тоном князь, — так скажите, я дам его другому. Можете поискать счастья в другом месте! Сегодня не время говорить об этом; пока вы каштелян, ступайте и прикажите разыскать этого негодяя.

Сендзивуй пытался еще что-то сказать, но князь рукой указал ему на дверь.

Каштелян принужден был смотреть, как придворные князя, словно не доверяя ему, обыскали весь замок, все комнаты и вышки. Этот обыск продолжался несколько часов, и все время тщательно охраняли ворота.

Эти часы были для него часами большой тревоги, так как он боялся, что схватят Зарембу, но того не нашли ни в замке, ни в городе.

Только когда обыск оказался безрезультатным, каштелян, громко жалуясь, отправился к князю. Пшемыслав не пожелал слушать его нарекания, принял его строго и властно.

— Советую вам, — сказал он ему на прощание, — не меня обвинять, а себя. Берегитесь в будущем, чтобы я вас не подозревал и не имел повода быть вами недовольным.

Сендзивуй, оскорбленный, ушел, горя жаждой мести.

Еще в тот же день архиепископ уехал из Калиша в Гнезно; Пшемыслав поехал с ним, епископы отправились, кто с ним, кто к себе, так что замок опустел.

Под вечер Сендзивуй, все еще взволнованный, отправился сам искать Зарембу. Он уже решил, что войдет в соглашение с ним и с силезскими князьями, предчувствуя, что и Заремба его будет искать. На полпути они встретились.

— Ну и услужил ты мне, — крикнул сердито каштелян, увидев издали Зарембу. — Желал бы я, чтоб тебе так услужили!

Михно улыбнулся и сказал:

— Что вам кажется скверным, может кончиться хорошо. Лучше для вас, что вы убедились, чего ждать от князя. Его расположения вам не вернуть, он вам не доверяет. Поедем во Вроцлав, там вас встретят с распростертыми объятиями. Не буду скрывать, у меня поручение переманить вас туда.

Каштелян недолго раздумывал.

— Во Вроцлав я и так собирался, — ответил он, прикинувшись равнодушным. — Нет греха, если и поклонюсь князю. Но что из этого?

— Разве я должен вам объяснять? — шепнул Заремба. — Вам известно, что вроцлавский князь в союзе с бранденбуржцем, так как женат на дочери Оттона II. Бранденбуржцы имеют виды на Поморье, а ему хочется всей Польши — и получит ее. Поедем! Чем скорее, тем лучше! Пшемыслав должен погибнуть и погибнет! — добавил он. — Не от чужой руки, а только от моей!

Увидев приближающихся прохожих, каштелян велел ему молчать, но в сумерки провел его к себе, и они долго совещались. Вскоре после этого Заремба вернулся в город, оседлал коня и исчез.